Визит в абвер

Валя все чаще замечала за Ромашовым эту не свойственную ему ранее словоохотливость. Парень осваивался и смелел. Впрочем, не только это. Ему, видимо, нравилось заговаривать с ней, так же, как и ей было приятно отвечать ему. За этим, пожалуй, ничего особенного не скрывалось. Их связывало общее дело, одни и те же заботы, которыми они жили изо дня в день, и ничего другого не было и не могло быть. Но вот сейчас, сообщив Ромашову о том, что его вызывают, Валя вдруг испытала новое, прежде незнакомое ей волнение. Отчего бы это? Разве только от того, что подполковник намекнул на его возможную командировку? Ну и что ж тут такого? Уедет и приедет.

Так рассуждала Демшина, не давая себе отчета в том, отчего у нее возникают подобные мысли.

Жизнь словно весенняя река, в берегах ее не удержать.

— Сережа, ты же слышал: срочно! — напомнила она, невольно желая уберечь юношу от неприятностей. Борцов строго выговаривает, если к нему опаздывают…

Минуту, потерянную в палатке, Сергей наверстал в пути. Он не пошел, а побежал, и лишь в нескольких шагах от «штаб-квартиры» притормозил, чтобы отдышаться.

Подполковник был один. Заслышав шаги, он положил на стол лист, пестревший какими-то цифрами, и повернулся к вошедшему.

— А, Ромашов, — произнес он подчеркнуто официально. — Входи и присаживайся.

Подполковник взял со стола бланк расшифрованной радиограммы, быстро пробежал глазами большую часть ее текста, окончание прочитал вслух: «Согласны лишь при условии, что налетчики, обстрелявшие автобус с военнопленными, в том числе с полковником Броднером, захвачены или уничтожены. Последнее перепроверить».

Только теперь Ромашов догадался, о чем пойдет речь. Ночью Демшина работала с «Центром», и это были строки из принятой ею радиограммы.

— Так вот, Сережа, — начал Борцов, заметно сменив тон, — получен ответ. Твоя кандидатура не вызвала возражений «Центра».

— Вы это серьезно? — Ромашов сначала приподнялся, потом опять сел.

— Вполне серьезно. Сам-то ты как, не передумаешь? Готов нанести визит фон Баркелю?

— Вот это новость! — Сережа все еще не мог придти в себя. — Не ожидал.

— А я ожидал, — сознался подполковник. — Доверие, конечно, большое, но заслуженное. И риск не маленький. Возможно, еще подумаешь?

Ромашов отрицательно покачал головой.

— Какой риск — сам знаю. Идти к Баркелю — все равно, что лезть в пасть тигра. Однако надо же.

— Вот и я так думал, когда предложили пойти за линию фронта. Надо бы, — сказал Борцов, и в его спокойном, искреннем тоне Сергей не уловил в свой адрес ни осуждения, ни упрека. — Точно так же… В моем случае тоже был риск, но пасть тигра, как видишь, не захлопнулась. Этого и тебе желаю. А еще советую при трудном выборе руководствоваться главным — необходимостью. Велика ли она, стоит ли рисковать самым дорогим…

— Мы все еще воюем. А на войне она очень велика. Если бы по-иному считать, не сломили бы хребет захватчикам.

— Да ты, Сережа, просто молодец. Большой молодец! — отозвался с похвалой Борцов. — В таком случае — к делу!…

Павел Николаевич пообещал тут же переговорить с Демшиной и Тимохиным, — его, так сказать, ближайшим начальством, и распорядиться о материальном обеспечении столь непростого путешествия. Ехать Сергею придется в район Гродно, — там, неподалеку от Августовских лесов, у Баркеля действующий переправочный пункт. Его место известно точно. Схему «Мельдекопфа», вычерченную на лоскутке папиросной бумаги, нашли в пилотке агента Царькова. Ну а питаться придется сухим пайком. Старшина хоть и скуповат, но по такому случаю все достанет, даже из энзе.

