Визит в абвер

Уже возможно разглядеть и его лицо. Высокий лоб. Прямой, со вздернутым кончиком нос. Худощав. О, господи! Так это же сам писарь! Вот, оказывается, кого послал сюда Баркель. Ну и судьба.

Готовясь к самому худшему, Ромашов крикнул:

— Хенде хох!

Но тот не только не отступил, не попятился, но, наоборот, сделал бросок навстречу «писарю» и что было силы толкнул его руками в грудь, как бы отстраняя и от себя, и от палатки. Не ожидавший такого приема, «писарь» отшатнулся, но на ногах удержался. Теперь они оба стояли друг перед другом, и если глаза у одного все еще сверкали не угасшей яростью, то у другого они светились откровенно дружеской улыбкой.

— Ты что ж это, Сережа? Неужто не признал? — с обезоруживающей мягкостью в голосе спросил Борцов.

— Но вы… вы же…

— Соображать надо. Я только там был писарем.

— А здесь? Кто же вы здесь?

— Вот поработаем вместе и ты поймешь.

— Ошибочка, значит, вышла. Сразу не разобрался. Вы уж простите.

— Ничего, бывает. Слава богу, что этого не случилось у майора Баркеля. Там-то вы толчком не ограничились бы. Признаюсь, ваши косые взгляды я замечал. И не однажды.

— Было такое дело, — сознался Ромашов. — Хорошо, что там не представилось возможности…

Возвратилась Демшина. Ничего не подозревая, она выпрямилась, приложила руку к пилотке и отрапортовала:

— Товарищ подполковник! Эта палатка предназначена радистам. В ней имеется все необходимое для учебно-тренировочных занятий. Ответственная за порядок — старший радист Демшина, — отчеканила Валя без запинки.

— И много у вас радистов? — спросил Борцов, улыбаясь.

— Двое нас… Я да вот Ромашов… Сережа…

— Вы хотя бы посочувствовали Сереже. А то стоит бедняга и ничегошеньки не понимает. Верно я говорю? — спросил Борцов, обращаясь уже к Сергею.

— Совершенно верно, — подтвердил тот, постепенно приходя в себя. — Нехорошо вышло.

— Что так? — насторожилась Демшина.

— Да была одна неувязочка… Кто бы мог подумать: в абвере — писарь, а тут — офицер, да еще старший.

— Ладно, Сережа. Как говорится, замнем для ясности… А сейчас давай знакомиться. По-настоящему. Павел Николаевич Борцов.

Они обменялись рукопожатием.

— Такая неожиданность. Ну хотя бы предупредили, — все еще продолжал оправдываться Ромашов, принимая вину на себя.

— Война все спишет, — пошутил Борцов. — Кажется, так модно сейчас говорить? Насчет всего не уверен, а твою промашку обязательно спишет.

— Чудеса да и только: у такого жестокого шефа, как майор Баркель, и уцелеть, — Сергей покачал головой. — Вас они тоже с постели стащили? Среди ночи?

— Постель у меня была фронтовая, в земляночке. — И поднялся я хоть и среди ночи, но сам, без всякого принуждения. Обнял провожавшего меня контрразведчика, расцеловались на прощанье — и в путь. Где в рост, где пригибаясь, так аж до самой ничейной полосы. А дальше уже только ползком, чтобы немцы с перепугу не ухлопали…

Павел Николаевич рассказывал со всеми подробностями, живо вспоминая, как дело было. Ночь — хоть глаз выколи. Мертвое, вдоль и поперек исхлестанное пулями пространство никем не занято, словом — ничейное. И на этой узкой полоске земли вдруг появляется живое существо. Кажется, существо это разумное — оно то делает какие-то зигзаги, то исчезает из виду, опасаясь, как бы любая секунда не стала роковой. Ведь если одни автоматы все дальше, то другие, что впереди, все ближе. Вот сзади, за спиной, вспыхнул прожектор, потом взлетела осветительная ракета. Значит, русские спохватились, забили тревогу. Как же — это от них кто-то ушел. Немцы приободрились, ждут. Равнодушие к беглецу сменяется заинтересованностью в нем. Дошел бы целым и невредимым. И как бы оберегая его, немцы открывают шквальный огонь по позициям за ничейной полосой…

А человек, это был Павел Борцов, благополучно добирается до первой немецкой траншеи и исчезает в ней.

Глава шестнадцатая

Проплутав по лесам, показавшимися бескрайними, и истратив на свои блуждания массу сил и времени, гауптман Шустер наконец-то добрался до конспиративной базы. Осмотр ее он начал, лишь крепко поспав под раскидистым дубом и насытившись горячим обедом, приготовленном поваром на костре.

