Вираж бытия
Шрифт:
Пожив же здесь, он о том утверждении вспоминал лишь с улыбкой. Если там и был какой-то бунт, то погоны могли стать для него лишь поводом. Причем неудачным.
Вся эта «замута» с РККА без личных званий и знаков отличия была связана прежде всего с Троцким. И его «тараканами» понимания «бесклассового» общества. Как он эту идею понял, так и сделал… попытался сделать. Потому что у него ничего не получилось.
Очень скоро в войсках взвыли от его идей, ибо такой подход порождал настолько всеобъемлющий бардак и хаос, что все становилось колом. Как в тыловой жизни, так и в боевых порядках [35] . РККА ведь стремительно раздувалась [36] .
35
На фоне тех проблем, регулярные перестрелки территориальной обороны Украины в 2022 году – досадные мелочи. Хотя имеют ту же природу – затрудненность идентификации.
36
К 1922–1923 году РККА насчитывала до 5 млн. человек. Молодой Союз поставил «под ружье» всех, кого смог. Из-за чего в военных операция против белых регулярно имел 5-10 кратное (и более) численное превосходство. Что, впрочем, не всегда спасало.
Также сублимировались и личные звания. Формально их не было. Но фактически людьми в войсках за таковые воспринимались и использовались сокращения от наименования должностей.
Ну… так получилось.
Армейская среда просто не может существовать без «цветовой дифференциации штанов». Такова ее природа. Поэтому все члены ЦК, которые были хоть как-то связаны с армией, очень спокойно отнеслись к этому предложению. И даже благосклонно, тем более, что по этому пути и так уже начали неспешно идти, введя в 1924 знаки отличия должностей [37] . Приглашенные же военные почти единогласно высказались «ЗА» эти предложения. А вот те пункты, которые казались Фрунзе верными решениями, вызвали противоречия или даже отторжение. Однако, даже несмотря на определенную одиозность и остроту пакета, ЦК при голосовании едва его не утвердило.
37
Строго говоря введение погон в 1943 году, равно как и введение личных званий в 1935 году оттягивали по идеологическим причинам, а не из-за противления военных.
«Занятно…» – подумал он, улыбнувшись своим мыслям.
И тут его взгляд выхватил лицо смутно знакомого мужчины.
Михаил Васильевич остановился.
Пригляделся.
Это был Булгаков. Тот, который Михаил Афанасьевич. Создатель романа «Мастер и Маргарита» так в свое время понравившегося Фрунзе. Понятно, в 1926 году до него было еще очень далеко. Однако писатель вот он. Нервный. Взъерошенный. Напряженный. Сидит на лавочке и напряженно что-то обсуждает с миловидной женщиной, у которой был очень уставший взгляд. Почти что-то замученный.
Нарком подошел.
– Вы позволите? – указал он на свободное место на лавочке.
Булгаков побледнел.
Михаил Васильевич был при орденах. Обоих. Красного знамени. И троица вооруженных мужчин за его спиной выглядела неприятно. Впрочем, Михаила Афанасьевича отпустило меньше чем через минуту. Он узнал наркома. Слухи же о том, что тот увлекается художественной литературой, ходили по всей Москве уже не первый месяц. Наверное, один из немногих высших руководителей Союза.
Он выдохнул и чуть нервным голосом произнес:
– Конечно-конечно,
садитесь Михаил Васильевич.– Я вас не сильно отвлек?
– Ну что вы? Мы просто коротали время за легкой беседой. – соврал Булгаков. А женщина вымученно улыбнулась.
– Прочитал я намедни ваш роман. «Белую гвардию». Понятно поначалу только первые главы из журнала «Россия». Заинтересовался. Связался с Лежневым, который Исайя Григорьевич. Поговорил. И выкупил рукопись, что вы ему передавали. Этот замечательный человек использовал ее листы для того, чтобы наклеивать на них вырезки из газет со своими статьями. Каково?
– Мерзавец… – тихо прошипел Булгаков.
– Но ничего. Главное я прочитал. Потом снова с Лежневым поговорил. И, если вам угодно, считаю нашу встречу чистой воды проведением.
– Вот как? Отчего же?
– Вы, Михаил Афанасьевич этим романом ставите себя под удар самым немилосердным образом. Ведь он по своей сути получился антисоветским. К еще не приходило ОГПУ? Если не приходило, то непременно явится.
– Намедни были. – мрачно заметил Михаил Афанасьевич, выдав причину своего дурного настроения и нервозности, как, впрочем, и дамы, оказавшейся его супругой.
– Вчера?
– Да.
– Не удивлен. Вы большой талант. Но вы сильно рискуете. И я бы вам советовал доработать текст. Причесать кое-что. А потом дописать продолжение. Вы ведь написали, по сути, автобиографический роман. Ну же, не смущайтесь. Что в том плохого? Вот и добавьте еще немного текста о том, как Алексей Васильевич Турбин перешел на сторону Советской власти. Он ведь перешел впоследствии, не так ли? – спросил Фрунзе и твердым, немигающим взглядом уставился на Булгакова.
Тот нервно сглотнул и кивнул.
– Да, перешел, конечно.
– Вот и славно. Вы это не дописали. Из-за чего роман вышел антисоветским по своей сути. У вас ведь молодцы кто? Петлюровцы-националисты. А это – не правильно. Вот и допишите концовку. И про сознательный переход на сторону Советской власти. И про то, что Петлюра – это плохо. Допишите. В предыдущих главах несколько все причешите. И приходите ко мне. Если все выйдет ладно, то я помогу вам издать роман. Более того – даже покажу кому надо на верху и поясню.
– Это было бы замечательно!
– Но, Михаил Афанасьевич, прошу вас относится к своей работе впредь намного ответственное. Вы, я думаю, слышали утверждение, что смех продлевает жизнь?
– Конечно.
– Это неполная версия афоризма, которая бытует в усеченной форме. Тому, кто смеется – продлевает, тому, кто шутит – укорачивает. Поэтому я бы вам не советовал играть с юмором на остросоциальные темы. Во всяком случае, опираясь на историческую фактуру. Вы ведь не хотите сталкиваться в последствии с серьезными людьми, лишенными чувства юмора?
– Но как же иначе? Писатель должен быть правдив настолько, насколько можно. А я постарался в романе не лгать и описать все как есть.
– Вы же умный человек. – улыбнулся Фрунзе. – Придумайте что-нибудь. В конце концов вы можете, ну, допустим писать сказки для взрослых, не раздражая революционные чувства. В нашей жизни не все так просто, особенно сейчас, когда знаменитая притча про бревно и соломинку остра как никогда.
– Сказки для взрослых? Это как?
Михаил Васильевич на несколько секунд задумался. И, что-то для себя решив, начал рассказывать Булгакову историю «Властелина колец». Само собой, не в лоб, а несколько искаженно.
Саурон пытался построить интернациональное светлое будущее. В котором всем рады из числа тех, кто его принимал. А его основной силой и ядром выступали смелые, честный и отважные орки простых нравов. Во многом перекликающихся с первобытными обычаями славян, германцев и кельтов. В чем ему постоянно мешали эльфы, выступавшие прекраснейшим сосредоточением зла и порока. Прямо в рамках концепции Гюго.
– Может быть вы слышали об идеях эссенциальной красоты Фомы Аквинского?
– Как не слышать? – улыбнулся Булгаков.