Високосный год: Повести

— А все-таки, — она потупилась, погасила улыбку. — Нельзя ли нам оставить за собой квартиру в городе? На случай отступления.

— Отступления не будет, — твердо ответил он. — Впрочем, можно и похлопотать. Только что это тебе даст? Ведь если бы довелось жить и работать в городе, нам бы дали хорошее жилье. Какой смысл держать за собой эту квартирешку?

Лиза долго молчала, видимо хорошенько обдумывая все это.

— Здесь неплохо, — наконец сказала она с явным огорчением. — Но ты не способен понять, что мне надо, чем я жила прежде. Я совсем прекратила научную работу. А ведь так важно собирать нужный материал, обдумывать его, находить зерна истины и, если хочешь, открывать не открытое другими! Без такой каждодневной работы нормальная жизнь невозможна…

Степан Артемьевич озадаченно молчал, не зная, что сказать на этот раз. Он невольно вспомнил главного инженера Челпанова, который тогда сетовал: «Образованная жена, синий чулок, для нашего брата чистая погибель».

В мрачноватом юморке Челпанова была, как ему казалось теперь, доля истины.

— Видимо, придется тебя время от времени отпускать в город рыться в архивах и книгохранилищах, — сказал Степан Артемьевич жене.

— Время от времени? Это все, что ты мог предложить?

— Пока — да, — ответил он уныло.

И все-таки «неопознанный» отец нет-нет да и вспоминался Лизе. Однажды она увидела его во сне. Будто бы они стояли на вокзале, на перроне. Он что-то говорил ей, а она не понимала, хотя была рядом, и досадовала. Потом он удалился, уплыл куда-то в сторону, и оказался в тамбуре вагона. Он махал ей рукой, сняв свою морскую фуражку. Стояла зима, и шел крупный и мягкий снег, как перед Новым годом. Она хотела крикнуть Романенко, чтобы он надел фуражку, а то простудится. Но он сразу скрылся в вагоне, и поезд ушел…

Не изведав ни в детстве, ни в более зрелом возрасте отцовской ласки, как она, бывало, тосковала по ней!

Когда Лиза училась в школе и родителей приглашали на собрания, у нее приходила только мать. Лиза при этом чувствовала себя неловко. Мать, понимая все, старалась восполнить отсутствие отца усиленной заботой о дочери.

Что ярче всего отложилось в памяти Лизы? Ласковое прикосновение материнской руки к ее голове, когда она болела корью или скарлатиной. Пора самого раннего детства. Чай с медом, сушеной малиной. Выздоровление, неуверенные шаги по комнате, солнечный свет в окне, желание поскорее выбежать на улицу.

Каждодневные проводы в детский сад. Крепко держа дочь за руку, мать торопливо переходит улицу в самом бойком месте. Машины угрожающе гудят, пролетают мимо, обдавая их бензиновой гарью… И в конце дня мать прибегала в садик, запыхавшись, помогала Лизе одеться, вела ее домой, и опять тот же опасный переход и надежная рука матери.

Первый новогодний бал в школе. Мать смастерила ей карнавальный костюм — длинное платье из черной ткани, усыпанное звездами из блестящей фольги. Первый танец с парнем, волнение, боязнь сбиться с такта, подкачать.

Выпускной вечер, когда Лиза получила аттестат зрелости. Десятиклассники веселились, танцевали, а родители скромно сидели у стен зала на стульях. Там же сидела и Анна Павловна и бережно прижимала к груди аттестат дочери, а та поглядывала на нее издали и улыбалась. Мать отвечала ей застенчивой улыбкой, будто сама получила аттестат. Как она была похожа тогда на школьницу!

Когда Лиза училась в институте, Анна Павловна, если позволяло время, приезжала к ней, спала в общежитии с нею на одной койке, оставляла дочери денег и продуктов и возвращалась домой очень грустная. Конечно же беспокоилась за дочь и тосковала о ней.

Все годы — от младенчества до замужества — без отца…

Так придется жить и дальше. Сближение невозможно.

5

Чикин вошел в кабинет, осторожно притворив за собой дверь. В руках у него была бумага, свернутая в трубочку.

Лисицын сидел в задумчивости, нахмурясь и положив на стол руки, сжатые в кулаки. Причиной плохого настроения был недавний телефонный разговор с начальником сельхозуправления, который сделал ему выговор за то, что в «Борке» из-за разгильдяйства и халатности работников гибнут лучшие высокоудойные животные». Он имел в виду недавнее происшествие с коровой, которую пришлось прирезать из-за пресловутого сельповского гвоздика… Лисицын не оправдывался, зная, что это еще больше разозлит начальника, а тот в довершение всего заявил, что стал сомневаться в способности Лисицына руководить хозяйством.

Степан Артемьевич удивился: «Откуда в управлении стало известно об этой буренке? Неужели там каждая корова на счету?»

Намек на служебное несоответствие Лисицына больно задел его, и категорический тон начальника посеял в его душе тревогу. «Неужели там, в Чеканове, нее обо мне плохо думают? Корову они заметили, а наше решение освоить Залесье и расширить ферму до сих пор не одобрено, — подумал Степан Артемьевич. — Поздняков обещал разобраться, да так это обещание и осталось в невесомости. Начнешь делать пристройку, а вдруг заставят строить комплекс… Надо ехать в Чеканово и все выяснить», — решил Лисицын и вопросительно поглядел на Чикина.

Еремей Кузьмич снял с лысой головы кепку и, пройдя по ковровой дорожке к столу, положил перед директором аккуратно отпечатанный на машинке протокол заседания товарищеского суда:

— Вот, ознакомьтесь, пожалуйста.

Лисицын хотел было отмахнуться: не до протоколов, но все же взял его, прочитал.

— Все как положено. Только подписей нет, — сказал он.

— Подписи поставим. — Чикин взял бумажки, скрепленные канцелярской скрепкой, и, свернув их снова трубочкой, спросил: — Степан Артемьевич, вы ездили в Залесье?

— Ездил.

— И что решили?

— Залежи разработать, дорогу наладить. Корма будем вывозить в Прохоровку, а там расширим ферму.

— Так, так… Только, Степан Артемьевич, когда там начнут пахать, накажите трактористам, чтобы плуги пускали неглубоко, иначе все пойдет насмарку — выворотят с-под-низу песок да глину, загубят землю.

Лисицын уже более внимательно посмотрел на ветерана и согласно кивнул. Ему пришлось по душе, что старику до всего есть дело. Но тот не уходил.

— А как у вас с туристской поездкой? Оформились?

Лисицын отрицательно помотал головой и поморщился.

— Зря упустили такую возможность. Думаете, без вас здесь не обойтись! Хотите все время быть нянькой? Надо приучать людей к самостоятельности…

— Ну, это уже мое дело, — сухо ответил Лисицын.

Чикин, поняв, что директор не в духе, попрощался и вышел. Лисицын подумал: «Это он зашел меня уму-разуму учить. Протокол — только предлог. Хитер старина».

Степан Артемьевич на другой день опять поехал в Залесье — еще раз удостовериться в целесообразности его возрождения. «Ведь почему-то земли там запустили! — думал он. — Может, распахивать их не имеет смысла, они истощены до предела?»