Вильям Гарвей

«Учение о кровообращении, — пишет Гарвей в одном из писем, — уже много лет назад было предложено миру, подкрепленное многочисленными опытами и доказательствами, доступными для чувств. Никто, однако, не пытался возражать против него, опираясь на наблюдения. Пустые утверждения, ни на чем не основанные отрицания, вздорные придирки, оскорбительные эпитеты — вот все, что досталось на долю автору учения. Как волны Сицилийского моря, вздымаемые ветром, бросаются на скалы вокруг Харибды, шумят, и пенятся, и мечутся туда и сюда, так бушуют те, кто пытается противопоставить софистические и лживые рассуждения очевидному свидетельству чувств». «…Тщетно пытаются бездарные и несведущие люди опровергнуть или доказать диалектическими ухищрениями то, что может быть опровергнуто или доказано только опытом и наблюдением».

Профессор Риолан посетил Англию и присутствовал на опытах Гарвея. В числе этих опытов был один весьма остроумный и предельно убедительный. Гарвей демонстрировал его перед несколькими своими противниками, чтобы наглядно доказать их заблуждения.

Ему удалось получить труп казненного на эшафоте преступника. Он вскрыл труп, добрался до сердца. Вокруг стола в полном безмолвии стояли медики. Они не спускали глаз с уверенно работающих рук Гарвея.

Вот он взял бычий пузырь, наполнил его водой. Взял трубку, вставил один конец ее в правую часть сердца, а через другой конец влил в пузырь пол-литра жидкости. Правое сердце раздулось, казалось, вот-вот лопнут его ткани. Левая же часть сердца оставалась без изменений.

— Теперь, дорогие коллеги, вы убедились, что из правого желудочка в левый не может пройти никакая жидкость, — сказал Гарвей, — сколько бы я ни лил сюда воды, крови или чего-либо другого, ничто не пройдет из правой половины в левую. Сердце скорее разорвется, чем пропустит через межжелудочковую перегородку хоть каплю жидкости! Вы убедились, что никаких, даже самых малых отверстий в перегородке нет. Куда же переходит кровь из правого сердца? Сейчас вы увидите и это…

Он ввел трубку в легочную артерию, перевязал ее у выхода из сердца, чтобы жидкость не вылилась обратно — у трубки ведь нет клапанов! — сжал пузырь и вогнал «кровь» в артерию. Вода поднялась по трубке, через легочную артерию прошла через легкие и по легочной вене влилась в левое предсердие.

Так движется кровь по малому кругу. Отсюда она попадает в левый желудочек и из него в аорту…

Многих из присутствовавших убедил этот четкий опыт и ясные, логические выводы Гарвея. Только не Риолана! Этот упрямый профессор анатомии не сдавался даже перед очевидностью. Вернувшись в Париж, он послал Гарвею письмо:

«Много ты высказал глупостей, еще больше лжи!»

Так до конца своих дней он остался убежденным противником факта кровообращения.

Десять лет Гарвей был почти одинок. Почти — это значит, что несколько настоящих друзей и просвещенных медиков признали его сразу и как могли в эти тяжкие для Гарвея годы поддерживали его. Среди них был и доктор Энт, один из самых любимых друзей Гарвея. Молодой врач и преданнейший друг, Энт не ограничивался «домашним» признанием Гарвея — он написал в защиту его воззрений большую книгу, названную им «Апология».

Нужно отдать должное и Лондонской коллегии врачей — она одна из первых поняла громадное значение гарвеевского открытия и во всеуслышание объявила об этом.

Затем выступили философы. И первым среди них был Декарт.

Выдающийся французский философ, математик, физиолог и физик, Декарт всей своей научно-философской деятельностью боролся против схоластики, за приобретение реальных знаний в изучении природы. Гарвей, материалист, убежденный противник идеалистической и метафизической философии, был близок Декарту, и он решительно взял сторону ученого. По его выражению, Гарвей «пробил лед», и освобожденная от оков вода грозила затопить последние остатки схоластической науки.

