Витки времени

Через плотно прилегающие шапки пара, я чувствовал пульсирующее беспокойство, со временем усиливающееся и приобретающее некоторые свойства волн, катящихся сквозь эту огромную массу, и осязал то, чего не мог увидеть. Затем раздался голос существ, — не знаю, что его порождало, но это было истинный голос, живой и выразительный, не имеющий ничего общего с единением мыслей этого народа. Он оказался низким, похожим на гортанное пение, разносился на огромное расстояние и чем-то напоминал плач. Вначале голос был как мерное жужжание насекомых в садах Тулы — колеблющимся, неясным, но затем, подхватываемый остальным ульем, он становился громче, приобретал глубину, которую невозможно ни с чем сравнить, и расходился длинными вздымающимися волнами звуков, усыпляющих, как мягкое покачивание спокойного моря. Нам было удобно, и мы задремали, уютно укутанные теплым покрывалом тумана, убаюканные ровным гулом музыки, окружавшей и усыпляющей нас... Сон оказался очень кстати после всех недавних событий, и я ощущал, как мои чувства медленно притупляются, заглушаются, и сознание погружается в дремоту. Но где-то в глубине, как яркое, чистое пламя в воображаемом море тьмы, разум еще не спал. Даже, когда мышцы обмякли в беспамятстве, мое сознание ярко горело, почти как второе внутреннее Я. И вместе с ним, я чувствовал, как ловко вытягивают у меня воспоминания, как огромные черные живые облака высасывают мои знания — каждая деталь, каждая мысль и каждое впечатление падало в бездонную пасть. И я понял, что спрятанная крепость обречена!

Не знаю, сколько я лежал без сознания, будучи частью Существа. Я пришел в себя в маленькой сфере из алого камня — вентилируемой, освещенной неизвестно каким способом. В моей голове все еще звенело насмехающееся эхо пения туманного народа, и его пустота, легкость и чувство необъятности напомнили мне о том, что эти существа залезли мне в голову. Я, кажется, все еще был частью черного облака, поскольку, пока я озадаченно смотрел по сторонам, часть стены отодвинулась и затем исчезла, открыв сводчатый, хорошо освещенный проход. Я с трудом протиснулся в узкий проем и медленно пошел к едва заметному дневному свету в конце коридора. Коридор был гладкий и овальный, и выходил прямо на большой огражденный балкон, нависающий над городом. Кажется, вокруг располагались комнаты — такие же клетушки, как и моя, с такими же невидимыми дверями.

А НА БАЛКОНЕ, устало опершись на широкие перила, стояла знакомая фигура — Гектор. Будучи моложе, чем я, его мозг, хранящий меньше информации, вероятно, пострадал меньше, и парень восстановился быстрее. Поздоровавшись со мной, он продолжил рассматривать хаос шпилей и закругленных крыш, бывший на верхних уровнях города. Голубое пламя снова завыло, достигая ушей откуда-то из глубины нашего здания, в то время как из узких щелей улиц, где взад и вперед ходили разговаривающие вслух создания из пара, изредка доносились сдавленные, глухие удары. Гектор долго молчал, но затем, так и не поворачиваясь ко мне, заговорил:

— Клеон...господин, вы изучаете этот мир дольше, чем я, и лучше понимаете его законы и возможности. Я раньше часто думал о жизни, заложенной в нас, о том, какие формы она может принимать, но никогда не представлял ничего подобного. Это...эти существа для меня чуждые, неестественные. Разве жизнь может выглядеть так? Где в верхнем мире можно найти сходство с этим? О, Клеон, я боюсь...до смерти боюсь того, чего даже описать не могу! Когда я чувствовал, как существа высасывают мои мысли, там, на арене, я опасался, что разум больше никогда не вернется ко мне, что я никогда не очнусь, по крайней мере, в это мире. Где-то в глубине души я до сих пор ощущаю, что мы для них непонятная, нереальная, ужасная угроза. Думаю, что они превосходят нас: их жужжание — это общение через прикосновения, а не звуки, и тот мерзкий вой для них — всего лишь мягкий шепот, возможно, даже не слышимый ими — только, когда звуки уходят за пределы нашего слуха. Возможно, они не совсем такие, какими мы видим их, существа из пара в этом мире, но твердые и прочные в каком-то другом измерении. И, да — их жизнь, должно быть, сложная, противоречивая, поскольку они опасаются нашего мира, она словно заточена в этих зданиях. Я... мне это не понять. В моих словах есть правда, я каким-то образом это чувствую, и, тем не менее, в них есть и ложь — хитроумная ложь, чтобы запутать нас! Так подсказывает мне здравый смысл.

