Вирусапиенс
Шрифт:
Мелькающие перед глазами воспоминания из прошлой жизни в будущем смешивались с картинами жизни, которой он никогда не жил. Чужая жизнь наступала, выплёскивая яркие воспоминания.
На мгновенье показалось, что он упирается в непонятные морды чудовищ с большими кнутами в руках. Со свистом взлетели плети, разрывая плоть, вгрызлись в человеческое тело. Кровавые брызги выстрелили в воздух. Он закричал, но не услышал крика; оглянулся, но ничего не увидел.
Нет — что-то всё-таки видно…
Недалеко в клетке, в центре большого зала, копошится бородатое тело в попытках противостоять здоровенному
— Пошли, царь-батюшка, — кричит коренастый детина, стягивая оковы за спиной пленника. Тот лишь молчаливо сопит, словно бездумная кукла трясет головой, — затем, словно вспомнив что-то, открывает рот.
— Прости меня, Господи! — пытается закричать Емельян, но не слышит слов.
Вот только бородач, оскалившись, раздвигает разбитые губы и громко, по-звериному, ревет.
Рёв сумасшедшего ударяясь в потолок, мечется между стен.
Верзила, доставая из-за пояса деревянный конус с лоскутами у основания, ловко запихивает убогому в рот, обматывая тряпицу вокруг головы, довольно улыбается.
Бесноватый успокаивается, в глазах тухнут остатки разума, — словно кто-то выключил свет.
Стражник пихает безропотного пленника, влачащего тяжёлые железа:
— Пора на престол. Гыы!
Свет померк.
Емельян, теряя ощущение времени, проваливался в беспамятство…
Где-то далеко зазвенели.
«Просыпайся!»
Закусив губу, он почувствовал солоноватый привкус. Боли не было, как не было и мира вокруг.
Все усилия привести себя в чувство ничего не дали. Действительность не желала проясняться.
Где-то за окном тысячеголосый рев толпы взорвал воздух.
Он перестал ощущать себя человеком.
Он — «нечто». Разум сам по себе.
— Я - Емельян! — заорало сознание, с ужасом ощущая разваливающиеся логические связи.
Пещера, в которой заблудился его разум, неожиданно осветилась едва видимым светом. Извилистый каменный лабиринт вытянулся длинным прямым туннелем к сияющему вдали пятну, мелькающему серыми картинками.
— Или я Пётр? — спросил он себя, всматриваясь в серый экран.
«Чёрт! Это же камера!» — мелькнула осознанная мысль и тут же исчезла, испуганная другой, пришедшей на смену.
— А где же клетка? — завопил безумный голос.
— Я - Емельян, и я был в клетке!
Через мгновение, а может, через вечность, свет погас. Он вновь почувствовал себя загнанным в ловушку зверем. Прислушиваясь к ощущениям, осознал, что забыл, кем был когда-то, потерял своё имя.
Лишь неосознанные, полуразрушенные образы, пихая друг друга, бродили неясными тенями в темноте, рассыпаясь на ходу, превращаясь в пыль отживших мыслеформ.
На мгновенье придя в себя, он ощутил болезненный тычок в спину.
— А с этим что делать? — раздался хриплый голос над головой.
Из заполненного болью тумана выдвинулась отвратительная жирная харя с желтыми гнилыми зубами, опухшим синюшным лицом и маленькими крысиными глазками.
— Вышвырнем на улицу. Не жилец он — сам подохнет.
Потом его куда-то тащили, больно ударяя спиной о ступени, тыча головой в полуоткрытые двери. Сквозь кровавую пелену изредка виднелось яркое солнце.
«Главное не показывать, что
пришел в себя, — подумал он, но в этот момент рот самопроизвольно открылся.— Царя казните, ироды, — завопила серая фигура, удаляясь в темноту пещеры.
Мелькающие стены невысоких уродливых домов потеряли очертания. Резкая боль обожгла тело, прогоняя остатки сознания. Его долго и усердно бьют, но он этого уже не чувствует.
Вселенная взрывается в огненном искрящемся водовороте, в который непонятная сила затягивает умирающее тело. Мир выворачивается наизнанку, разрывая человечка на микроскопические кусочки. Затем Мироздание, словно одумавшись, собирает распавшиеся клетки в кучу, спрессовывает в тяжёлый слиток и бросает вперед, в последний момент возвращая сознание.
«Как холодно-то, черт возьми! Безумно холодно… и откуда снег — до зимы ведь еще далеко?»
Ощущая под собой колючие кристаллики, Емельян открыл глаза и с удовольствием вдохнул холодный воздух.
«Царя казните, ироды!» — знакомый голос, сменив дикий вой внутри черепной коробки, постепенно сошел на нет.
В голове прояснилось, но тут же, словно гром среди ясного неба, загудело, завыло, заскрипело.
Заверещали тормозные диски.
Оставляя на снегу грязные полосы, машина вильнула в сторону и, разгребая бампером высокий сугроб, замерла.
— Какого лешего? — прохрипел Ванькин, выбираясь из засыпанной снегом машины.
Сугроб, приютивший профессорского четырехколёсного друга, вздрогнул, когда Илья, с трудом выталкивая дверь, вырвался на свободу.
Холодная лавина, устремляясь в тесный салон автомобиля, накрыла чертыхающегося профессора с головой.
Снаружи взревел рассерженный Геракл:
— Ааа!
Сквозь лобовое стекло показался солнечный свет.
Медведев не в первый раз наблюдал, как атлет берет вес, поэтому не удивился, когда машина, оторвавшись от земли, медленно выплыла из снежной ловушки. Послышался громкий выдох богатыря, ощутив удар колес о землю профессор повернулся, но никого не увидел.
Открыв дверь, он медленно вытащил поврежденную ногу из машины и тут же обнаружил атлета. Тот склонился над странно одетым молодым человеком.
Точнее, молодой человек был странно раздет: лохмотья, некогда бывшие подштанниками, едва закрывали то, что в старину называлось срамом. И были они его единственной одеждой.
Глядя на окровавленные тряпки, профессор перевел взгляд на оголенное тело и содрогнулся.
Едва затянувшиеся рубцы, окруженные гигантскими кровоподтёками, всклокоченная борода, рыжая от засохшей крови…
Приподняв голову, незнакомец взглянул на Медведева единственным глазом и, вымученно улыбаясь, зашептал:
— Интеллигент с хищником внутри? Слава богу! Я дома.
«Неужели Емельян?» — тут же вспомнив ночь, проведенную в камере с уголовниками, подумал Медведев.
Пылающий медный факел ниспадающих на плечи волос высветил милый образ Галины, поднявшись из глубин памяти, но тут же исчез, напуганный истошным криком бородача:
— Царя казните, ироды! Петра Третьегоо!
Кровавая корка на губах «царя» лопнула, из трещины на бороду закапала алая кровь, которую он стал быстро, словно собака, слизывать языком.