Винделор. Книга вторая

За рынком шум стихал, и они вышли на пустырь — тихий уголок у старых складов, чьи стены облупились, обнажая ржавые кости. Здесь темнел пруд — вода, чёрная и густая, едва шевелилась, отражая серое небо, как зеркало, что забыло свет. Торговцы бродили вдоль берега, но их было мало: голоса лениво выкрикивали цены, тележки поскрипывали под тяжестью хлама. Здесь продавали на земле — ржавые обручи, потрёпанные верёвки, треснувшие горшки, — и лишь изредка звякала монета, падая в ладонь, как капля в чёрную воду.

У края пустыря стоял ломбард, одинокий среди заколоченных лавок. Когда-то он был живым: стены из тёмного камня хранили следы резьбы — весы и монеты, — а окна, теперь разбитые и зашитые досками, пропускали слабый свет. Над дверью висела вывеска, буквы поблёкли, цепи скрипели на ветру, как старые кости. Дверь, деревянная и потемневшая, покосилась, пропуская сквозняк с запахом плесени и сырости.

— Словно другой мир, — прошептал Винделор, голос резанул тишину. Нэн глянула на него, оценивающе, но промолчала, глаза блеснули холодом.

Дверь ломбарда скрипнула, впуская сквозняк, и троица шагнула внутрь. Илай вошёл первым, шаги гулко отозвались на потрескавшихся плитах пола. Он толкнул стул к Нэн, жестом указав сесть, и только потом взгляд его скользнул по мутному шкафу в углу, где тени лежали густо, как пыль. Нэн села, цепи звякнули, она оглядывалась, будто выискивая, куда отступить. Винделор вошёл последним, ссутулившись под тяжестью сумки, и бросил её на прилавок с глухим стуком. За прилавком стоял старик — худой, с седыми клочьями волос и глазами, мутными, как пруд снаружи. Его узловатые пальцы лежали на столешнице, покрытой царапинами, как шрамами.

— Я Агей, — сказал Винделор, голос хриплый от дороги. — Хочу оценить это. — Он кивнул на сумку, развязал узел и вывалил содержимое: потёртый нож с треснувшей рукоятью, пара позеленевших медных браслетов, свёрток грубой ткани, пахнущий дымом и степью.

Старик поднял взгляд, уголок губ дрогнул — не то улыбка, не то усмешка. Имя «Агей» позабавило его, но он промолчал, лишь выдохнул тихо. Наклонившись, он принялся разглядывать вещи: провёл пальцем по лезвию ножа, прищурился на браслеты, развернул ткань, шуршавшую, как сухие листья. Откашлялся и бросил:

— Двадцать монет. За всё.

Нэн, стоявшая поодаль, вскинула голову, глаза расширились, шагнула ближе, цепи звякнули. — Двадцать? — переспросила она, голос дрогнул от удивления. — За этот хлам?

Старик пожал плечами, не глядя на неё, и принялся складывать вещи, движения были ленивыми, но точными.

— Докину одну, за цепи девчушки, — усмехнулся он, голос осел, как дым.

— Снимешь? — спросил Винделор, прищурившись, взгляд стал острым.

Старик выдохнул, в глазах мелькнула искра — не то насмешка, не то тень былого. Он вытащил из кармана драного жилета тонкий крючок — кусок проволоки, оживший в его руках. Шагнув к Нэн, он подцепил замок на браслете, движение было быстрым — щелчок, и металл разжался, упав на пол с глухим стуком. Второй браслет последовал за первым, звякнув о плиту.

Нэн потёрла запястья, где краснели следы, и бросила на старика взгляд — насторожённый, но с тенью удивления. Винделор оценил его сноровку, но промолчал, лишь кивнул. Старик убрал отмычку и буркнул:

— Жизнь длинная, много чего повидал.

Илай, стоя у двери, кивнул, пальцы замерли на плаще, взгляд скользнул к Нэн, но тут же упал в пол. Тишина повисла, нарушаемая скрипом люстры на сквозняке.

— Почему это место так отличается от города? — спросил Илай тихо, в голосе дрожала нота любопытства. — Всё гудит, а тут… тишина.

Старик замер, пальцы остановились на свёртке, взгляд стал тяжёлым. — Скоро снесут, — сказал он, голос низкий, почти шёпот. — Построят башни, до неба. Эта земля была у богатой семьи — держали склады, торговали по побережью. Разорились, продали всё. Теперь их выкупили другие, а таких, как они, да и как я, гонят вон. Обанкротишься — и нет тебе места в «Тридцать первом». Скоро и меня тут не будет.

Он замолчал, опустив голову, и принялся возиться с вещами, будто слова выжали из него силы. Винделор кивнул, потирая подбородок, сгрёб монеты — двадцать кругляшей, потёртых, но тяжёлых. Илай стоял молча, теребя плащ, мысли блуждали далеко. Нэн смотрела на старика, затем на дверь, в её взгляде мелькнула искра — не то жалости, не то нового расчёта.

— Пошли, — бросил Винделор, закидывая сумку на плечо, голос хриплый от пыли. Дверь скрипнула, выпуская их в холодный воздух пустыря, пахнущий ржавчиной и водой. Он остановился у порога, оглядев пруд и торговцев, чьи тени дрожали на чёрной глади. — Есть забегаловка недалеко? Остановимся, передохнём.

Нэн кивнула и двинулась вперёд, шаги осторожные, Илай и Винделор последовали за ней, их тени легли на землю, рваные и длинные. Ломбард остался позади, тихий и увядающий, как старик, ждавший изгнания.

Забегаловка ютилась у пустыря, стены из потемневшего дерева скрипели под ветром, мутные окна едва пропускали свет. Запах прогорклого масла и похлёбки, булькавшей в жестяном котле, висел в воздухе, тяжёлый и едкий. Лавки из грубых досок теснились вдоль стен, столешница, исцарапанная ножами, хранила лист с ценами: миска супа — пять монет, ломоть хлеба — три, кружка бурой воды — две. Хозяин, толстяк с сальными руками, бросил на вошедших угрюмый взгляд.

Нэн, сев, ткнула пальцем в лист, голос резкий, как треск ветки: — Пять за суп? Серьёзно? Давай за две, и хлеб в придачу.

Толстяк фыркнул, но она выложила одну монету, что легла на стол с глухим стуком. — Больше не дам, — отрезала она, глаза сузились. — У тебя тут мяса нет.

Хозяин закряхтел, сгрёб монету и принёс еду — миски с жидким супом шлёпнулись на стол, ложки звякнули. Дверь скрипнула, впуская двоих в потёртых плащах — они громко потребовали воды, шаги загрохотали по доскам. Винделор выдохнул, глядя на Нэн, уголок губ дрогнул, Илай сжал кружку, поданную за грош, пальцы побелели.

— Откуда у рабыни деньги? — спросил Винделор, отхлебнув бурой воды, скривился, взгляд стал острым.

— Стащила у толстяка на рынке, — ответила Нэн, пожав плечами, и сунула ложку в суп, пахнущий дымом и солью.

— Рассказывай, Нэн. Как докатилась до такой жизни? — продолжил Винделор, отставив кружку, усмешка растянула губы.

— Жила у северных ворот, — начала Нэн, проглотив ложку супа, вытерла губы тыльной стороной ладони. — Дом был большой, с жёлтыми окнами. Отец торговал — Теркол, так нас звали. Караваны возил до Чёрного моря: соль, железо. Мать шила, я считала деньги.

— Теркол? Это имя что-то значило? — спросил Илай, сжав кружку, голос дрогнул, глаза замерли на ней.