Виктор Вавич (Книга 2)

– Бей их! Га-а!
– и уж мимо Виктора из окон что-то летело, и Виктор поддавал ногой какие-то банки, а там рвались, давились, топтались в дверях, и с дребезгом летело что-то из окон. И вдруг вой, в одну ноту. И вон вверх кричат:

– Давай сюдой! Разом!

Виктор глянул - факел метался по крыше, и носились тени.

– Ловят! Ловят! Держи!
– всем голосом рявкнул Виктор.
– А, держ-жи, держи!

Виктор бросился во двор.

– Гу-у!
– дохнула толпа.

Виктор понял: поймали. Стукнулся в темноте на жестянку - бегом за дом, где тут на чердак, на крышу?

На улице вдруг взвился крик, завился, как хохот.

Виктор бросился назад, к воротам, задрав голову, глядел вверх на крышу. Какое-то тело держали за ноги, за руки, раскачивали у самого края, и мотались внизу фалды.

Визгнули внизу:

– И-и! Задергался, задергался ногами. Ишь, задрыгал. Держи-и!

– Кидай, кидай!
– кричали за воротами. Ух, размахнули, метнули в воздухе и с разлету вниз. И на миг смолкла толпа.

– Ой, тотеле!
– пронзительно крикнул сзади женский крик. Виктор дернулся, стало дыхание от этого крика, и мигом мимо мелькнула в ворота, толкнула Виктора на лету.

– Ай! ай! йя!
– и вырвался голос с душой вместе.

Ревом взрыло толпу, и рев накрыл все.

Виктор выскочил за ворота. Красным светом кидало с той стороны, напротив полыхала крыша, огонь метался на ветру, взмахивали языки.

– Ой, пустите, ой, где папочка! Пустите!
– рвался голос через весь рев. И вон кучей возятся. Вавич двинулся на крик, и вдруг опрометью мимо в нашлепке Сеньковский, чуть не сбил с ног, врезался в кучу. Виктора отшибло под окно, тяжелый ящик стукнул в плечо - швырнули из окна - рассыпалось.

– Костыли! Вали! туды его в веру!
– Виктор едва отскочил - тяжелый мешок валили из окна.

– Давай, давай!
– кричат от ворот, и только тошная женская нота висит, не падает. И опять Сеньковский. Ух, юрко сбил кого-то, хватает с земли.

– Стой, стой!
– орет туда к воротам. Виктор с забившимся духом протискивался, где кричала девушка.

– Ой, сестру, ой, не убивайте, не надо, ой, не надо! Больная! И вдруг завизжала, и голос тонким ножом вонзился в гул. Виктор был совсем уж близко, рвался, не мог пробить гущи, не видел, что делают, и слышал стук: ухали ворота.

– Давай сюда костыль. Давай, твою в доски!
– И заорали сразу, ударом рявкнули голоса - и быстрей застукало, заспешило.

– Давай костыль!.. Враздрай ее, враскоряч...
– слышал Виктор.

Визгнул голос.

– Га! Гу-ух!
– орали над Виктором с крыльца, глядели красными лицами туда через головы, на ворота. Пялились, тискались наперебой. Слетел один.

– Что? что?
– теребил его Виктор, рвал за ворот, кричал в ухо: - Что?

– Жидовку!.. На ворота!.. Прибили! Ух, треплють! И вдруг рожок медным голосом, и затрясся сигнал над головами. Вавич дернулся, и голова ушла в плечи.

– Фу! Это пожарные!

Вон стали и дымят факелы. Не пускают, не проехать. И с грохотом, скрежетом рухнула крыша напротив, присело пламя, и жарким духом дунули искры, и снова взлетело в небо пламя.

– Ураа! а!
– гаркнула толпа.

– Жидов, туды их кровину, бей! бей!
– вопил над ухом у Виктора пьяный голос.
– Бее-е-ей-йя!

Виктор рванул вперед. Какой-то парнишка тискался под стенкой, две кухонных лампы в руке над головой, и вдруг толпа метнулась навстречу, дернулась. Виктор услыхал через крик сухой стук, и крик спал на миг, и ясно ударили два выстрела: серьезно, строго хлопнули выстрелы.

– Жиды стреляют! А-а!
– и высокий вой ветром подул по толпе.

– Где, где?
– кричал Виктор и рвался под стенкой вперед, а мимо бежали, спотыкались, и уж чисто впереди, вон огонек пыхнул и - дах!
– и еще и еще, с другой стороны.

Виктор вытащил наган, крепко зажал в руке. Опять огонек впереди, и Виктор нажал курок - не нажал, рванул горячей рукой.

– А, так вашу в смерть...
– шептал Виктор. И вдруг сзади выстрел. Виктор оглянулся. Пожар пылал. Кто-то бегом топал сзади.

– За крыльцо! Дурак!
– голос запыхавшийся.
– Вон еще бегут. Сеньковский и Виктор два раза подряд выстрелили вперед в темноту. И часто-часто застукали выстрелы, и отскочила щебенка от крыльца.

– А сволочь жидовская!
– и зубы скрипели у Виктора. Он стоял в рост и стрелял и на ощупь перезаряжал наган.

– Назад, назад, болван!
– Сеньковский дергал за спину. Еще какие-то толпились кучкой сзади.
– Назад!
– и Сеньковский рывком повернул Виктора за рукав.

Дап! дап-дап!
– и огоньки сеяли из темноты.

– Господин надзиратель! Налево в проулок.

Виктор упирался, но уж и второй его тянул за локоть, и Сеньковский дышал перегаром в лицо - ходом!

Виктор натыкался на хлам, на ящики и вдруг глянул вбок - те ворота - и раскинула руки и ноги... висит, как чудом, как приклеенная, и увидал черным колом торчал костыль из ладони.

– Ходом! Пошли, пошли!
– и Сеньковский дернул Виктора вперед.

Будь проклят!

ТАНЕЧКА ходила по паркету от рояля к двери мимо трюмо. Из двери, из столовой, шел свет, и только ее одну видно в трюмо, когда проходит мимо. И Таня проходила и скашивала глаза в трюмо, и цвет, тот самый единственный цвет, рамкой оттенял шею и бросал на щеки отсвет - чуть страшный, неведомого огня.

– И не надо!
– шептала Таня и длинными шагами скользила по паркету и вдруг остановилась, подошла вплотную к трюмо, к самому зеркалу присунула лицо и злыми, ярыми глазами глядела себе в глаза, и как воткнулся глаз в глаз и не оторваться.

– И... не... на-до!
– громко сказала Таня и отвернулась.
– Бабушка! крикнула Таня, вышла в столовую.
– Бабушка! Да бабушка, черт вас дери совсем!

– Чего? Упало чего?
– шлепает на бегу.

– Чаю, я говорю, а никто не подал.

– Да стоит же чай, Бог ты мой, орать-то так... фу, убивают, думала. Чай-то вот. Сослепу-то орать...

– Ну, так и садитесь, пейте. Садитесь, говорю, сюда, сейчас же! Ну! Я вам наливать буду.

– Не надо, не надо крепко так, - и старуха замахала рукой.

– И варенья вот вам. В чайное блюдечко! Чепуха, сожрете. Вот полное блюдечко наложу. Вот! Куда? В рот.
– И Таня села, и стул пискнул.

– Куда же столько?
– и старуха закачала головой, заулыбалась губами на варенье.