Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

…Что я сделал ему?!

Он идет на меня с палкой наперевес. Я стою, вжавшись в стену. Еще немного, и палка вопьется в меня, продавит грудь! Они обступили нас и молчат. Они ухмыляются и молчат! Пустые глаза, ощеренный рот. Жид? Объясните мне. Мне пять лет. Мне очень трудно понять!

А бабушка смотрит на меня, подперев ладонью щеку, и говорит: майн зун, майн киндер. Отец лежит на диване, и в зимнем сумраке ходики на стене: тик-так, тик-так…

Протяжный

скрип. Он открыл глаза. В дверях стояла старуха.

— Утро доброе. Как спалось?

Несколько мгновений он глядел на нее недоуменно… тряхнул головой, спустил ноги на пол.

— Прекрасно.

— Еще бы. Со вчерашнего дня спите.

— Да ну…

— Я белье занесла, а вы и не пошевелились. Поспешайте! Завтрак готов.

Она вышла.

Действительно, на стуле лежало аккуратной горкой белье, стол был накрыт чистой скатертью. Шимон отыскал полотенце, выглянул в коридор: в противоположной стороне маячило светлое пятно — должно быть, выход… В большой комнате спиной к нему стояла рыжеволосая девушка в светло-зеленом платье. Он проскользнул мимо нее, выскочил на улицу и, свернув за угол, очутился на заднем дворе. Старуха, колдовавшая у печки, махнула рукой на подвешенный к дереву рукомойник, прошла в дом с кастрюлей, прижатой к животу, и в воздухе густо запахло вареной картошкой.

Они уже сидели за столом, замолчали, повернули головы.

— Проходите, — сказала старуха, указывая Шимону место рядом с девушкой. — Знакомьтесь, это Руфь.

Не вставая, протянула Шимону длинные вялые пальцы, кольнула мгновенным взглядом зеленых глаз.

— Что ж вы стоите? Садитесь! — старуха положила на тарелку несколько картофелин, обильно полила их сметаной.

— Дети — украшенье дома, — проговорил Шимон.

Старик хихикнул.

— Глубокая мысль, — сказал он важно и покачал головой, — глубоко…

— Нахман!

Шимон неторопливо взял вилку, подцепил картофелину.

— Руфь у нас училище кончила, на двух языках говорит.

— О! — сказал Шимон, стараясь есть не очень быстро. — Правда?

Руфь молчала, отрешенно глядя в окно.

— Ах, да, — Шимон помедлил, поворотился к реб Нахману, — господин Кистяковский…

Старик нахмурился.

— Я говорю, господин Кистяковский вам большие приветы передавал…

— Кто такой? Не знаю!

— Как же… Парикмахер. На той улице, что ведет к вокзалу.

Лицо реб Нахмана налилось кровью.

— Чепуха! — крикнул он, стукнув ладонью по столу. — Нет там никакой парикмахерской!

— Как же… Этого не может быть!

— Велика беда, — сказала старуха, — что-нибудь напутали.

— Да, нет же, уверяю вас!

Реб Нахман гневно молчал.

— Расскажите-ка лучше, как поживает отец ваш? — торопливо проговорила старуха, — сейчас плохие времена.

— Рррэволюция! — пророкотал реб Нахман. — Пришлось свернуть делишки, а?

В настороженной тишине Шимон помедлил с подъятой вилкой в руке.

— Делишки — дело десятое, — сказал он веско. — Был бы капитал.

Реб Нахман неожиданно развеселился.

— Совершенно верно! Так рассуждал один весьма… весьма знаменитый еврей… Капитал… Ха! Превосходно!

Старуха собрала с блюда остатки картошки, высыпала на тарелку Шимона. Руфь зевнула, прикрыла ладошкой рот.

— Да-с, капитал! — Шимон повысил голос. — Что вы можете без денег? Что вы стоите без них?

— Я?! — сказал старик, слегка приподымаясь и упираясь

ладонями в стол. — Да будьте вы прокляты с вашими капиталами, вашими заводами, вашей борьбой! Опустеет земля, и волки будут рыскать по ней, взойдет звезда, и никто ее не увидит, ибо некому будет смотреть!

— О, Нахман!

— По заслугам вашим воздастся вам! Гои вытопчут ваши поля, сломают виноградники, осквернят ваших жен!

Руфь повернулась к старухе.

— В Лыковке был погром, — сказал она, — и синагога сгорела.

— Откуда ты знаешь?

— Давидка сказал.

Реб Нахман перевел дыхание. Тяжело заскрипел под ним рассохшийся стул.

— А все храмовники… Предали Израиль! И мы за грехи их, бездомные, мечемся по земле…

— Любимая тема, — проговорила Руфь, оборачиваясь к Шимону, и передернула досадливо плечами.

— Но им все мало. Они развращают народ! — борода реб Нахмана затряслась. — Кому служит наш казенный раввин? Всевышнему? А, может быть, сатане?

— Бросьте, папа. Как вам не надоест… Что вы привязались к равви? Он не лучше и не хуже остальных.

— Зажравшийся индюк! — крикнул реб Нахман и затих…

— Нас пока Бог миловал, — сказала старуха, — да и то, местечко у нас неприметное, от больших дорог вдалеке. Иное дело — Бердичев. Говорят, у вас большие погромы были?

Шимон положил вилку, выпрямился. Каким они видят его со стороны в перекрестьи безжалостных, терпеливых глаз?

— Да, — сказал он, — да… Склады сгорели… Их ночью подожгли…

— О, какой ужас! Страшный удар для вашего батюшки! — воскликнула старуха, по-прежнему настороженно глядя в лицо Шимона. — Такой деятельный, такой энергичный и вдруг — все прахом… Ай, яй, яй!

— Но… — Шимон вдохнул душный прогорклый воздух, — слава Богу, отец и мать живы… и дом уцелел. Отец послал меня в Киев… Там, в верном месте осталось еще кое-что…

Он поднял голову. Руфь смотрела на него.

— В Киев… — повторил он, чувствуя кончиком языка гладкую округлую тяжесть слова. — Да знаете сами, как сейчас разъезжать. А до Киева… путь неблизкий.

Старуха слегка подалась вперед.

— Место-то хоть надежное?

— О, да!

— От подыхающих мух смердит и бродит елей умащенья, — проговорил реб Нахман, приоткрывая глаза. — Немного глупости перевесит почет и мудрость…

— Ах, папа, если бы вы знали, как это все!.. — крикнула Руфь, вставая. — Мне пора. Приятного аппетита!

Резко отодвинула стул, направилась к двери.

— Своенравная она у нас, баловная, — проговорила старуха.

Шимон понимающе улыбнулся.

…Щелчок — фортка распахнута настежь. Карабкаешься на низенький подоконник, подставляешь лицо весеннему ветру, гомону, звону. У весны — насморк, весна простужена. Она хрипит и кашляет, с сосулек каплет, и черный лед на тротуаре плавится, течет.

В серой громаде дома напротив дверь подъезда приоткрывается. Из его глубины просовывается бледное одутловатое лицо. И вот он уже появился весь: полная, раздутая как пузырь, фигура, маленькие глазки, вялый слюнявый рот. Осторожно ведет его под руку женщина. Тревожный взгляд, сжатые губы. «Мама! — кричу я, — Они опять вышли на прогулку, смотри!» Подходит к окну, вытирает о передник мокрые руки. «Какое несчастье! — говорит она. — Отойди от окна, простудишься». Она пахнет свежевымытым полом, косынка сбилась на бок, и капелька пота катится вниз, по виску.

Поделиться с друзьями: