Визуальная культура в медиасреде. Современные тенденции и исторические экскурсы
Шрифт:
Или: человек едет в метро, играет в компьютерную игру на мобильнике, поглядывает на электронные экранчики со схемой движения, читает бегущую строку. Посматривает на экран соседа, который смотрит фильм, слушая аудиоряд через наушники.
Или: Человек с семьей сидит в аэропорте, ждет вылета, а пока вылет откладывается, надо чем-то занять ребенка. И папа дает ему планшет или какое-нибудь еще экранное мобильное устройство, которое транслирует мультфильмы. Мама ведет переписку по айфону. Папа попеременно поглядывает на табло с информацией, в анимационную реальность ребенка и в экранчик айфона жены – просто так. А вокруг снуют пассажиры и служащие аэропорта, возят тележки с багажом, мелькают изображения на больших экранах с рекламой.
Современные люди привыкают находиться как бы между реальной публичностью окружающего трехмерного пространства и виртуальной публичностью больших экранов. Внутри средово-ландшафтной коммуникации индивид приучается выстраивать для себя зоны интимной коммуникации, отыскивать зоны культурно-регламентационной коммуникации, переходить по мере необходимости или желания к альтернативно-дублирующим формам коммуникации или же просто терпеть присутствие
Разные виды коммуникации могут находиться в свободном чередовании, плотном миксе или толерантном сосуществовании в единой пространственной среде. В коммуникации одновременно способны участвовать экранные устройства разных размеров, поколений, принадлежности. Приватная ниша, не маркированная очевидными материальными границами, внутри разомкнутого публичного пространства – типичная мизансцена нашего времени.
Описанная выше ситуация перманентной многоэкранности сформировалась совсем недавно, и поэтому, думается, сегодня невозможно с уверенностью определить ее смыслы и последствия. Можно позволить себе говорить о некоторых ощущениях, смутных предположениях. Они состоят в том, что ввиду формирования виртуальной публичности, которая симультанна реальной публичности, происходит адаптация общества к очевидному кризису «публичной сферы» в понимании Ю. Хабермаса [76] , сформированном им еще в 1960-е годы, а вместе с тем – трансформация «публичной сферы» в дрейфующую, плавающую, игровую, аполитичную, децентрализованную публичность [77] . Если можно согласиться с тем, что публичная сфера становится «более широко понимаемой общей средой взаимодействия, где граждане получают информацию» [78] , то непременность «публичных дискуссий» в таком пространстве уже вызывает сомнения. Новое качество публичности зачастую не подразумевает выработки общих мнений, требований, воззваний и даже вкусов, как не подразумевает и сплочения людских множеств в сообщества или хотя бы в толпы.
76
Подробный разбор концепции Хабермаса см.: Fraser N. Rethinking the Public Sphere: A Contribution to the Critique of Actually Existing Democracy // C.J. Calhoun (ed.). Habermas and the Public Sphere. Cambridge: MA: MIT Press, 1992. P. 109–142.
77
Fraser N. Op. cit.
78
Karppinen K. Media and the paradoxes of pluralism. The Media and Social Theory / Ed. by Hesmondhalgs D. and Toynbee. New York, Abingdon: Routledge, 2008. P. 31.
Множественность виртуальных ниш приватности приводит к деструкции в публичном пространстве любых социальных монолитов, любых потенциальных человеческих объединений краткосрочного или долгосрочного характера. Впрочем, до известной степени это относится и к приватной сфере. Если еще недавно в качестве типичного примера «ритуализированного поведения перед электронными объектами» приводился сбор семьи перед телевизором или компьютерный терминал именовался очагом высокой концентрации напряжения [79] , то приметой сегодняшнего дня становятся индивидуальные и внесемейные ритуалы, связанные не с телевизором и даже не со стационарным компьютером, а с мобильной электроникой: проверка электронной почты, просмотр новых постов «ленты друзей», обмен поздравительными sms-сообщениями, совместный просмотр видеоконтента с другом/ подругой и многое прочее, что можно делать очень часто и практически везде, независимо от семьи и любого коллектива.
79
Grimes R.L. Rite Out Of Place: Ritual, Media and the Arts. New York: Oxford University Press, Inc., 2006. P. 4.
В полиэкранной жизненной среде выработка отношений с разными экранами начинает фокусировать внимание индивида в большей степени, нежели восприятие других индивидов, находящихся также в поле зрения и воздействия. Теперь зачастую они лишь проходные звенья, некая декорация публичного пространства на пути к объектам/целям, коими являются экраны.
Растущая частота и интенсивность взаимодействия с экранными устройствами или частота восприятия экранной реальности выступает некоторым завуалированным умиротворением человека, обитающего в обществе, где на самом деле чрезвычайно затруднен контроль за происходящим. Ни аэропорты, ни вокзалы, ни улицы городов, ни здания театров и концертных залов, ни жилые дома, ни рестораны и клубы, ни метро не защищены по-настоящему от террористической угрозы, от аварий, как и цивилизованное человечество в целом не защищено от климатических, экологических и прочих катастроф.
Растущее обилие экранов и камер наблюдения должно создавать иллюзию идеального перманентного и повсеместного контроля за происходящим. Сопровождается эта иллюзия модернизацией идеи комфорта, которая на сегодняшний день означает уже не «все удобства», не уют, удобную мебель или «стильный дизайн», но интегрированность того или иного клочка пространства в общую глобальную систему-сеть коммуникаций.