И я ответил:

— Возможно, все так и есть, как ты говоришь, Гектор. Не знаю. Но для меня в этом нет ничего невозможного и не имеющего аналогов в нашем мире. Для меня, Гектор, они очень похожи на нас. Да, они из пара, из неестественного пара, но, думаю, этот мир подходит им больше любого другого. В целом, своим существованием они не нарушают законы мироздания, хотя и выглядят иначе. Как мы изучаем наш мир и применяем научные знания? Разве мы не вытягиваем энергию из наших тел, когда воюем с природой и другими людьми? Разве мы не используем чистую энергию, переводя ее из одного вида в другой — материя, свет, тепло, работа, все это есть на нашей планете, что мы потом извлекаем в виде еды и топлива, и пополняем и увеличиваем наши запасы? Наши процессы переработки не очень эффективны, и мы умираем, но существам из пара не нужны промежуточные звенья в цепочке передачи энергии. Ты сам видел, как они уничтожили наш аэромобиль, — как они изменили энергию своих тел и превратились в огонь, который мгновенно расплавил металл, и затем вернулись к изначальному состоянию, впитав еще больше тепла, чтобы поддерживать жизнь в себе. В чем же тут фундаментальное различие? Я даже могу принять сам факт существования жизни в виде пара — хоть и с трудом, но могу, равно как и найти некоторую аналогию в нас самих. Для меня жизнь в твердом теле понять сложнее, чем разум, заключенный в податливый, пластичный пар. Ты, как и никто другой, никогда не видел созданий из камня. Что такое наши тела и тела других существ верхнего мира? Разве они не состоят из мириад крошечных клеток, живых клеток, живой жидкости? Мы жидкие, Гектор, но образуем целенаправленно созданное твердое, живое сообщество. Эти существа вокруг нас созданы из пара так же, как мы созданы из жидкости, их клетки взаимодействуют между собой гораздо сильнее, чем наши, что делает их более развитыми. Их психические способности ответственны за то, кто они есть. Нет, Гектор, между ними и нами не такая уж и большая пропасть. Везде, где существует жизнь, имеются основные факторы — те принципы, на которых она строится: управляемое преобразование энергии, способность к осознанному объединению и стремление к какой-то цели. Все существа, все ступени эволюции, включая даже самые примитивные, все, чего достигли великие расы, крутится вокруг этих трех вещей. Возможно, даже только одной вещи, но мой разум требует, чтобы их было больше. Многие говорят, что жизнь — это автоматическое поведение, основывающееся на законах природы — слепое и беспомощно механическое. Разве эти законы не обрисовывают Цель, которую преследует любая жизнь? Считается, что эволюция идет случайными путями к вырождению и уродству, но разве в этом и не есть ее смысл, — превращаться из простых форм жизни в сложные, пусть даже иногда и заходя в тупик? Очень многие говорят, что из-за науки и машин, созданных Человеком, он деградирует, что обречет на смерть всю нашу расу. Но не делают ли механизмы более эффективным управление энергией, не увеличивают безгранично ее запасы и не позволяют ли нам преобразовывать Вселенную во имя Цели, которая включает в себя все остальное? Есть различия, Гектор, различия, которые заставляют многих отрицать истинный смысл жизни. Мы не такие, как амебы, морские черви или цветы. А существа из пара не такие, как мы. Но мне кажется, различие очень простое. Все существа разные! Мы живые, гораздо более живые, чем бактерия или червяк. А черные облака более живые, чем мы. Любая раса, любая сущность отвечает трем основным критериям жизни: способностью управлять энергией в окружающем мире, объединяться и уверенно двигаться к Цели, лежащей во главе всего, и та, что делает это более разумно и более продуктивно, чем мы, и является более живой! Зевс, Посейдон, Юпитер — как бы ты ни называл того, кто определил цель и написал уравнения пространства и времени, — убедился, что пока существует жизнь, существует и развитие. Мы — часть этого уравнения, управляющая и управляемая им, наши пути предопределены, но, тем не менее, способны изменять их по нашей воле. Когда-нибудь, возможно, целую вечность спустя, какая-нибудь раса познает Цель полностью и увидит Уравнение целиком. Человек не сможет этого сделать, но сократит бесконечный путь. Ближе к концу, путь станет труднее, и раса за расой должны будут жить и вливать свою жизнь в другую, уходить — но не умирать, а поглощаться. Когда пути сталкиваются, один должен уступить другому, как мы уступаем этим существам — этим созданиям из пара. Конфликт должен существовать вечно, мы обязаны уметь его разрешать, поскольку это способ убирать неэффективность и разобщенность, как его ни назови, он не назывался и как бы он ни был жесток — это метод, позволяющий взлететь, как птица Кетцы, над пеплом прошлого. Люди будут сражаться с другими людьми, пока Человеку не придется воевать с другой расой и выйти из битвы победителем. Но в бою, люди могут убить в себе основную, скрытую потребность и в какой-то мере умереть, уйти с вершины на долгие годы, возможно, навсегда, до тех пор, пока более слабая раса не займет место Человека и без посторонней помощи не заберется на новые высоты, которые, вероятно, им и предназначались. Но это все мечты... мечты... Я не могу выразить, что чувствую, и не могу все ощутить. Каким-то образом, это уже есть в пространстве и времени, каким-то образом, Человек должен вписать это туда. Здешние существа более развиты, чем мы, но мы должны с ними бороться, и если победим, то поднимемся еще выше на многие века!

