Високосный год: Повести

— Вы не считайте, товарищ директор, что мы уж вовсе несознательные. Ну, случилось так. Конь о четырех ногах, да и то спотыкается, — лицо Пискуновой было серьезным, а в уголках глаз таилась смешинка.

— Ну ладно. Чтоб такое было в первый и последний раз. Премии лишать вовсе будем, — строго сказал Лисицын.

— Вам строгость не идет, — рассмеялась Рудакова. — Вы у нас вежливый, культурный директор…

— Спасибо и на том. Покажите мне ваш красный уголок.

В красном уголке стоял длинный стол, покрытый полотняной скатертью, на нем стеклянная банка с полевыми цветами. С ромашек на скатерть опало несколько белых лепестков. Поздние цветы. Лисицын посмотрел на них, на полочку с брошюрками, на Почетную грамоту в рамке, на телевизор в простенке на тумбочке.

— Чисто тут у вас, аккуратно. Признайтесь честно: что есть, чего не хватает? Претензии ко мне имеете?

— Плана хватает, а зарплаты иной раз и нет, — посмеиваясь, ответила Рудакова. — Но ведь вы ее не прибавите.

— У вас же прогрессивка. Премии и прочее. Должно хватать. Фонд зарплаты не резиновый, не растянешь больше того, что можно и нужно.

— Да напрасно ты, Глаша, так-то, — возразила Пискунова. — Заработки все же приличные. Больше мужиков иной раз получаем. Деньги есть, но в лавочке скудновато. С продуктами вот… Все больше рыбные консервы…

— Верно, — подхватила Рудакова. — Называются «Завтрак туриста». Туристам-то, может, и в охотку. Побродят по дорогам, промнутся и очистят банку за банкой. А мне дак не по вкусу, — Рудакова все улыбалась, ямочки на ее щеках углублялись, и Лисицын невольно залюбовался ею.

— По вашему виду нельзя сказать, чтобы вы плохо пиались.

— В деревне жить, да без продуктов — это уж ни в какие ворота, — Пискунова собрала со стола ромашковые лепестки себе в ладонь.

— Вот и подошли к главному, — серьезно сказал Лисицын. — Надо скота держать побольше. Корову, овец, поросят.

— А корма? — сразу отозвалась Рудакова.

— Корма надо заготовлять. Концентраты теперь бывают в продаже.

— Я держу двух поросят, — сказала Рудакова. — А коров и на ферме хватает. Евстолья вот держит, — она кивнула на подругу.

— Ну и как?

— Да ничего. Успеваю обряжаться. На ферме нынче не как прежде, занята не целый день. Механизация нынче. Молоко у меня теперь свое.

— Вот вы и убеждайте своих соседок, чтобы заводили они коров. Тогда и «Завтрак туриста» будет не нужен.

Рудакова опять перевела разговор на магазин:

— Вчера нам ковры привозили красивые. Я купила. Хочется уюта в избе. У меня дома на стене сколько лет висела баба с голыми грудями да с лебедями в пруду… Такая безвкусица! Давно хотела содрать со стены, да мужик не давал. Люблю, говорит, по утрам на нее (на бабу-то) смотреть. Настроение поднимается.

Женщины всплеснули руками, захохотали, Лисицын — тоже.

— А я ему говорю: чего тебе на стенку смотреть, когда это самое рядом есть, живое? А он говорит: там завлекательнее. На тебя, говорит, посмотрю, так ты сразу закрываешься, а она не закрывается, любуйся сколько хошь… Ну, мужик, он мужик и есть, ему все хочется на сторонке прихватить, будто там слаще. Ну, повесили ковер — шибко дородно-порато. [1] Сразу изба расцвела…

1

Игра слов: дородно — пышно, объемисто; порато — очень, весьма (мест.).

— Ну, вы даете! — хохотал Лисицын, вспомнив слова Яшиной о женском домострое в Прохоровке. — Бойки на язычок-то. Муж-то у вас чем нынче занят?