Коммуникативный комфорт и наличие «выбора» экранных средств должны компенсировать недостижимость комфорта безопасности, комфорта защиты. Комфорт покоя и уединения заменяется комфортом интегрированности и востребованности, комфортом виртуальной доступности, избыточности потенциальных контактов.
Наконец,
учитывая стремительные темпы модернизации городских пространств, приводящие нередко к ощущению утраты городом своей души, своей идентичности [80] , экранная среда выступает опознавательным знаком «нового-своего», «современного-родного» мира, в котором все-таки есть то, что трудно не принять, не присвоить, не впустить в свой приватный мир. Как бы ни отторгались многие городские новшества жителем Нью-Йорка, Парижа или Москвы, но он вынужден все чаще вступать во взаимодействие с экранными устройствами, находящимися как у него в кармане, так и в публичной городской среде. Это связывает в единую топографическую конструкцию приватные и публичные зоны современного города, это заставляет критически настроенного человека все же вступать в контакт с городом, а через город – с современностью.80
Обрисовка утраты Нью-Йорком идентичности в наши дни во многих пунктах применима к аналогичной проблеме Москвы, Санкт-Петербурга и многих городов, дорожащих своей особой аурой и своеобразием. Подробнее см.: Zukin Sh. Naked City: The Death and Life of Authentic Urban Places. Oxford: Oxford University Press, 2010.
Раздел II. К предыстории современной медийной среды и экранных миров
Судьбы «общего социального тела» в новое и новейшее время
Рассуждения предыдущего раздела подталкивают к выводам о существовании некоего нематериального, но подразумеваемого «дистанционного общего тела», говоря метафорически. Речь идет о тотально медийном духовном пространстве, подразумевающем и некоторые сходные физические действия, сходный алгоритм поведения, вплоть до поз и жестов, у больших, напрямую ничем не объединенных и не знакомых друг с другом человеческих множеств. Как нам представляется, такова новая модификация того, что в эпоху Средневековья являлось общим социальным телом и что постепенно разрушалось в эпоху Ренессанса и Нового времени, однако не исчезало полностью. «Общее дистанционное тело» уже не требует от человека физической встроенности в ритуалы, обряды, праздники и будни христианской или иной культуры. Но и не запрещает, а скорее способствует приобщению к религиозным и светским традициям хотя бы в качестве просвещенного наблюдателя, дистанционно наблюдающего религиозные праздничные службы, всевозможные действа, общественно значимые церемонии, черпающего информацию об истории и современном состоянии религии, обсуждающего вопросы религии на интернет-форумах.
Однако и новая культура эпохи электронной визуальности предполагает разрастание своих традиций, своих нормативов, своих ритуалов, позволяющих отдельному индивиду чувствовать себя частью большого целого. К нынешней ситуации «дистанционного общего тела» человечество пришло закономерно.
Средневековый европейский город, как отмечал Ле Гофф, мыслился подобным телу, да и многие социальные структуры Средневековья именовались «телами». Ремесленные цеха – «corps», и приход, в городе совпадающий с кварталом, «составлявшим «объединение (corps) верующих» под управлением священника», подразумевают идею телесной общности человеческих множеств [81] . Руководствуясь данными Ле Гоффа, Й. Хёйзинга, М. Фуко, А.Я. Гуревича, Д.С. Лихачева, А.М. Панченко и других историков культуры, можно сделать обобщение, что для средневекового мира являлось весьма значимым наличие «общего социального тела», то есть общественно-культурного организма, чья внутренняя целостность и иерархия составляющих носили не только умозрительный, но и очевидный физический характер. Индивид мог чувствовать, что несет ряд обязанностей по отношению к общему социальному телу, частью которого он неминуемо является.
81
Ле Гофф Ж., Трюон Н. История тела в средние века. Краткий курс. М.: Текст, 2008. С. 168–169.
У этого тела была высокая религиозно-церковная ипостась, что отображается в христианском представлении о «теле Христа», которое вкушает человек, причащаясь. От участия в религиозных процессиях, празднествах, трапезах до обряда целования руки священника, целования креста и ношения нательного крестика, от поклонения мощам до паломничества к святыням, когда непременно следовало либо дотронуться до них рукой, либо ступить босой ногой на их территорию, то есть в поле их прямого воздействия, – все пронизано верой в необходимость и сакральность физических контактов. С их помощью социальное тело общины, состоящее из отдельных индивидов, укрепляет и подтверждает свою духовную связь с Господом. (В католических храмах разных стран до сих пор можно видеть прихожанина, который не просто молится, но держит при этом за руку статую того или иного святого, горячо с ней беседует, как с реальным живым человеком.)
Не менее важны были социальные узы, имевшие символическое воплощение в физическом взаимодействии. Вассально-куртуазная система, в которую был встроен индивид, подразумевала, что человек обязан преклонять колени перед своим сеньором, целовать руку у сеньора и у прекрасной дамы, подавать кому-либо руку при схождении с лошади или подставлять свое плечо для усаживания на лошадь человека, занимающего более высокую социальную ступень. Среди характерных действий, призванных демонстрировать и закреплять социальные узы, оказываются заключение в объятия, касание мечом плеча и головы, дарение перчатки или кольца, целование этих и других предметов, несущих в себе символические смыслы [82] .
82
Козьякова М.И. Исторический этикет. М.: Согласие, 2016. С. 138.