— О, Клеон, я мало что понял, — сказал, наконец, Гектор, — большая часть осталась для меня туманной и неясной. Ты старше меня, хотя мой опыт уже не совпадает с моим возрастом, и ты можешь шире глядеть на все. Я почти что могу постигнуть Уравнение — его существование и природу, но не смысл. И еще... А, ладно! Я знаю, как выйти на улицу. Мы свободны в этом городе, но не можем покинуть его. Давай, попытаемся узнать побольше об этой странной расе, и как ее можно победить. Пойдем.

Как Гектор и сказал, город для нас был открыт. Мысленно мы находились в гармонии со здешними существами, и двери оказались не заперты. Малое из того, что мы здесь обнаружили, мы сумели осмыслить. Жизнь оказалась не такой, как мы ее знали и понимали. Здесь было полно красных зданий, пронизанных коридорами и маленькими комнатами, но их предназначение так и осталось загадкой: дом, просто убежище или что-то еще. Существа из пара не замечали нас, безмолвно проплывали мимо безобразными потоками, словно мы были камнями на их пути. Мы даже нашли один механизм — одну осязаемую вещь, который мы постарались изучить и понять — углубление в середине арены, которую мы назвали Ямой Голубых Звуков.

Из этой огромной огороженной ямы вырывались мощные звуковые волны, волн огромной частоты, которые разрушали материю, разрывая ее на атомы. Над белой ареной разреженный воздух был расщеплен на отдельные частицы, возбужденные до такой степени, что они испускали голубой свет. Рядом с ямой лежал механический прибор — единственный, который мы нашли во всем Алом Городе — кристаллическую пластину, вибрирующую под действием электричества, — такую же, как те, что изготавливали мы в лабораториях в Туле. Они генерировали звук, недоступный человеческому слуху и оказывающий пагубное воздействие на все живое. Интерференцируя, две волны сливались в одну и издавали знакомый уже нам звук — высокий тонкий вой голубого столба. Мы обнаружили это, проводя эксперименты и размышляя, но как выглядит источник Голубого Звука, лежащий глубоко под городом, представить себе не могли. Прибор, созданный существами из пара, был основан на физическом феномене, являющемся удивительным даже для них — я никогда не узнаю, на каком именно. Мы — жители Тулы — знаем его источник, видим результат действия и — ничего больше. Гектор... Гектор тем более не знает. Возможно, как мы решили, исходя из места его расположения, этот прибор был божеством газовых существ, или местом казни, если таковая существует у этой расы, но все это лишь догадки. Я думаю, что источник звука не отсюда, а, скорее, являлся сапфировым чудом Поющих. Но я отклонился от темы...