Своей новой базой гауптман остался очень доволен. Еще бы — явился на все готовое. Прекрасно сохранились землянки: для жилья, хранения продовольствия и боеприпасов. Полицаи обустраивали их под видом партизанского отряда, а на тот случай, если настоящие партизаны клюнут, приготовили им солидное угощение. Иначе зачем было тащить через топкое болото цинковые ящики с патронами, ручные гранаты и противотанковые мины, канистры с оружейным маслом и щелочью. Все это, несмотря на полное отсутствие охраны, находилось в полной сохранности. Запас продовольствия состоял из того, что полицаям удалось наскрести в ближних селеньях: свиное сало, сливочное масло в кадушке, соленые огурцы. На высоком настиле лежала баранья туша. Зажарить и съесть ее, видимо, кто-то помешал, и она сделалась добычей множества червей. Тушу пришлось сразу же закопать возле болота. Подпортилась и картошка, ссыпанная прямо на землю. Ее можно еще перебрать.

Недоволен Шустер остался лишь фортификационными работами. На сей счет его предшественники оказались ленивы и беззаботны. Никакой круговой обороны. Обойдя поросшие соснами склоны холма, гауптман не обнаружил ни одного приличного окопа, не говоря уже о ходах сообщения. Наковыряли саперными лопатами таких ямок, что в них и голову-то не спрячешь, места покрупнее, помясистее — тем более. В первой же перестрелке нахватаешь свинца. Придется самим о себе позаботиться. Мастером фортификаций в отряде гауптмана считался поляк Янушко, ему-то и поручили это дело. Реальной опасности вроде не было, следы за собой заметали аккуратненько, да и болото такое, что только черти в нем и водятся.

Шустер рассуждал так: если советские партизаны могли месяцы и даже годы укрываться в лесах и совершать дерзкие боевые операции, то разве его люди не способны на это? Впрочем, в большую драку ввязываться он не настроен, прибыл сюда не для показных баталий. Его дело — создание сети опорных пунктов, выявление местных жителей, готовых сотрудничать с возвратившимися немецкими властями. А это потребует тщательной маскировки и тишины. Шустер, как никто другой, надеялся и верил, что полоса трагических неудач непременно кончится и перед германскими армиями, километр за километром, опять будут распахиваться уже однажды пройденные, по-прежнему манящие русские дали…

Пока углубляли окопы и траншеи, от майора Баркеля поступило подтверждение о получении от Шустера первой радиограммы. Вместе с поздравлением шеф прислал и задание — попытаться проникнуть в штаб крупного войскового соединения. Вермахт крайне нуждается в информации о ближайших планах его командования, которые либо в оперативных штабных документах, либо в голове крупного военачальника. Гауптман вправе решить, чему отдать предпочтение.

Русские по характеру очень доверчивы и потому уязвимы. Поверили же в лесном хуторе Дубки бывшему начальнику районной полиции Трыньке, будто он конвоирует военнопленных… Номерок сошел, чэпэ не случилось. А могли в один миг накрыть. Заменили бы липовый конвой своим и прямой дорогой в Сибирь…

Конвой… Просто и хитро… Почему бы такой спектакль не повторить? Старшим опять пойдет Трынька. Человек он нагловат, не в меру усерден и роль главного сыграет натурально. За кого угодно себя выдаст. Поведет военнослужащих, немцев, а конвоирами пойдут опять же полицаи, человека три, не больше. Вот и получится ударный кулак. Ворвутся среди ночи в штаб и начнут шуровать в столах и сейфах. Опомнится охрана — пустят в ход оружие.

Гауптман обмозговывал план предстоящей операции, восседая в тени деревьев на толстом, низко срезанном пне. Погожий летний день мог бы настроить его и на иные мысли — было тихо, солнечно, безветренно. Над поляной с голубым разливом цветущих колокольчиков невесомо кружились белые и желтокрылые мотыльки. Нарядный шмель, басовито жужжа, облетал кусты татарника с круглыми лиловыми головками. Прилепившись к стволу сосны, отливающему медью, деловито постукивал дятел. Там и сям порхали непоседливые пичужки. Лес жил своей собственной, далекой от человеческих трагедий жизнью, насквозь пропитанный тишиной и покоем. Он, казалось, как-то отчужденно, с молчаливым укором взирал на людей, сновавших между деревьями. Какая надобность привела их сюда? Целая дюжина сильных мускулистых парней, обнажившись по пояс, вспарывала саперными лопатами пласты жирного дерна, долбила твердую, окаменевшую глину, громоздила из ее глыб рыжие однообразные холмики, словом — предавалась совершенно необъяснимому, бессмысленному занятию. Поляк Янушко покрикивал на них, почти в каждом случае вспоминал свою «Иезус Марию», а иногда выхватывал из чьих-нибудь неумелых рук лопату и начинал орудовать ею яростно, остервенело.