Виллу-филателист
Шрифт:
…Паулине так и не узнала, как схватили ее сыновей Эриха и Рихарда. В военно-полевом суде ее били и допрашивали. На ее горе слов не тратили. На долгое расследование времени не тратили. Да и что им расследовать! Господам офицерам все яснее ясного. Обвиняемая хранила под полом оружие, вся семья пропитана коммунистическим духом. А за это только смерть! И приговор привести в исполнение немедленно!
Такой же приговор за несколько дней до этого оборвал жизнь двух школьников — Эриха и Рихарда.
Классный руководитель, который незадолго до исполнения приговора смог поговорить с Эрихом,
— Он назвал себя убежденным коммунистом, был немногословен, внешне безразличен и спокоен, на губах улыбка…
О расстреле рассказал тот же учитель:
— После первого залпа, упав на землю, он гордо крикнул: «Стреляйте еще!»
О Рихарде говорили, что его привели на место расстрела окровавленного…
Из этой семьи в живых оставался один Рудольф. До него буржуйские руки палачей не дотянулись. Многие годы он еще преподавал в Ленинграде политэкономию.
На улице Йозепа Лаара в доме номер 19 сейчас живет маленький мальчик. Радостно бегает он по комнате. И не знает, что пятьдесят лет назад Рихард Вакманн вытащил тут из-под пола шесть пистолетов и много патронов… Ему еще слишком мало лет для этого. Но он обязательно все узнает, потому что его молодая мама знает, что здесь, в их квартире, прятали оружие…
Так память о восстании первого декабря живет из поколения в поколение.
Желтая скамейка
— Председатели совета отрядов, к сдаче рапорта приготовиться!
Команда ясная, звучная и умеренно резкая, как и полагается быть команде. Она несется по залу, ее слышат триста двадцать восемь пионеров, из них десять председателей совета отрядов, старшая пионервожатая, пять классных руководителей и гость с орденскими планками на груди.
Никто, кроме гостя, не удивляется, что Лайли так здорово отдает команды. Все уже давно привыкли к этому. Звание и обязанности председателя совета дружины Лайли исполняет уже второй год. С ней считаются, ею любуются, ее даже по-своему любят. Она хороший товарищ, великолепный организатор, она почти что незаменима.
Команда, сделав в зале свое дело, странным образом вернулась к Лайли. По крайней мере ей так показалось. Потому что лишь после того, как председатель первого отряда скомандовал «Равняйся!», только тогда Лайли отчетливо услышала и свою команду. И удивилась, что команда «Председатели совета отрядов, к сдаче рапортов приготовиться!» произнеслась как бы сама собой. Она удивилась и в то же время испугалась: «А вдруг вот так же, бессознательно, произнесла бы совершенно другую команду…»
К счастью, все в наилучшем виде: Лембит, председатель первого отряда, уже стоит перед ней… и испуг проходит.
Но слова Лембита пролетают мимо ушей. Лайли смотрит на него, видит, как открывается его рот, а слов не слышит, как будто между ней и Лембитом встала какая-то прозрачная и звуконепроницаемая стена.
И тут она замечает салютующую руку Лембита. Она снова пугается, хочет поднять и свою руку,
но видит, что уже сделала это.Рот Лембита вдруг перестает двигаться.
Почему он больше не говорит?
А! Теперь моя очередь!
— Вольно! — разносится по залу четкая и в меру резкая команда.
Лембит поворачивается к Лайли спиной, опускает руку и уходит. Идет и исчезает в красногалстучной и белорубашечной ребячьей стене.
Лайли провожает его взглядом.
«Лембит, постой!» — хочется ей крикнуть, но она все же не делает этого. Ничего подобного ни на одном сборе дружины она не делала. Ни в прошлом году, ни летом в лагере, ни в этом году. Она не смеет этого делать! Это против правила! Предостережение засело в подсознании. Ее удерживает картина, которая на мгновение всплывает перед глазами…
Они стоят у открытого окна в пионерской комнате. Весеннее солнце струится в комнату, согревает щеки и оттеняет на полу ее и его силуэты.
В шаге от них, за письменным столом, сидит старшая пионервожатая и чертит какой-то сине-красно-черный график.
— Лембит, ты вчера возражал, говорил, что твой отряд не справится с макетом правил уличного движения, что у ребят и без того много дела, — говорит она, Лайли.
Лембит поспешно смотрит на старшую пионервожатую и не дает ей, Лайли, досказать, а услужливо восклицает:
— Ничего, сделают! Я нажму на них!
Только после этого она, Лайли, получает возможность досказать свою мысль:
— У ребят вашего отряда действительно много поручений. Я проверила. Так что мы снимем с вас ответственность за макет!
Лембит опять смотрит на старшую пионервожатую, облизывает губы. В ярком свете солнечных лучей над верхней губой поблескивают золотисто-белесые волосинки.
— Я вчера сразу сказал… — бормочет он себе под нос и уходит. И вовсе не таким бравым шагом, как сейчас на сборе дружины, пять секунд назад…
Лайли понимает: нельзя и представить себе, чтобы председатель совета дружины вернул председателя совета отряда, который только что отрапортовал, и сказал ему, мол, Райво, что же теперь будет… Это же немыслимо, если и Лембит был бы ее лучшим другом. Ведь идет торжественный сбор дружины… и… и гость!
Тут Лайли видит, что перед ней стоит уже Сийна. У нее пухлые, бантиком губки и густые курчавые волосы.
Их, наверное, очень трудно мыть… Потом расчесывать…
О какой глупости я думаю!
— …на месте двадцать девять пионеров. Председатель совета отряда — Сийна.
Лайли знает, что теперь ей нужно сказать: «Вольно!» Нужно сказать звонко, четко и достаточно повелительно. Этого ждут все пионеры, все председатели отрядов, все учителя, да, наверное, и гость.
Но Лайли не в силах произнести это. Ей не хочется, чтобы Сийна уходила. Она не в состоянии оставаться одна, одна среди более чем трехсот мальчишек, девчонок, учителей.
Она хочет, чтобы Сийна подошла еще ближе. Подошла и обняла бы ее за плечи, и она прошептала бы Сийне на ухо: