Вкус греха. Долгое прощание

Перед их отъездом на Родину, за хорошей рюмочкой, состоялся еще один разговор с Виктором Венедиктовичем.

Вернее, это был монолог В.В., его «тронная» речь.

— Выпьем за удачу, Вадим Александрович, за Вашу удачу! — мои все прошли… — В.В. на секунду приостановился, потемнел как-то лицом, тенью что-то прошло, но через секунду он уже снова сиял своей благожелательной улыбкой. — Мне очень приятно с вами работать, не знаю, как вам со мной (Митя тут же стал заверять, что и ему, — и это было правдой, но В.В., нахмурясь, перебил его, я ведь не для комплиментов…) Скажу вам честно, не думал я, что вы так быстро повзрослеете. Каким же вы были мальчишкой, когда впервые прибыли сюда! Бог мой! Милым, очаровательным, ничего не скажешь, но!.. Но для нашей работы — это минус. Теперь мальчишества нет. Я верил, что обязательно так и будет, но не так скоро. И повторю еще и еще раз: у вас совершенно очаровательная жена — умненькая и прелестная. Это так важно! Вы, наверное, теперь понимаете это, чему доказательство — Терри, — В.В. хитровато улыбнулся, — вы правильно сделали. И девочка у вас еще будет, я уверен (откуда что просочилось? Мите стало казаться, что В.В., возможно, знает и про Веру?..). В нашем положении жена — это и любовница, и друг — душа всеобъемлющая… А Москва, как ни странно, хорошо на вас действует. Не как на других. Очень часто приезжают из отпуска вареные, вялые, ни на что не способные. Пока-то придут в себя!.. Все верно вы делаете.

В.В. замолчал. А Митя думал, что не так уж он хорош, как расписывает В.В., и совсем не все так правильно делает… Но говорить об этом, естественно, не стал. Прошли времена эмоциональных порывов и откровений.

А В.В. как будто о чем-то раздумывал: сказать или не стоит… Он тоже не был на грани откровенности.

Наконец решился: — Я вам скажу одну вещь… Для вашей пользы дела, но не для, так сказать, употребления, я понятно излагаю? — спросил он.

Митя кивнул.

— Считаю, что вы все должны знать. У вас есть недоброжелатель, и очень весомый.

Митя сжался: вот оно! Он шкурой ощущал нечто подобное! Это Г.Г., ясно как день! Он невзлюбил его с тех давних пор.

— И если бы не он, вы бы сюда не возвращались… Сразу, из Москвы… — В.В. не сказал, куда, а так — это опять как бы ваш отпуск, а потом обычное возвращение. Но на самое короткое время. Для чего это? Я не окончательно понимаю, — В.В. как-то криво улыбнулся, — начальству виднее. Заканчивайте московские дела, и!.. Дай вам Бог!

Митя был растроган таким теплым отношением, он уже точно знал и чувствовал, что оно не из-за тестя, а из-за него самого, и это было так приятно.

«Заканчивайте московские дела…»

Именно это Митя и сделает.

Он ступил на московскую землю с трапа самолета спокойным, не желающим никаких аффектаций и резких движений. На руках он держал Терри, который куксился, как обычно, сзади шла Нэля с Чучей.

Тесть прислал за ними машину, и они с ветерком промчались по мокрой дождливой Москве и оттого какой-то обновленной и вроде бы малознакомой. Митя постепенно отвык от нее.

Когда же они вошли в пропыленную квартиру (у тестя была теперь своя личная квартира), Нэля не смогла не выплеснуть свою сакраментальную фразу:

— Ой, как я соскучилась по своей квартирке!

А Терри вдруг зарыдал и уткнулся Мите в плечо: чего-то испугался?..

Полдня они распаковывались, Нэля прибирала, а Митя ходил гулять с Терри и Чучей. Никому не хотелось звонить, никого не жаждалось увидеть. Покой. Тишина.

Почему-то всю ночь Митя не спал. Звенели поздние трамваи, вспыхивало ядовитой голубизной небо за окном, и квартира откликалась на все эти звуки какими-то своими вздохами и шевелениями.

