Витька – «придурок» и другие рассказы
Шрифт:
В будние дни были у нас и занятия. Тот же (уже не майор, а подполковник) Ростовцев уводил нас в поля, с полчаса лениво кое-что объяснял, а потом назначал время сбора и отпускал нас «пастись» в черничник или малинник! Подполковник же Козлов проводил занятия в открытых классах, где исправно и дотошно нудил все положенное время.
Были у нас, конечно, и наряды. Помню, в ночь на 20 июля стоял я в наряде, сторожил автопарк! От кого охранять военные машины на полигоне? Да только от самих же водителей-срочников, которые сливали друг у друга бензин и продавали его окрестным автолюбителям. Обычно «охранник» садился в кабину какого-нибудь грузовика, утеплялся и грелся чаем или чем покрепче,
В выходные мы отдыхали на реке или озерах, купались и загорали, бегали в «самоволку» в Струги Красные за водкой и мясом, жарили на костре шашлыки и куриные бедрышки. Грибов тоже было немерено, да и ягоды (черники, земляники, морошки) тоже. В конце августа пошли еще и клюква с брусникой!
По вечерам все разбредались по окрестным полянам, к своим костеркам! Из лагерной радиорубки наш диджей, Витя Ли, транслировал записи всяких модных групп, типа Дю Пёрпл, Пинк-Флойд и прочих Лед Дзепелинов. По верхам плыла психоделическая музыка, от костров поднимался дымок, а от нагревшейся днем реки по траве расстилался туман, из которого то и дело «вынырывали» головы студентов в пилотках. Расслабленные и довольные, все представляли себе, что находятся на «обратной стороне Луны»!
Наиболее яркие впечатления оставили стрельбы. Хотя нас и готовили быть командирами взвода 122– миллиметровых гаубиц, но стрелять из них нам не доверили! Мотивировали это тем, что каждый снаряд стоит две пары сапог. Сапоги, по-видимому, упоминались для наглядности, хотя нагляднее было бы измерять стоимость в поллитрах. Для самих же военных нагляднее и весомее: промахнулся командир и лишился недельной нормы водки.
Но с наблюдательного пункта мы воочию увидели, что такое артобстрел. Из-за горки за нашими спинами летит-гудит стальная тушка, потом падает, разрывается, и тонны земли поднимаются высоко в небо! Не дай Бог попасть в эту мясорубку!
А вот из 75-миллиметровой пушки нам дали «стрельнуть», потому, наверное, что снарядов к ним наделали в последние годы войны и после столько, что до сих пор не расстреляли. Только и слышно, что то там, то тут склады с ними горят, и осколки по окрестностям разлетаются. Короче, и подметки от сапога эти снаряды тогда не стоили.
"Освободили" нас и вручили дипломы только в середине сентября! Комары, жара и тягомотина Козлова давно забылись, а приятные воспоминания об этих трех месяцах «лагерей» остались на всю жизнь!
На этом, мой благосклонный читатель, можно было бы и закончить это совсем не печальное повествование, если бы судьба, совершив (по Гегелю) оборот, не привела бы меня снова на эту же военную кафедру.
Лет пять, пожалуй, прошло после окончания университета, я стал уже отцом большого семейства. Проблемы были – как прокормить себя и своих «спиногрызов», где заработать лишнюю копейку. Все повестки из военкомата я, естественно, игнорировал, жену проинструктировал, чтобы ничего не получала и нигде не расписывалась. Но вот однажды вызывает меня к себе главный инженер, Иван Иваныч.
– Слушай, Петрович! Напрягает меня директор института! Из военкомата звонили в Президиум научного центра: что же вы, наука, не можете с простым кровельщиком совладать? Ну что тебе стоит походить две недельки по вечерам на сборы? От семьи, от детей отдохновение получишь, а я тебе ещё и премию выпишу! Неудобно как-то академика подставлять!
Ну, нехотя пошел на первое занятие и не пожалел. Хотя ни Львова, ни Ростовцева уже не застал, но подполковник
Котрохов, все тот же весельчак и балагур, встретил нас всех как родных! Хороший был дядька, служил в артиллерии, в войне участвовал! Когда мы учились на кафедре, то завидовали тем, у кого он был куратором. Он и к собственной персоне относился иронически, величая себя Котрохов-Потрохов.На вечерних сборах собрались уже не робкие студенты, боящиеся отчисления, а бородатые дядьки, "отцы семейств", доценты и кандидаты всяческих наук! Был даже помощник прокурора города! Потрохов ему в шутку пригрозил, что пожалуется прокурору, если тот не усвоит программу! Вспоминали "минувшие дни"!
Миша Ростовцев, сообщил нам Потрохов, уволился в запас, работает заведующим общим отделом Василеостровского райисполкома. Перед Первомаем получил в свое распоряжение 5 погонных километров красной ткани на флаги и транспаранты и не знает теперь, что с ней делать, кого в нее заворачивать. Да, видать у Ростовцева хорошие знакомые были не только в горвоенкомате, раз попал на такую должность.
Но и это еще не всё, мой благосклонный читатель! Лет через пять после вечерних сборов пришел я на день рождения к одному своему родственнику и встретил среди гостей Мишу Ростовцева!
– Слушай, –говорит он мне—что-то «физия» твоя мне знакома? Мы где с тобой встречались?
– Где-где? В Караганде! Ты забыл, как «неуд» мне поставил за незнание матчасти в 1977 году? А еще во Владимирском лагере мы с Гариком тебе бутылку водки на опохмелку дали. Так ты с ней, как с младенцем, в лес убежал, здоровье поправлять!
– А, точно, вспомнил! Ну ты, брат, не обижаешься, надеюсь?
– Да что там обижаться, столько лет прошло!
Ну, и загадал я собравшимся гостям загадку, почему майор Ростовцев не ест соленых огурцов? За столом все ржали, включая и Мишу Ростовцева.
Обобщая все, что я написал, хочу только сказать, что легенда о «Дубовой роще» не совсем верна. Попадались, конечно, на военной кафедре и дубы (козловы и яцеки) но в остальном лес был, пожалуй, смешанный. Встречались и русские березы – котроховы, и клены – львовы, и сосны – ростовцевы. Сосны не корабельные, высокие и стройные, а чуть кривоватые, с изъянчиком, но по своему милые в общей массе деревьев. Да и большинство из нас тоже ведь далеко не корабельные сосны!
Моя жизнь на театре
(«Мои коммуналки»)
Когда меня выгнала очередная жена, я долгое время жил в большущей коммунальной квартире. В отличие от описанной Высоцким, где «на сорок восемь комнаток всего одна уборная», в этой были всего двадцать две комнаты и целых два сортира. А еще имелась большущая кухня с тремя газовыми плитами и «нелегальная» ванная.
Дом располагался на набережной Мойки, буквально в ста метрах от Невского. При батюшке царе здесь была гостиница, в которой, между прочим, в 1811 году останавливался дядя с племянником. Дядя был известным в Москве поэтом, а племянник только начинал «марать бумагу». И по фамилии дядя с племянником были Пушкины.
А в той части дома, что располагалась во дворе, до революции были меблированные квартиры, в которых жили богатые аристократы. После революции аристократов «ликвидировали как класс», а квартиры, занимавшие по полэтажа, объединили и устроили общежитие коридорного типа для пролетарских студентов. После войны «ликвидировали» и общежитие, а студентов не ликвидировали (времена после смерти товарища Сталина были уже «вегетарианские»), а переселили в другое, более приспособленное здание, и восстановили прежние квартиры, только вселили в них не аристократов, а «разной твари по паре».