В «Рассуждении о методе» Декарт горячо поддерживает Гарвея и впоследствии основывает свои физиологические работы на учении о кровообращении.

Следующим был профессор медицины, материалист Леруа. О нем пишет в статье, посвященной Гарвею, советский ученый, профессор X. С. Коштоянц:

«В залах Утрехтского университета этот знаменитый материалист выдержал немало боев и дискуссий с различного рода мракобесами, в частности… Воецием. В результате этой дискуссии Леруа написал трактат, в котором главное — название: „Губка“.

Нет! Это была не работа по зоологии, посвященная описанию губки! Это Леруа стирает губкой грязь возражений, сделанных доктором медицины Примрозом против тезисов о циркуляции крови на диспуте в Утрехтской академии…»

Полным голосом заговорили и анатомы — Дрэк и Регий, знаменитый немецкий ученый Рольфиик. Даже во Франции нашелся «еретик» — профессор Ривериус, осмелившийся заявить о своем согласии с Гарвеем.

На защиту Гарвея, как это ни странно, поднялись даже люди, не имеющие никакого отношения ни к медицине, ни к науке вообще, — заговорили литераторы-сатирики. Они защищали ученого самым сильным словесным оружием — осмеянием его врагов.

В «Мнимом больном» Мольер, в лице доктора Диафуаруса, высмеял Гюи Патена. Известный врач Диафуарус расхваливает своего племянника, тоже врача:

«…Но помимо всего этого, что в нем люблю, в чем он следует моему примеру, — это его слепое преклонение древним учителям и полное нежелание понимать и признавать доказательства и научные исследования так называемых открытий нашего века, касающихся кровообращения и других благоглупостей того же теста».

Великий сатирик Буало в «Забавном приговоре» жестоко и хлестко высмеял весь Парижский медицинский факультет:

«Рассмотрев прошение ученых докторов и профессоров Парижского университета, из которого явствует, что несколько лет тому назад незнакомец, по имени Разум, пытался вломиться в школы означенного университета и даже изменил и обновил многие явления природы, не испросив на то разрешения Аристотеля, а именно: дозволил крови странствовать по всему телу, предоставив ей беспрепятственно блуждать, бродить и обращаться по венам и артериям, не имея на подобное бродяжничество никакого права, кроме разрешения со стороны опыта, свидетельство которого никогда не принималось в означенных школах. Судебная палата, признавая вышеозначенное прошение уважительным, приказывает крови прекратить всякое бродяжничество, блуждание и обращение по телу под страхом полного изгнания с медицинского факультета…»

В середине века, незадолго до смерти Гарвея, учение его получило перевес в этой борьбе — в Риме, Дьеппе, Амстердаме, Копенгагене, Гамбурге, Лейдене, Монпелье все больше голосов раздавалось в защиту кровообращения. Даже несгибаемый Каспар Гофман слегка заколебался. Что касается нового поколения физиологов, то оно целиком приняло открытие и метод, введенный Гарвеем.

Но споры не смолкали еще долго. В некоторых странах мира они продолжались около ста лет. А в Испании до конца восемнадцатого столетия университеты не хотели признавать кровообращения.

Идеалисты разных мастей, приверженцы древнего учения, убедились, что опровергнуть открытие Гарвея уже невозможно. И они ударились в другую крайность: стали утверждать, что Гарвей ничего нового не открыл, что все это было известно ученым со времен глубокой древности. Открытие Гарвея приписывалось кому угодно: анатом Фолий утверждал, что кровообращение было открыто еще Галеном; Ван де Луден приписывал его Гиппократу; некоторые доказывали даже, что кровообращение было известно еще Платону, жившему с 427 по 347 год до нашей эры. Да что Платону! Царь Соломон почти за шесть веков до Платона знал о существовании кровообращения, о циркуляции крови по замкнутой системе сосудов! Не говоря уже о древних египтянах и китайцах…