Висенна. Времена надежды
Шрифт:
— Как ни пытался выскочить из колеи, а прожил именно в ней… — тихонько, сам себе проворчал Игнат, — Понял теперь, как оно бывает «под давлением обстоятельств?» Получилось, я же Ирку совсем не искал — я ее просто ждал. Ну и дождался! Правда, и заняться было чем…
От дымовой трубы вполголоса отозвался Майс:
— А какой ты судьбы себе хотел?
Зашуршало сено: лучший ученик Лотана перевернулся на спину и продолжил:
— Ты представь себе жизнь в целом. Судьбу как изделие. Например, ты мастер, и хочешь сделать хороший щит. Или прожить хорошую жизнь. Жизнь в целом, понимаешь?
— Семь
— Ребенок, юноша, любовник… Солдат, отец, мудрец, покойник…
— Ну! — кивнул головой Майс (сено зашуршало опять) — Ты же все понимаешь! Вот разметь по восьмеркам, или около того… Ну, как я прикидывал, в восемь лет выйдя из детства: вот, буду восемь лет учиться у мастера, дважды восемь — дом и семью строить, и в это время упорно заниматься не смогу, буду только держаться на какой-то одной высоте, опыт набирать. Потом еще восемь лет оттачивать искусство, а потом уже смогу учить по-настоящему.
Игнат удивленно почесал затылок:
— Ты и правда о таком в восемь лет думал? И ты на столько лет вперед размечал жизнь?
Майс покосился на умиротворенно сопящего Рикарда:
— А иначе как вот он выдержит восемь… или четырежды восемь? Ведь тут — как повезет! Словом, столько лет обучения на Седого Мага? На высшее посвящение? Во имя чего он будет тратить столько сил? И времени? Только в том случае, если эти восемь или сколько там лет ложатся в общую картину судьбы!
Ратин шумно выдохнул. Спарк молчал, и Майс продолжил:
— А разве у вас не так? Да у нас ведь только об этом и говорят. Ну, о судьбе там, о жизни, как прожить, как построить…
Правда, сообразил Игнат, в школах у нас потому и тошно учиться, что не знаешь, для чего. Опять же, если с детьми часто говорить о компьютерах, к восьми годам они вполне умеют их включать. Хоть Сергеева брата вспомнить. Игрушку какую уже и сам запустит. А если говорить о судьбе… Дети не знают еще, что такое судьба. Скажи им, что судьба — дело хорошее, радостное и почетное — поверят… Самое смешное, что она после этого действительно будет хорошей, радостной и почетной. Дети верят искренне, а против искренней веры мало что может устоять…
Атаман поправил тюк, на котором сидел.
«Если говорить о судьбе — да и думать о будущем хоть сколько-то всерьез» — вздохнул Спарк — «Так ведь и родителям тогда придется поменьше трепаться о шмотках, пиве да футболе… А кто ж такое занудство выдержит?»
— Не знаю, как ты о судьбе, — подал голос Ратин и тоже захрустел сеном, не хуже своего жеребца внизу, — А судьба о тебе явно заботится. Вот, хотя бы, когда ХадХорд брали. Ты все не говоришь и не говоришь, а удивительно же: как ты уцелел на стене?
На рубленой стене постоялого двора Тигренок не заметил ничего необычного. Насторожили его приоткрытые — а не запертые, как стоило бы — ворота. И дыма над очагом не было — а холодно, должны топить постоянно.
Вместо дыма над крышами взлетела стайка ворон. Тигренок выругался, поняв, что двору конец. Дернул повод и направил коня к балке — по хорошо протоптанному следу. Прошло десятка два лошадей — насколько сын тысячника мог разобраться в отпечатках
подков.На дне овражка его поджидали. Двое верховых в чешуйчатой «караценовой» броне, которую носили северяне, подданые Великого Князя. Оружия они не доставали, и потому Тигренок тоже за саблей не полез. Но коня остановил поодаль.
— Кто такой?
— Сын великого тысячника, Виргенгаард Шаэррад Кориенталь. Назовитесь!
— Госпожа Алиенора, дочь великого боярина Хмары, с сопровождением!
Тигренок опустил голову на левое плечо, а руку на эфес:
— И который из вас… госпожа?
Такой попытки ограбления ему еще не встречалось.
Воины побагровели не сразу: не могли понять, за кого мальчишка их принял. Зато, когда сообразили, сабли рванули слаженно, и коней двинули разом.
— Стоять! — звонко крикнули слева, прямо над ухом Тигренка. Сын тысячника и не хотел, а повернулся: голос принадлежал девушке.
Госпожа Алиенора выехала из-за поворота оврага:
— Убрать оружие! Все! Ты, господин Шаэр…рад, тоже!
Мужчины остановили коней. Алиенора подогнала вороную кобылу, обернулась:
— Лиса! Лисица! Где там тебя носит?!
— За двором смотрю, как велено, — обиженно отозвалась вторая девушка, — Сами же приказали, госпожа… — из-за поворота выступила рыжая кобыла, а на ней в мужском седле эта самая Лиса. «Рыжая ли?» — подумал Тигренок, но Алиенора и служанка кутались в дорожные бурые плащи. Не то, что волосы — сложение оценить было трудно.
— Примите мои извинения, — сын тысячника прижал руку к груди и поклонился сперва боярышне, потом обоим стражникам:
— Меня уже раз ободрать на этой дороге пробовали. А госпожи я сперва не увидел.
Одинаковым движением воины вбросили в одинаковые ножны одинаковые сабли.
— Что на двор не заехал? — пробасил левый.
— Боюсь, — просто ответил Тигренок. — Дыма нет, ворота не заперты, вороны жируют. Там, видать, и живых уже нету.
— Мертвых бояться нечего, — отрезала Алиенора, — Ночевка по морозу страшнее.
— Не сожгли двор, вот что подозрительно, — объяснил Тигренок, а воины согласно кивнули. — Ежели б просто перебили владельцев, так и хату с дымом — чего жалеть? А двор цел.
— Думаешь, вернутся сюда?
Тигренок пожал плечами.
— Госпоже надо согреться и умыться! — пискнула Лиса. Второй стражник повертел головой, рявкнул:
— Ты знай, смотри за округой!
Обернулся к Тигренку:
— Поехали, сын тысячника. Брат останется с женщинами, а мы посмотрим, что внутри.
Внутри оказалось гадко. Выжженная проплешина посреди двора, наскоро забросанная снегом: жгли трупы. Еще семь тел мерзкой гроздью обвесили колодезный журавль.
— Вашей госпоже такое видеть не стоит, — выдавил Тигренок. — И воду из колодца тоже не надо брать — растопим снега.
Стражник выдернул нож, скатился с седла, махнул призывно: айда! Устремившись за ним, сын тысячника оказался сперва в конюшне — и готов был клясться: еще утром в ней стояли те десятки лошадей, что оставили следы через овраг, и дальше на север. Может, разбойники вернутся к вечеру; а может, просто не хотели выдавать себя огромным пожарищем, далеко видным в открытой степи.