Вино мертвецов
Шрифт:
– Ой-ой-ой! – заорали монахи, потому что плита выскочила из земли, вырвалась из их рук, взлетела высоко вверх и упала рядом с ними. Монахи повалились в разные стороны, но тут же вскочили и бросились к образовавшейся яме…
– О!
Высоко подняв свечу, они осторожно наклонились. Тюлип со своего места видел, как они трясущимися руками достали сияющую чашу – отраженное в ней свечное пламя расходилось сотнями лучей.
– Святой Грааль! – возликовал брат Жак. – Смотрите, брат Жеан, мой голос не соврал! О радость! О счастье! Представляю, какую рожу скорчат еретики, когда увидят! И евреи! И масоны! Вы знаете, брат Жеан, я
Но брат Жеан, как ни странно, пропустил намек мимо ушей. Казалось, ему сильно не по себе. Он облизывал губы и не отрывал от чаши взгляд, далекий от благоговения, – Тюлип только диву давался. Брат Жеан задыхался. Он поднес руку к шее, ослабил воротник. И, тупо мотая головой, заблеял:
– Э-э… Э-э…
– Что с вами, брат Жеан?
Монашек не сводил с чаши глаз.
– Э-э… А вы, брат Жак… вам не хочется пить?
Брат Жак задумался и чуть погодя сказал:
– Надо же! Теперь, когда вы спросили, брат Жеан… Действительно… Мне… очень хочется пить!
Он с трудом проглотил слюну и тоже рванул на себе воротник.
– Помогите! – закричал монашек, хватая воздух широко открытым ртом. – Я задыхаюсь… умираю! Это ловушка, брат Жак! Дьявольские козни! Я…
– Пить! Пить! – вытаращив глаза, вопил верзила.
– Пить!
Внезапно оба замолчали, переглянулись. И, не сговариваясь, ринулись к чаше. Брат Жак завладел ею первым, отшвырнул и вдребезги разбил о камень крышку, поднес сосуд ко рту…
Буль-буль-буль…
– Хрень господня! – ужаснулся Тюлип.
– Скорее, скорее, брат Жак! Дайте мне! Да скорее же!
Монашек приплясывал вокруг верзилы, как пляшешь вокруг писсуара, когда совсем невтерпеж.
– Скорее…
Он выхватил чашу из рук брата Жака, запрокинул голову, жадно глотнул… В глотке заурчало. Наконец он утер рот и бросил под ноги пустую чашу. Монахи снова переглянулись. Вздохнули. И сели на землю, друг против друга, растопырив ноги.
– Хо-хо-хо! – фыркнул верзила и подмигнул.
– Хи-хи-хи! – фыркнул монашек.
– Господи, твоя воля! – прошептал Тюлип.
– Эх, хорошо пошло, братец Жеан!
– Еще как, братец Жак!
– Я здорово взбодрился, братец Жеан!
– А я-то, братец Жак!
– Хо-хо-хо, братец Жеан!
– Хи-хи-хи, братец Жак!
– Хрень господня! – прошептал Тюлип.
– Жаль, тут нет ни сестры казначеи, ни мальчишки из хора!
– Жаль, я не захватил свою подушечку!
– А вы молодчага, братец Жеан!
– А вы-то, братец Жак, свинячья туша, полная похлебки.
– Хо-хо-хо!
– Хи-хи-хи!
– Хрень господня! – прошептал Тюлип.
– Я что-то захмелел, братец Жеан! И что-то расперделся, слышите – трр! трр!
– Сперва хлебнуть, потом пердануть! Нормально, братец Жак! Я тоже – трр! трр! – не хуже вас! Да еще и рыгаю – ыэк! ыэк!
– Хо-хо-хо!
– Хи-хи-хи!
– Святые угодники! – прошептал Тюлип.
– Сдается мне, братец Жеан, мы недурно промочили глотку!
– Согласен, братец Жак!
– Того гляди блеванем!
– Бэ-э! Бэ-э! Уже, братец Жак!
– Не запачкайте крест!
– Чего там, поздно!
– Хо-хо-хо!
– Хи-хи-хи!
– Хрень
господня! – прошептал Тюлип.– А не спеть ли нам, братец Жак? Когда-то у меня был недурной голос. Хоть про аббата Дюпанлу, а? [13]
– Запросто!
Верзила уже разинул рот, но вдруг в голове его запоздало проклюнулась некая мысль.
– Минуточку, брат Жеан, – сказал он внезапно посерьезневшим голосом. – Сначала я хотел бы кое-что прояснить. Мне показалось – поправьте, если я ослышался, – что вы вот только что обозвали меня свинячьей тушей? Ведь так вы выразились?
13
Народная песня о комических злоключениях обладателя гигантского пениса.
– В точности так.
– И как же это понимать?
– А так и понимать, брат Жак: я хотел вас сравнить с четвероногим млекопитающим, о котором не раз упоминается в Писании и которое славится своими мерзкими повадками, низменными инстинктами и отменным мясом. Впрочем, безбожникам – всяким там евреям да магометанам – его употреблять в пищу запрещается!
– Так-так, с этим все ясно, брат Жеан… А теперь скажите-ка, не содержалось ли грязного намека в ваших словах о невинном малютке-хористе?
– Так точно! – гордо ответил брат Жеан. – Я никогда от своих слов не отрекаюсь. Ваш малютка-певец невинен лишь наполовину, а сами вы – жирный хряк, братец Жак. Свинячья туша, как и было сказано!
Повисла ледяная пауза.
– Я полагаю, – прервал ее верзила, – вы осознаете, что нанесли мне тяжкое оскорбление?
– Нанес! – согласился монашек.
– И не возьмете, как я требую, своих слов обратно?
– Ха! Плевать мне на вас, брат Жак! Да и вообще, меня всегда до крайности бесило, как лоснится ваша наглая тонзура!
Новая пауза.
– Я полагаю, – пропыхтел верзила, – вы и на этот раз осознаёте, как далеко зашли?
– Совершенно верно! – отчеканил монашек, лихо вскинув голову.
– Отлично! – подытожил брат Жак. – В таком случае перейдем к жестким мерам воздействия!
Он размахнулся и влепил своему спутнику звонкую оплеуху. А дальше началось такое… Тю-лип еле успевал следить за тем, что творится. Монахи встали… накинулись друг на друга… вцепились друг другу в волосы… покатились по земле… они орали… рыдали… пердели… блевали друг другу в лицо… бились о стены… плиты… камни… а между тем все подземелье сотрясалось от гомерического хохота, и, откуда ни возьмись, со всех сторон появились легаши с дубинками, окружили драчунов, разняли, отлупили по башке, наподдали сапогами под зад, схватили за шиворот и уволокли с криками:
– А ну, марш! Живей! В участок! Там вас научат уму-разуму!
Вся компания повалила прочь и скоро растворилась в потемках, а хохот все не умолкал. Наконец он иссяк, и тот же голос с явным удовлетворением сказал:
– М-да! Будь я художником, нарисовал бы славную картину в духе Гойи. И назвал бы ее: “Полиция уводит двух пьяных монахов, что вылакали кровь из чаши Святого Грааля”. Такой символ! Врубаешься? Это я показал свое отношение к Римско-католической церкви и ее учению.
– Да уж врубаюсь, – с неодобрением отозвался Тюлип. – Не тупой. К тому же это совсем не ново. Вот у моей жены был постоялец, так он такой же фортель выкинул.