— Зябь пашет. Он у меня работяга.

— А вы что, специально с нами поговорить ехали? — спросила Пискунова.

— Попутно. Ездил в Залесье. Земли смотрел.

— Будем те земли обрабатывать?

— Непременно. Ну что же, спасибо за приятную беседу. Как говорится, приятная беседа лучше всякого обеда. Желаю вам успехов.

Доярки вышли проводить его. Рудакова, чуть помявшись, сказала:

— Ваша жена Лизавета привозит нам книжки. Спасибо ей. Только пусть она больше не ездит. Надо вам, Степан Артемьевич, поберечь женку, она беременная. Трястись в машине по худым дорогам ей совсем ни к чему.

— Да, конечно, — смутился Лисицын. — Спасибо за совет.

6

Степан Артемьевич и Яшина съездили в Чеканово, получили в райсельхозуправлении добро на разработку залежи и строительство, дали заявки на мелиорацию и на проект коровника. Из райцентра уезжали не очень довольные: мелиоративные работы обещали начать только в конце сентября.

Привычный деловой кругооборот захватил целиком Лисицына: то не упусти, не прозевай, то выправи, то другим помоги, то сам попроси помощи. А то и отчитайся. Да и отчитываться ему вскоре пришлось на партийном собрании о подготовке ферм к зиме. Новинцев — друг другом, а заставил его намотать на ус многое. Управляющие отделениями слишком долго раскачиваются, чересчур уж спокойно заявили на собрании. «Зима еще где-то, а у нас на очереди картошка». А кто виноват в таком благодушии? Конечно, директор. Он вовремя не спросил.

Но все это — очередные дела, и с ними Лисицын как-нибудь справится. Теперь у него и опыта накопилось порядком, и начальственный голос окреп. Хватит ему ходить в начинающих, это добром не кончится.

Как-то вечером Степан Артемьевич неторопливо шел по мосточкам. Мимо проехал трактор, заполнив улицу грохотом и скрежетом гусениц. В кабине сидел Рудаков, муж прохоровской доярки. Он смотрел перед собой и привычно действовал рычагами. В уголке губ — папироса. За трактором, переваливаясь на изрытой гусеницами дороге, тащилась телега Порова, нагруженная ящиками. Крючок сидел в передке, свесив ноги. Его полотняная кепочка превратилась в серый измятый блин. Заметив директора, Поров отвернулся и опустил голову, будто не видел его. Лисицын придирчиво скользнул взглядом по мерину, по Крючку, конечно, вспомнил историю с бревнами.

Поров уехал. Лисицын подумал о Лизе, о том, что ей надо будет скоро идти в декрет, о несостоявшемся отпуске, о неосуществленной поездке в Санта-Крус…

«Бог с ней, с поездкой… Дорога дальняя, Лиза беременна, где уж там…» Но в его воображении опять назойливо возник призрачный мираж: вид чужеземных островов, непременно скалистый берег и чайки, непременно белые домики, песни под гитару, треск кастаньет, рев океанского прибоя… Лисицын даже помотал головой, отгоняя это видение…

Навстречу шел Николай Гашев. Через плечо у него висела холщовая сумка, какие прежде носили деревенские пастухи, а из нее торчали топорище и конец пилы-ножовки. Гашев, уступая дорогу, сошел на обочину и поздоровался. Степан Артемьевич спросил:

— Плотничать собрались?

— Уже отработал, — Гашев снял кепку, вытер лоб рукавом пиджака, хотя на улице было прохладно. — Полы в избе на Горке перебираю. А здесь в квартире надо сменить подоконники. Посохли, растрескались…

— Значит, на два фронта?

— Выходит, так. Знаете ли, — Гашев замялся. — Планы наши с женой изменились. На Горку переезжать не будем.

— Почему?

— Хозяйка передумала. Стареем, говорит, а там надо с дровами возиться, воду таскать из колодца ведрами. Корову держать, пожалуй, не по силам. Да и на ферме ей хватает мороки с животными.