ПОЗЖЕ, ГЕКТОР частенько ходил в город один, шныряя по темным коридорам под городом. Однажды, он вернулся бледный, странно молчаливый, со страхом и виной во внезапно постаревших глазах. С тех пор он отказывался выходить и избегал открытых мест, где его могли, да и, скорее всего, точно заметили бы газовые существа. Гектор не говорил о том, что видел, но однажды, когда он бормотал в нечастом, беспокойном сне, я услышал несколько бессвязных слов, которые меня тоже озадачили и напугали. Он говорил хрипло и неразборчиво, шепотом, уставившись в пустоту:

— Сияние... сияние... белое сияние! Я видел его... видел! Они не знают! И не узнают еще много дней!...Твердое. Твердое, но хрупкое! О, да, очень хрупкое... Они не должны ничего узнать! Они убьют нас! Нужно убежать!... Но у нас не выйдет, от них не убежишь... О, я сошел с ума, обезумел и испугался, и ударил по нему, но я же не знал, я думал, оно такое же, как и они — мягкое и податливое, а не хрупкое!... Сияние! О, Зевс, мне страшно, мне страшно!..

Очевидно, Гектор нашел в недрах города что-то удивительное, что-то красивое, но пугающее, и охваченный ужасом, разбил это вдребезги. Нечто, имеющее огромную ценность, нечто, чье разрушение означает нашу гибель, как только об этом узнает бог или, кто-то вроде него. Я тоже испугался, и, вместе с Гектором, в страхе ждал того дня, когда они обнаружат, что он сделал, и сметут нас плотным яростным облаком.

И день этот настал — день еще большего ужаса. Снова нас притащили на арену, снова черный пар струился на фоне белых стен, снова туман плотно облепил наши головы. Но в этот раз ко мне пришли картины и мысли пришли, и я понял, что все это время существа из пара отдыхали, питались и копили энергию для мощного последнего удара.

Я видел узкое ущелье среди черных скал и тучи чернильного пара, вздымающиеся вокруг голубого барьера. Я видел, как образовываются сферы пламени, видел, как заграждение тускнеет и исчезает, и как защитные башни плавятся, растекаются. Затем армия существ прорвалась на равнину и окружила единственную оставшуюся стену голубого огня, изучая ее и с дьявольской хитростью выискивая уязвимое место. Они не боялись ее, поскольку для них энергия — не что иное, как пища, но переизбыток еды тоже вреден. Крепость безмолвно пряталась за белым кольцом, на фоне которого был отчетливо виден черный поток существ из тумана. И тут я увидел над разрушенным ущельем парящий аэромобиль — одну из старых моделей, использовавшихся в Юздрале. Верхний мир пришел к нам помощь!

Мое сердце подпрыгнуло от радости, но через мгновение меня захлестнули отвращение и ненависть. В аэромобиле оказались малодушные трусы! Они, должно быть, обладали каким-то новым мощным оружием, иначе не прибыли бы в таком маленьком корабле. В их власти было спасти нас, своих сородичей, таких же людей, как и они, от ужасной смерти, принесенной существами из пара. А они прятались за краем равнины, боясь рискнуть своими драгоценными жизнями ради остальных, страшась довериться решению тех мудрых мужей, которые вооружили их и отправили на завоевания! Трусы, недостойные нести знамя Посейдона!