Визит нестарой дамы

– Нам нужна квартира в центре. – Пупсик, раздраженно.

– Я получу свою долю денег и поеду в Рим. Мне сорок лет, я хочу увидеть Рим. – Тихоня почти жестко.

– Ну если так, тогда я тоже много чего хочу! Я всегда думала о других, о родителях, о ребенке, о тебе… У меня нет приличной шубы. Мне тоже сорок лет. Я хочу комфорта, я хочу покоя, я не хочу больше вкалывать, как ломовая лошадь. Я хочу… постоянную домработницу, хочу уважения, хочу… – Пупсик совершенно не готова к тому, что у Тихони есть собственные желания.

Пауза.

– Уважения за такие деньги вы, пожалуй, не купите. Но в Рим можно будет съездить. И даже не один раз. – Дин, так весело, что напряжение вроде разрядилось.

– Ну, нам пора. Спасибо вам большое. Было очень приятно. К сожалению, через полчаса у меня встреча. – Тихоня, озабоченно.

– Было очень приятно познакомиться, и потом, это такой сюрприз, что у Димки есть сестра. Димка был сердцем компании. – Пупсик, растрогавшись. Способность Пупсика повторять одно и то же с самым искренним видом всегда потрясала меня. Потребность разговаривать вслух, поддерживая доброжелательный тон, когда сказать нечего, в ней всегда была сильней саморедактуры.

Возня, топот.

– Извините, что я столько наговорила, мне совершенно нельзя пить! Такой странный день. Позвоните нам, пожалуйста, когда будет встреча, и очень хотелось бы увидеть вас в нашем доме.

– Встреча завтра. А в гости, к сожалению, не смогу прийти, мало времени, скоро улетаю. – Улетает. Жалко, я уже к ней привыкла.

Когда Дин зашла, я сидела в халате перед зеркалом и пыталась ликвидировать кремом и лосьоном мрачное выражение лица. Она начала вытаскивать приспособление для подслушки из розетки.

– Славная игрушка. В комплект подарка еще входит купленный мной говорящий телефон, при нажатии на кнопки он называет цвета, цифры, играет мелодии. Представляешь, ребенок нажимает на желтую кнопку, а телефон говорит ему: желтый, желтый, желтый! Прогресс оглупляет, изобретение письменности способствовало ухудшению памяти.

Я молчала как удав.

– Они на меня произвели, – сказала Дин, – помнишь закон Паркинсона: все, что может испортиться – портится, все, что не может испортиться – тоже портится.

– Тебе-то что? – рявкнула я.

– Так… Изучаю нравы.

– В Америке изучай!

– Ведь вы были близкими подругами… – Она сидела сытая, упакованная, намазанная из своих дорогущих пузырьков и баночек.

После истории с двойным днем рождения я ничего не могла с собой сделать, только провоцировала разрыв. Меня охватило такое чувство брезгливости, что прошлое оказалось погребенным под ним. Я знала, что могу заставить себя светски общаться с Пупсиком и Тихоней, но после этого возникнет ощущение, что чистила сортир. Но это было личной проблемой, и Дин никто не приглашал на прогулку по моему частному пространству.

– Что ты тут Миклуху-Маклая корчишь? И вообще, какой черт тебя принес с твоими деньгами? – взбесилась я.

– Это не мои, это его деньги! – как-то очень торопливо сказала Дин.

– Вот именно, за его деньги хочешь наесться эмоций…

– Не хочу, а приходится. Я могу их тебе отдать, чтоб ты раздала, только ведь тогда вы друг друга перестреляете! – скривила она губы.

– Если и перестреляем, то не из-за денег, а по поводу денег, – уточнила я. – Тебе интересно совать палку в муравейник, а мы прожили вместе молодость. Посмотрела бы я на любую эмигрантскую компанию, кинув туда наживку! Между прочим, кроме этих людей, у твоего брата никого на свете нет, видел бы он, как ты тут глумишься!

– Он тоже изменился, поверь… очень. – У нее стало такое несчастное лицо, что мне показалось, я сказала страшную бестактность.