Итак, осталось послушать, что скажут о Ромашове Демшина и Тимохин. Все-таки работают бок о бок. Работают-то рядом, а мыслят по-разному. Достичь единого мнения подполковнику не удалось. Если Демшина, не колеблясь, произносила о Сергее самые хорошие слова, и повторять их вряд ли стоит, то старший лейтенант интендантской службы сразу полез на рожон.

Тимохин был кадровым военным, однако не относился к числу людей обязательных и пунктуальных. Павел Николаевич не раз взглянул на часы, прежде чем к нему в палатку пожаловал начальник пеленгаторщиков. За опоздание, не имевшее уважительных причин, его следовало бы если не отчитать, то хотя бы пожурить, но заниматься малоприятным делом Борцову сейчас не хотелось.

— Будем готовить Ромашова, — начал он с главного, — «Центр» дал согласие на его командировку за линию фронта. Вместе со старшиной позаботьтесь об одежде, продпайке и всем остальном.

Тимохин часто замигал выцветшими ресницами, нетерпеливо переступил с ноги на ногу, коротко спросил, изобразив на лице крайнее удивление:

— Ромашова?

— Вижу, вы не ослышались…

— Если разрешите… Как же можно? Его? И куда? Он же…

— Что — он?

— Да вы же сами знаете…

— Он пойдет в одно из прифронтовых подразделений германской военной разведки…

— Тем более… Ну и дела! — Тимохин потряс головой. — Значит, круг замыкается? Откуда явился, туда и воротился?

— Что вы хотите этим сказать? — Борцов уже догадывался, к чему клонит старший лейтенант.

— Если опять же разрешите…

— Да, пожалуйста…

Округлив удивленные глаза, Тимохин подозрительно покосился на приоткрытый полог палатки и отступил от входа.

— Дела, говорю… Он же оттуда… Из той разведки.

— Ну и что?

— Как — что? — Тимохин скользнул своим недоверчивым взглядом по лицу подполковника, желая проверить, какое впечатление производят его слова. — Как что? — повторил он, театрально возвысив голос. Старший лейтенант вообще любил эти внезапные эмоциональные атаки на своих слушателей, полагая, что с их помощью легче навязать свое мнение. — Это вопрос далеко не риторический. Мы с вами не вправе закрывать глаза на то, что случилось с Ромашовым в не столь отдаленном прошлом. Возможно, после победного завершения войны, его преступное малодушие будет великодушно прощено и забыто. Но сегодня еще продолжается битва, схватка не на жизнь, а насмерть. Миллионы людей беззаветно сражаются за великое и правое дело, — он снова зафиксировал впечатление, производимое его словами, — а где в самый тяжелый, можно сказать, критический период войны пребывал Ромашов? Среди доблестных бойцов Красной армии? В отрядах героических партизан? Или, может быть, в славном комсомольско-молодежном подполье? Как бы не так! Ромашов, все взвесив, переметнулся к тому, кто был тогда сильнее!

Как ни сдерживался Борцов, но последние слова вывели его из себя.

— Тимохин, ну что вы такое несете! — бросил он резко.

— Старшему следует более уважительно относиться к мнению младшего, — вдруг совсем тихо, почти шепотом проговорил Тимохин. — Даже в том случае, если оно не соответствует его собственному…

На это замечание Павел Николаевич не ответил, хотя и было что. Не обрывать же человека на полуслове — пусть выговорится. Надо знать, чего он хочет, за что воюет.

Тимохин, ничтоже сумняшеся, продолжал:

— Вы же знаете, что гитлеровцы подонками не брезгуют. Не побрезговали они и Ромашовым. Натаскали шпионскому ремеслу, в самолет и к нам.

— А дальше? Что было дальше? — допытывался Борцов. — Его сбросили, а он что? Сломя голову, помчался выполнять преступное задание?

Павлу Николаевичу трудно было понять, как человек, делавший с ним одно и то же дело, не мог разобраться в простых вещах.

— Ну, он явился… Куда — сами знаете, — отвечал Тимохин, упорно отстаивая свою позицию. — Факты — вещь, как известно, упрямая, отрицать не стану. Но мог и не явиться!