Виттория Аккоромбона
Шрифт:
Напротив квартиры посланника жила красивая девушка — содержанка молодого Троило, которая дружила с возлюбленной падуанца, друга нашего Конегиани, что естественно для молодых особ, воспринимающих жизнь легкомысленно. Старый посланник ежедневно видел сокровище Троило из своих окон и, поскольку по натуре был человеком достаточно ветреным, влюбился в нее. Ему самому казалось странным, что в его сердце рядом с высокой страстью к герцогине нашлось место для легкой влюбленности еще в одну женщину, и он решил подшутить над молодым человеком.
Поскольку с каждым днем посланник все активнее оказывал озорной малышке знаки внимания в виде подмигиваний, воздушных поцелуев и разных ужимок, она рассказала об этом своему Троило. Тот обрадовался: Конегиани открылся ему с новой стороны. Он приказал маленькой Лизе притвориться благосклонной к старику, как будто она поддается его очарованию, и подать
Падуанец рассказал обо всем своей двоюродной сестре — донне Изабелле, новость рассмешила ее, и она сразу одобрила его намерения — назойливые ухаживания старика ее утомили, ей надоело играть роль нежной возлюбленной на глазах всего двора.
Маленькую Лизу уговорили передать через подругу влюбленному, что она согласна провести с ним ночь; девушки зайдут в гости к посланнику, и после ужина она останется с ним наедине. Все было подготовлено.
Как раз за два дня до этого из Ливорно приехала молодая, безобразного вида, рабыня, которая, неизвестно для каких целей, понадобилась во дворце. Особенно примечательным было ее лицо: сильно косящие глаза и непропорционально большой рот; кожа отливала шафранно-желтым оттенком, такой цвет кожи достается потомкам при смешении черной и европейской расы — детишки получаются страшнее своего темного родителя. К слову сказать, рабыня отличалась довольно крепким и ладным телосложением.
Одетая в мужское платье, чтобы не привлекать к себе внимание и не быть узнанной чужими слугами, донна Изабелла в сопровождении Троило направилась к дому посланника, взяв с собой и вышеупомянутую рабыню. Троило, хорошо известный и любимый в доме за свою обходительность, разбудил в нижних покоях, занимаемых слугами, одного из них. Рабыня, говорившая только на своем варварском наречии, между тем разделась. Молодой человек провел всех троих по узкой лестнице во внутренние покои, а оттуда в спальню посланника. Слуга немного понимал язык дикарки и сумел объяснить ей, что она может спокойно расположиться на постели. Женщина охотно легла в удобную постель и сразу же заснула здоровым крепким сном. Слуга ушел, а Троило с Изабеллой прислушивались к шуткам и громкому смеху, доносившимся из соседнего зала. Старик сидел около своей возлюбленной Лизы, пил и ликовал; здесь же были его приятель падуанец со своей подругой Джанниной. Наливая Лизе вино, старик выкрикивал: «Выпей этого благородного «Монте-Пульчиано»! Как часто донна Изабелла угощала меня бокалом этого вина! Неужели ты не чувствуешь, малышка, что я, повелитель такой благородной дамы, опускаюсь до тебя и тебя возвышаю».
Пир закончился, и Джаннина, отведя старика в сторону, прошептала ему: «Позвольте, почтенный друг, Лизе уединиться сейчас в спальне, она разденется и встретит вас в темноте, — пощадите ее стыдливость».
Конегиани согласился, приказал слугам удалиться, предвкушая свое счастье. Падуанец тоже попрощался. Лиза ждала на лестнице, пока не вернется Джаннина, чтобы покинуть дом вместе со своими друзьями. Посланник в темноте направился в свои покои. Лег в постель, немало удивленный тем, что его подружка спустя всего лишь несколько минут уже так крепко спит. Сначала он счел это за притворство, но крепкий и здоровый храп вскоре убедил его в обратном. Раздосадованный, он довольно долго будил заснувшую женщину. Наконец она проснулась и, заметив рядом мужчину, который, как ей казалось, хотел совершить над ней насилие, принялась истошно кричать на своем непонятном варварском наречии. Посланник в ужасе вскочил с постели и, теряя самообладание, стал звать слуг и требовать, чтобы принесли свечи. Проснулся весь дом. Прибежали слуги со свечами и увидели дрожащего полуодетого посланника. Пока он приходил в себя, рабыню поскорее увели, поверенный слуга отдал ей внизу платье. Старик, ошеломленный, сотрясаемый нервной дрожью, упал в кресло, ничего не соображая. Каково же ему было, когда вдруг перед ним выросли две фигуры, и в одном из мужчин он узнал свою высочайшую повелительницу донну Изабеллу! Ему казалось, что пол проваливается под ним.
— Теперь я узнаю вас, — обратилась к нему озорная донна, — вас, выдававшего себя за моего возлюбленного, за моего неизменно верного поклонника. Смотрите, какой острый глаз у ревности, которая следит за вами уже много дней, и теперь стала свидетельницей вашего клятвопреступления, вашего позора. Я не хотела верить кузену Троило, что вы — старый, коварный, неверный человек — способны на столь низкий поступок. Он всегда считал вас легкомысленным сластолюбивым обманщиком, всегда
предостерегал меня от общения с вами. Предпочесть мне, кого вы боготворили на словах, такое чудовище! Так отдаться пагубной страсти. Я никогда не поверила бы, что такое возможно, даже услышав об этом от самого надежного человека. Но теперь я увидела все своими глазами и чувствую несказанную боль. Может быть, скажете хотя бы слово в свое оправдание?Старик, растерянный и смущенный, опустился на колени и униженно просил прощения. Он все еще не мог прийти в себя, не мог говорить и меньше всего отважился бы на это в присутствии Троило, прихода которого, собственно, не предвидел. Он только умолял, когда расставались, не предавать огласке произошедшее с ним и молчать о его неудаче. Это ему обещали, и донна Изабелла была рада снова оказаться на улице, не узнанная слугами дома. Однако приключение посланника не осталось неизвестным, и ему пришлось выслушивать намеки на тайное свидание с чужеземной прелестницей, как отзывались в его присутствии о безобразной рабыне. Между тем Изабелла радовалась своему освобождению от назойливого кавалера, а он не смел протестовать.
— Это забавное происшествие, — заметила матрона, — если оно не слишком приукрашено, — лишнее подтверждение тому, что при дворе жизнь устроена совсем по-иному, чем думаем мы, простые смертные.
— Несправедливо, конечно, — сказала Виттория, — критиковать поступки людей, как будто они персонажи книги, но должна признать, что совсем не понимаю эту донну Изабеллу. Красивая, трезвомыслящая, остроумная, образованная — и проводить время в пустых забавах! Неужели она не чувствует, что, выставляя на смех старого посланника, она тем самым унижает и себя? Благородный человек должен прежде всего думать о том, кого он выбирает в друзья, ибо самые нежные и возвышенные натуры страдают больше всего от плохого окружения; серенькому человеку гораздо легче, ибо он в своей незначительности владеет таким оружием, какого лишены люди с утонченной душой.
— Очень верно подмечено, — промолвил дон Джузеппе, — обычный человек, не одаренный талантами от природы, не способен подняться до божества, не может превратиться и в злодея. Чем натура утонченнее, нежнее, тем легче ей скатиться в бездну порока.
Было уже поздно, и вскоре все разошлись. Когда дон Джузеппе прощался с Витторией, оба испытали волнение. Он медлил, бросал на мать и дочь многозначительные взгляды и наконец попросил разрешения повторить свой визит. Ему охотно позволили. Обе женщины не могли не признать, что этот человек заинтересовал их, хотя они не знали о нем ничего определенного.
Капорале решил проводить нового знакомого, и когда они проходили уединенные окрестности Колизея {102} , чужеземец остановился, помолчал мгновение, затем взял руку поэта и промолвил:
— Как я вам благодарен, мой замечательный друг, что вы ввели меня в эту семью, и каким счастливым должны быть вы, ибо знакомы и дружны с ними уже долгие годы. Бога ради, скажите, почему Виттория соединила жизнь с этим человеком, точнее, человечком? Она, которая, по-моему, могла бы выбирать среди высшей знати Италии. Здесь, кажется, скрыта какая-то тайна. Ведь он смотрится рядом с ней как расфуфыренная кукла, способная лишь заполнить пустоту в зале? Неужели для матери так важно родство с Монтальто? Пусть этот человек благочестивый и добросовестный, но никто не уважает его; он никогда не добьется большого влияния, к тому же он стар и дряхл.
102
Колизей — древнеримский амфитеатр.
Капорале в ответ отделался несколькими словами, ибо не хотел посвящать в историю семьи малознакомого человека.
— Молодую синьору, — продолжал дон Джузеппе, когда они отправились дальше, — можно назвать настоящим чудом. Я никогда еще не видел столько истинного величия и благородства в женском облике. Как она говорит, какой изысканный тон! А какое удовольствие просто смотреть на нее! Прекрасные каштановые волосы, брови цвета воронова крыла, а под ними, как золотые лучи, длинные изогнутые ресницы! Ни один художник даже во сне не мог увидеть подобное. А вы не обратили внимание на милый каприз природы — или как это еще можно назвать? Слева не хватает пяти или шести золотых ресничек. Опустит она глаза или поднимет их неожиданно и посмотрит на вас — кажется, будто Амур вдруг выходит из золотой каймы и, лукаво улыбаясь, целится в вас из своего лука. Не правда ли, для человека в летах я изъясняюсь еще довольно поэтично? И боюсь, мне трудно будет отказаться от мечты об этом прекрасном создании.