– Эти люди – мое прошлое, – снизила я тон, – но сегодня разглядывать их – все равно что откапывать трупы любимых и показывать им свой труп.

– Наверное, приятно, что твой труп будет поцелее, – очень зло отозвалась она.

– Да он такой же… Если мои друзья превратились в то, чего я стыжусь, значит, и я руку приложила. – Я видела, какие хреновые у них были браки, видела, что Ёка звереет от Тихониной рефлексии и медленно уничтожает его за то, что он не может соответствовать представлениям о мужике-добытчике. Видела, что Васька не может выносить ежесекундных подставок Пупсика из-за того, что она замужем за родителями, а он – приживал. И когда Пупсик с Тихоней начали встречаться, это было хоть каким-то просветом в джунглях вранья и несчастности. – Я взяла на себя всю черную работу их перехода по новым бракам, принимала за них решения, отпускала грехи… Там, где надо было подставлять плечо, подставляла за них свою совесть.

– А кто тебе разрешил? Кто тебя в сан облачил?! – заорала она.

– Они!…они были как две мокрые курицы.

– Ага, ты не дала им самостоятельно разобраться, ты поиграла ими, как компьютерными персонажами, а теперь получается, все в дерьме, а ты сверху – вся в белом? Да?

– А чего ты орешь?

– Разве я ору? Они сами, понимаешь, сами должны были разобраться со своими бывшими. Им было бы тяжело, но это физиологичный способ превращения инфантила в человека с желаньями и поступками! А тут пришла добрая тетя, «хотите я за вас ваше дерьмо уберу?». Может, они бы и не поженились, но они бы стали взрослыми, а ты, как их мамочки, сделала все за них. Ты законсервировала их на стадии бегства из брака в брак. На стадии детских пряток.

– В конце концов, все это не твое дело. Финансовый агент должен вести себя поскромнее. Иди лучше поставь чайник.

Она ушла с улыбкой Джоконды. А я сидела перед зеркалом, пытаясь привести в порядок волосы, и злилась, злилась, злилась…

Как можно объяснить лесбиянке всю архитектуру гетеросексуальной женской дружбы? С Ёкой и Пупсиком я ощущала себя старшей и ответственной. Они считали, что я расточительно много посвящаю себя мужикам, потому что не подозревали, что собственный кайф не может быть расточительством. Им с детства запретили получать удовольствие от чего-либо, кроме хороших отметок и вкусной еды. Это делало их несчастными и нелепыми, потому что чувственность – это в принципе способ усваивания и распределения жизненной энергии. Я все время ощущала себя рядом с ними как ребенок из богатой семьи в сиротском приюте, только вместо игрушек, сладостей и красивых платьев тактично подсовывала свой женский опыт, с помощью которого они могли ухватить себе пайку женского счастья, опираясь на мои, а не собственные синяки и шишки.

Вызывая чувственность, как забитую прислугу, они платили ей медяки. Они были организованы внутри, как тряпичные куклы, и для них порадоваться собственному ребенку, собственному телу, солнцу, цветку, прохожему, собаке было как забраться на двадцатый этаж без лифта. Они сначала в песочнице, потом в игре, потом в постели, потом со своими детьми жили, как евреи в полосе оседлости.

Я обманывала Пупсика тем, что держала за равную. А она рассматривала меня как классную даму и всякий свой успех считала моим педагогическим завоеванием. Выйдя замуж за Тихоню и открыв фирму, она почувствовала необходимость избавиться от меня, чтобы поверить в то, что все сделала сама.

История с дележкой денег из шоу резко превращалась в моралите. Как в моем сне сказал Димка: «Кризис середины жизни!» Я представила, что стою на смотровой площадке, вижу центр города, отчетливо темнеют руины любимых площадей и бульваров. Я представила, как хорошо это сделать в смешанной технике: немного сангины, немного пера, немного коллажных наклеек – Бульварное кольцо, вырезающее центр, как формочка печенье из теста, и внутри его дырки и горстки мусора, затянутые паутиной. Так бы и называлось «Кризис середины…».