Она вроде бы не замечала, что приехали хозяева. Мите стало не по себе, и он взглянул на спящую рядом Нэлю.

Она лежала, подвернув руку под голову, ладонью назад, — так она всегда спала, — и лицо ее было тихо и спокойно. Наверное, ей-то снятся хорошие сны! позавидовал Митя, а сам ворочался с боку на бок. Он встал, подошел к окну, закурил и стал смотреть на улицу, на редких, припозднившихся прохожих, бегущих под проливным дождем. И вдруг понял, что надо приглашать гостей. Чтобы они здесь побыли, нажили человечий дух, накурили, наговорили, надвигались, — и тогда квартира снова станет обитаемой, а не такой таящей что-то лично свое, незнаемое людьми…

Гости и их состав заняли Митины мысли, и вдруг он ощутил, что спала эта странная пелена отчужденности и тревоги, и он захотел спать.

Утром он проснулся со словами:

— Нэля, нам надо пригласить людей. Мы же ни разу ничего здесь не устраивали!

Жена согласилась с ним, но они поспорили насчет дня: Митя хотел прямо завтра, а Нэля разумно считала, что надо как следует убраться и подготовиться.

Сошлись на том, что чем быстрее они это сделают, — пригласят гостей, — тем лучше, потому что у них была путевка на юг, в Гагру, в привилегированный санаторий — Нэлин папа устроил. И нужно заехать и к Нэлиной маме, и к Митиной.

Нэля спросила:

— А ты не хочешь пригласить тетю Киру?

Митя взглянул на нее, как на сумасшедшую:

— Ты что? Зачем нам нужна эта злыдня? Я, по-моему, с ней давно порвал!..

Нэля что-то пробормотала о том, что с родственниками не порывают, и ничего бы она им не сделала… Но возражать откровенно побоялась. Митя же непредсказуемый.

И гости появились.

Гости странные. Не по-человечески, а по составу.

Это были те, с кем Митя работал там. Не позван был Спартак.

Митя сказал, что не дозвонился до него: тот в командировке. Со Спартаком сам бы он может, и увиделся, но сюда его приглашать не стоит. Мало ли что брякнет!..

Ненадолго заглянул тесть. Гости были молодые, не бедные, веселые. Стол ломился, Нэля уж расстаралась.

Подсурдинку играла музыка, отличная, купленная там.

Разговоры шли, конечно, о ТАМ и ЗДЕСЬ в основном. Хорошо выпили. Уже через полчаса Митя просто купался в благожелательстве. Какие все чудные люди! И как замечательно все они к нему относятся! И тесть! А тот тесть действительно смотрел на Митю добрыми глазами и думал, что ошибался в нем, считая никчемным и беспроким.

Митя готов был расплакаться от переполняющего его счастья общения, о чем и сообщил всем. Все его поддержали и сказали, что это уходит ностальгия, которая мучает там всех, — кого как. Кого — страшно до болезненности, кого — незаметно подтачивает и вот так потом проявляется.

Вдруг все стали высоко и торжественно говорить о Родине, Союзе, Москве — и все с большой буквы и сказочно. Спели «Подмосковные вечера». Поднимали высокие тосты.

Тесть был растроган до глубин. Молодые — не такие уж плохие, какими кажутся или какими их представляет старшее поколение…

Но все торжественное и высокое прискучило, и кто-то из женщин предложил включить телик и наконец посмотреть свое телевидение, потому что американское надоело до одури.

Тесть пощелкал пультом. Что-то замелькало на экране, и все сидели молча, будто ждали чуда.

И чудо не замедлило появиться.

Замелькали листки календаря, упал последний, сегодняшний, появилась заставка: календарь театральных новинок, а потом возникла женщина-диктор, красивая, в притемненных очках, с рыжими волосами, с замысловатой, почти японской прической. Она была в тонком шелковом свитерке, который мягко облегал ее широкие плечи, высокую грудь, и из его круглого ворота поднималась высокая белая шея. Она улыбнулась и стала рассказывать что-то о театре. Никто ее не слушал, все ее обсуждали.