Вкус любви

Я никак не могу прийти в себя от мысли, что уже видела вас, — я постоянно к ней возвращаюсь, настолько она меня беспокоит. Ведь где-то год назад вы делали операцию на брюшной полости, а я наблюдала за вашей работой, и вы должны были чувствовать на себе этот взгляд, но тогда ни вы, ни я еще ничего не знали. Представьте хоть на секунду нестерпимый эротизм этой ситуации. У вас наверняка были те же глаза, те же губы, те же руки, то же тело, тот же голос, а я находилась рядом с вами, неузнаваемая в медицинской одежде, которая подходила мне так же, как стринги Голде Меир [13] . Мы еще не существовали друг для друга, я была для вас лишь какой-то племянницей доктора Кантреля и не произвела на вас никакого впечатления, поскольку вы меня даже не помните…

13

Голда Меир — премьер-министр Израиля в 1969–1974 годах.

Но теперь, меньше чем через три дня, вы проникнете глубоко в мою плоть…

Понятие хорошего и плохого: то, что мы делаем, действительно плохо. Не думаю, чтобы кто-нибудь мог найти нам оправдание. Но еще хуже — понимать: все это так восхитительно именно потому, что плохо. (Поскольку это так, я, чтобы закрыть эту главу, хотела бы все же сказать: согласно критериям Сада, мы — скауты. Маленькие певцы с деревянными крестами. Причащающиеся впервые.)

Что меня больше всего нервирует, так это мысль о том, что в течение нескольких лет мой бывший приятель называл меня развратницей. Может, ради шутки. Но я так не думаю. Мне кажется, он был глубоко убежден, что я худшая сучка в мире. И он ни на грамм не ошибался. Когда я вспоминаю о том, что с ним вытворяла, мне становится дурно. Я заставляла его говорить мне отвратительные вещи, а сама, в порыве возбуждения, с удивлением слышала от себя фразы, которые даже не могу здесь повторить. Так вот, меня удивляет то, что я могла быть такой грязной, такой порочной и при этом с широко раскрытыми глазами читать ваши сообщения.

Вы забрались на мою территорию.

Обычно я сама играю безобидными словами, в итоге приобретающими другой смысл, как например… не знаю… «можете писать мне, что хотите, обещать все, что пожелаете, но во вторник я так крепко сожму вас в себе, буду такой горячей, обжигающей и мягкой вокруг вас, обхватив ваш член, словно маленькой девичьей ручкой, что вам придется постараться, чтобы выдержать больше двух минут».

Или еще так: «Может, я и кажусь неискушенной и смущенной по телефону, но я знаю заранее, что буду впитывать ваши слова с совсем другим самозабвением, когда прижмусь к вам всем телом». Это более мягко.

Я могу быть и более пошлой. Например: «Если бы это не было самой преступной мыслью в мире, я бы, наверное, сказала вам, что скользну под стол, за которым вы сидите, приникну губами к вашему пенису и буду стараться продлить ваше удовольствие как можно дольше».

Можно процитировать Калаферта, почему бы и нет: «Думай об этом. Только об этом. Со всей силой воображения. О моей киске и своем члене».

Я хочу быть распутницей и одновременно маленькой девочкой, в зависимости от ваших желаний.

Подумать только, вторник так близок и в то же время так далек! Еще целых три дня, а я уже в таком состоянии, что не представляю, как проведу ночь с понедельника на вторник. Я не хочу даже дотрагиваться до себя, обожаю это ощущение, мне кажется: я вся соткана из огня.

Послушайте Velvet Underground [14] . Я с удовольствием объясню вам, почему считаю эту музыку необыкновенной. Даже если догадываюсь, что вы и так знаете. Одна песня, в частности, полна одновременно сексуального и нездорового напряжения: «Героин». Это моя любимая. Вместе с «Венерой в мехах» (которая занимается любовью в моих ушах всякий раз, когда я слушаю ее на моем iPod), «Я жду мужчину» и «После работы».

14

Американская рок-группа 1960-1970-х годов, стоявшая у истоков альтернативной музыки.

Выпив всего один бокал, я считаю, что неплохо справляюсь. Правда? А теперь побегу к своим девчонкам, а то они скоро начнут меня искать.

Как хорошо, что Господь был так добр к нам и создал мобильные телефоны. Я бы наверняка сошла с ума без своих и без ваших сообщений, от которых трепещет мое сердце…

фальшивойшлюхи

истиннойнедотроги

(Соедините нужные слова. Упражнение четвертого уровня сложности.)

