Вкус медной проволоки

– Я имею такой сын Хайнц, - сказал он.

– Я взял клипер.

– Ауфвидерзеен, - сказал немец.

Солдат по-прежнему сидел на камне и курил козью ножку. Я решил пройти за его спиной, а потом дуть во все лопатки.

– Погоди, - сказал солдат.

– «Отнимет», - подумал я. У солдата были усы и выгоревшие голубые глаза. Он протянул руку:

– Дай-ка.

Я послушно отдал ему клипер.

– Сколько дал?

Я смотрел на его усы. Усы были рыжие, от махорки, что ли. Я показал руками кусок хлеба, который отдал немцу.

Солдат покрутил клипер в руках. По его загорелому морщинистому лицу от глянцевитых бортов забегали солнечные блики.

Солдат вздохнул:

– Недорого. Считай, он этого стоит. Золотые руки у фрица. Я б так не сумел.

Он протянул мне клипер.

– Чтобы я тебя здесь больше не видел, понял?!

Я вздрогнул от неожиданности.

– Оглох, что ли?
– крикнул солдат.
– Здесь военный объект. Давай... давай отсюда...

Уговаривать меня не пришлось. Я примчался домой и сразу же бросился в огород к бочке, куда мы собирали воду. Водопровод работал два часа в день. Остальное время кран только шипел или вовсе молчал.

– Ты что делаешь у кадушки?
– крикнула бабушка. Сердце моё сжалось, я вспомнил, что мне ещё предстоит. Бабушка подошла и посмотрела на клипер.

– Где ты его взял?

Я рассказал,

– Хлеб?! За эту ерунду, - удивилась бабушка.
– Горе ты наше... Просто не знаю, что с тобой делать...

Она смотрела на меня своими карими, очень усталыми глазами.

– Подарок ведь, - сказал я.

– Что ж теперь сделаешь, - сказала бабушка и вздохнула.
– Дари.

Времени оставалось ещё больше часа, и я вышел па угол, где ребята играли в «пожарника». Здесь были и Вовка Жереб, и Котька Грек, и Цубан, и даже горба­тый Вася. Вася был младше меня на год. Ни матери, ни отца у него не было, только старая бабка. Беднее Васи жил лишь один Киндер.

– Будешь ставить?
– спросил Жереб.

Я порылся в кармане и нащупал десять копеек. Виту я всегда носил с собой - медный царский пятак. Отличная у меня была бита.

Я кидал биту последним. Он легла у самого круга, в котором лежали деньги, но попался какой-то дурацкий камень, она звякнула об этот камень и укатилась метра на два от кона...

– Я бью, - крикнул Вася и плюхнулся на колени. Я увидел, как над горбом поднялась рука с битой и услышал, как зазвенели деньги.

– Две есть, - сказал Вася и ударил третью. Монета взлетела и снова упала «решкой».

– У, черт!

– Спокойнее, - сказал Жереб и тоже смазал.

– Моя будет, - сказал Котька и ударил по самому краю монеты. Монетка перевернулась и легла на «орла». Котька взял две. Последнюю забрал Шурка Цубан.

Я сел на крыльцо. Единственное розовое крыльцо, которое сохранилось от двухэтажного дома. Крыльцо и одна стена, которая грозила рухнуть.

– С Перелешенской улицы к нам подошёл старик в соломенной шляпе, галстуке и в чёрном пиджаке. В руках он держал старый портфель. Он посмотрел, как ребята играют в «пожарчика», и покачал головой.

– Ай-ай-ай. Азартные игры!

Но на него никто не обратил внимания.

– Послушайте, дети, - его тень упала на кон, и я увидел, что Жереб злится.
– Я хочу вам предложить, - продолжал старик, - киноленту. Это великолепная кинолента. За хлеб вы можете получить уникальные кадры. Вы только посмотрите - он полез в портфель и достал рулон плёнки.

– Вы только посмотрите сюда - Видите, Гитлер в клетке? Этот изверг в клетке.

– Что ты к нам пристал со своим Гитлером!
– крикнул Вовка Жереб.
– Нету у нас хлеба.

– Зачем ты так кричишь, мальчик?
– сказал старик в галстуке и укоризненно покачал головой.
– И что ты такое говоришь!.. Как тебе только могло прийти в голову такое... Мой Гитлер! Нельзя так, мальчики, нельзя. Вы только подумайте: за один маленький кусочек хлеба я вам могу отдать исторические кадры. Это уникальные кадры. Берите эту ленту у старика - и через двадцать лет вы вспомните старого Либерзона, который за маленький кусочек хлеба подарил вам исторический документ. И вы будете тогда смеяться, потому что через двадцать лет никто не будет есть чёрный хлеб, а будет есть белый с маслом и чем хотите. Вы можете отдать мне деньги, и я вам дам немного кадров. Вы только посмотрите. Эта свинья - Гитлер.

– Нам самим нужны деньги, - сказал Жереб.

– И то верно, - сказал старый Либерзон и посмотрел на меня.
– Вот ты, мальчик, посмотри на этого злодея. Ты мне кажешься умным и интеллигентным мальчиком, ты должен понимать, что такое непреходящие ценности истории.

– Я взял плёнку и посмотрел на просвет. Там действительно в клетке сидел Гитлер, а рядом улыбался Швейк. Кто из нас не видел этого фильма? Я видел его три раза и, конечно, очень хотел иметь эту плёнку.

– Ну как?
– спросил старый Либерзон.

Я покачал головой:

– Не могу... Деньги я уже проиграл.

Старик улыбнулся. У него было всего четыре зуба, от силы - пять.

– Я понимаю... Сам был мальчиком... Но, может, ты принесёшь мне хлеба? Пару маленьких кусочков.

– Я вспомнил то, что осталось в буфете, и вздохнул.

– Я уже променял кусок хлеба на парусный клипер. Немец один сделал...

Старик перестал улыбаться.

– Странные мы люди, - сказал он.
– Когда здесь были они, они забирали все, что им нужно. Не спрашивали у нас. Для нас им было не жалко только пуль, а нам не жалко для них хлеба. Странные мы люди... Странный народ.

Он повернулся и, сгорбившись, побрёл дальше. Его чёрный пиджак от старости и солнца был совсем серым, и только между лопатками оставался маленький кусок невыгоревшей материи - чёрная шестиконечная звезда.

– Тебе занять?
– спросил Котька.

– Мне пора идти, - сказал я.
– К Борьке Утешеву.

– Кормить там будут?
– спросил Вася.

– Я кивнул головой.

– Везёт тебе, - сказал Вася.
– Никогда не был на дне рождения. Не приглашают.

– Пошли вместе, - сказал я.

– Меня не пустят, - сказал Вася.

– Брось, - храбро сказал я.
– Скажу, что ты мой друг. А подарка хватит на двоих - полбуханки, считай, отдал. Не подарок, а роскошь. Иди одевайся.

Вася засмеялся.

– Я мигом!
– крикнул он.

Я посмотрел на свои ботинки. Они были в пыли, и я долго мыл ботинки под краном. Потом причёсывался. В большом зеркале отражался клипер. «А вдруг и правда Васю не пустят, - думал я.
– Скажут: привёл без спроса. Да ещё на день рождения... Кто меня только за язык дёргал».