Теперь время будет тянуться еще дольше… Я просыпаюсь с мыслями о вас… Смесь фотографий, которыми я любовался на вашей странице, и ваших посланий… Фотографии словно ожили и начали двигаться… улыбаться… медленно раздеваться… а мой член такой твердый сегодня утром… Смочив языком ладонь руки, я почти небрежно ласкаю себя… представляя ваши глаза, глядящие в мои… запах вашей киски на моем нёбе… Воспоминание о вашей попке вызывает конвульсии в запястье, и я знаю, что наслаждение может наступить очень быстро… но я сдерживаюсь… Я хочу во вторник взорваться в вашем нежном чреве… затопить вашу темную и влажную запретную пещерку… наполнить ваше горло долгими теплыми струями горячей спермы…

Комната, куда я заманила Месье в это первое майское утро, находилась — думаю, и до сих пор находится — в пятнадцатом округе, в квартале, где я никогда раньше не бывала и куда больше с тех пор не возвращалась. Мое окно выходило на улицу Волонтеров, на несколько обветшалых зданий и небольшую больницу, окруженную коконом совершенно неуместной здесь зелени.

«Очень удачно — тут даже имеется клиника, на случай если я вдруг потеряю сознание в ваших объятьях», — написала я Месье.

Это был вечер понедельника, и я дрожала как осиновый лист, выкуривая на балконе сигарету за сигаретой. Комната сзади меня уже находилась в плачевном состоянии: всюду разбросаны мои вещи, простыни испачканы ягодами шелковицы и перезрелыми манго. На часах половина седьмого. Бабетта проводит вечер с Симоном, Инэс уехала в Довиль, Жюльетта с Матильдой отправились в кино — короче, я осталась в гордом одиночестве, которое продлится до десяти часов утра. И никто не протянет мне дружеской руки, чтобы поддержать в этом бесконечном разрушающем ожидании.

Время от времени Месье присылал мне сообщения, каким-то непонятным образом сокращавшие часы ожидания и одновременно делавшие их омерзительно долгими. Это был мой единственный контакт с внешним миром — и какой! При каждом вибрировании мобильного я была готова выброситься из окна. А по окончании чтения на какую-то долю секунды мне хотелось собрать свои вещи и удрать отсюда, не предупредив Месье, что я трусливо покинула место преступления. Меня толкало на этот шаг столько мыслей одновременно: о моем дяде, о сестре, видевшей, как я ухожу из дому с сумками, полными еды, но больше всего — безумный страх оказаться напротив этого мужчины, который вот уже пять дней представлял себе меня самой распущенной из всех девчонок, свободной от предрассудков (тогда как, лежа в одиночестве на широкой кованой кровати, я уже запрещала себе некоторые позиции, что могли бы открыть Месье мою сомнительную эпиляцию или апельсиновую корку на левой ягодице — напоминание о моей недавней полноте).

Я просто умирала от страха. В течение этой доли секунды безумных колебаний мне досаждал внутренний пронзительный голос: «А какая кожа у мужчин в этом возрасте? Она еще эластичная и упругая или же в легких морщинах, как руки стариков? И что делать, если он мне совсем не понравится? Если он окажется лысым пузатым стариканом? С испариной на лбу? Беззубым? Что делать, если он будет — а такое вполне вероятно — совершенно отвратительным? А его член? Что надо сделать, чтобы он стоял в этом возрасте? И достаточно ли он твердый?»

Раздираемая внутренними противоречиями, я получила сообщение: «Мне не терпится оказаться рядом с вами».

Все это было как сон наяву, я сохранила мало воспоминаний о том вечере, когда мои друзья из журнала «Разврат» пришли составить мне компанию. У меня осталась тетрадь в кожаной обложке, в которой Бенжамен сделал набросок моего лица в стиле Фрэнсиса Бэкона [15] раздавленной ягодой клубники, которая со временем приобрела оттенок высохшей крови. Есть также фотография, сделанная Кенза, на которой я с сигаретой в руке, прислонившись к спинке кровати, задумчиво смотрю в пустоту. Это единственный снимок, самый душераздирающий свидетель моей истории, запечатлевший меня с мыслями, полными этим мужчиной. Мне кажется, два месяца спустя мое лицо полностью изменилось. И причиной тому не потеря веса, а взгляд. Такого взгляда у меня больше не было никогда. Совершенно отсутствующего.

15

Фрэнсис Бэкон (1909–1992) — английский художник-экспрессионист.