Вкус медной проволоки

– Дети! Мыть руки и к столу! А вы о чем здесь так серьёзно?
– Борькина мама тоже улыбалась. Я опустил голову. Саднило в горле, было не передохнуть.

– Вот Игорь... племянник Георгия он, понимаешь?
– глухо сказал Сергей Алексеевич.

– Вон оно что, - протянула она.
– Я сразу и не поняла. Твоя бабушка жива?
– обратилась она ко мне.

Я кивнул головой.

– Сережа, ты завтра обязательно сходи к ним.

– Обязательно. Я приду. Скажи бабушке, что я обязательно приду. И что она пенсию получит, тоже скажи. Мы похлопочем. А война кончится, мы Георгию памятник сделаем, большой памятник, с бюстом. Знаешь, таких моряков, как он, ещё поискать надо. Ему третий орден Ленина посмертно дали. Это тоже ей скажи.

– Да, - сказал я.
– Я обязательно скажу. Я скажу, а вы приходите. Приходите к нам, пожалуйста.

– Иди мой руки, - сказал он.
– Не будем уж портить праздника. Зоя, покажи ему, где ванная.

Ребята уже вымылись и возвращались в комнату, только .Вася ждал меня возле ванной.

– Может, мне снять колодки?
– тихо спросил он.

– Брось, - сказал я.
– У зануды банты, а у тебя колодки.

– Точно, - сказал Вася.
– У меня колодки.

– Ну вот, - сказал я и стал мыть руки. В комнате опять завели «Розамунду», трофейную пластинку на немецком языке.

МЕДАЛЬ

На Вовке была форма номер три - чёрные брюки, чёрная фланелька и бескозырка. А на груди висела медаль «За оборону Ленинграда». Вовка широко раскрывал рот и под аккордеон пел: «На нас девчата смотрят с интересом, мы из Одессы моряки...»

Девчонки хлопали ему безбожно. А медаль он все равно взял у матери. Взял после того, как хулиганка Нонка появилась вечером с медалью «За оборону Севастополя».

Вовка приехал к нам из Ленинграда, и поэтому он говорил: «Кто куда, а я в сберкассу». У нас таких плакатов не было.

У Нонки медаль была настоящая, не то что у Вовки. Но Вовке надо было пофорсить, и он взял её у матери. А Нонка не форсила. Она её получила за дело, но носила только по праздникам. В другое время носить медаль ей не позволяла мать. Она запирала медаль в комод. Кто поймёт этих взрослых? Нонка отлично дралась и в нужный момент всегда умела стукнуть коленкой. Было просто удивительно, что она носила платье.

Честно говоря, мне тоже было обидно, что ей дали медаль, а мне нет. Но, наверное, мне её давать и не стоило.

… Раненых было очень много. Они сидели на земле на площади Щорса возле школы, где был госпиталь. По их тёмным замученным лицам текли капли пота, и все они были небриты. Я никогда не видел так много небритых мужчин.

Некоторые из них стонали, некоторые нет, но пить хотели все. Тех, кто был ранен в руку, мы поили сами. Но они все равно поддерживали котелок грязной рукой, и если рука дрожала, то котелок стучал по зубам.

Котелки быстро пустели, и мы шли за водой на колонку, где сидела тётя Паша и открывала кран, только когда мы подставляли котелок, и закрывала, когда котелок наполнялся. А когда мы возвращались на площадь Щорса, то со всех сторон кричали: «Сынок, воды!»

Нас было немного, человек двенадцать. Самыми младшими были мы с Котькой Греком. Пока мы делали один рейс, ребята постарше - два, а Нонка с Гешкой - три. Они носились как угорелые.

Первым сдался я. Я ушёл искать осколок, такой же, какой был у Гешки, коричневый кусок металла с зазубринами. Мне надоело носить воду и слышать, как раненые кричат: «Сынок, воды!» У меня кружилась голова, хотя я пять раз мочил тюбетейку. Я ушёл, никому не сказав ни слова.

Вечером ко мне пришла Нонка.

– Ты почему ушёл?
– спросила она, и я решил, что сейчас она мне даст по шее.

– Я устал, - сказал я.
– Вы большие, а я маленький.

– Котька тоже маленький, - сказала она, - но он носил воду весь день. Мы носили воду до тех пор, пока её не перестали просить, и все время Котька был с нами.

Она смотрела на меня зелёными глазами, и я все ждал, когда она даст мне по шее.

– Твой отец геройски погиб под Киевом, - сказала она. Это была правда. Мой отец был первым с нашей улицы, кого убило на войне. Это случилось 9 августа сорок первого года. Его любили все мальчишки с нашей улицы и Нонка тоже.

– Ты не должен так себя вести, - сказала Нонка.
– Если бы был жив дядя Саша...
– и она вдруг ушла, так и не дав мне по шее.

На следующее утро я взял котелок и пошёл на площадь. Ребята не разговаривали со мной.

– Ничего, - сказала Нонка, - подуются и перестанут, а ты посмотри, как люди страдают... Кошмар.

Теперь я носил воду, стараясь не отставать от Нонки.

– Пейте, - говорили мы.
– Пейте себе на здоровье, пока не напьётесь. Мы ещё принесём.

Раненые благодарили. «Молодцы, огольцы», - говорили они и улыбались. Когда мы совсем выдохлись и сели в тени передохнуть, прибежала Нонка и, вытирая потное лицо рукой, завопила, что нечего нам рассиживать в тени, а лучше устроить для раненых концерт.

– Давай!
– обрадовался вдруг Дубай.
– Я спою им «Цыплёнка жареного».

Концерт прошёл отлично. Цубана вызывали раз десять. Он пел, плясал цыганочку и изображал лай щенка. Я читал стихи, Вовка Жереб держал на руках стойку, а когда мы запели «Раскинулось море широко», её подхватили все, вся площадь.

Нонка сияла.

– Ну, что я вам говорила!
– повторяла она, когда после концерта мы шли обедать.
– Они же смеялись!

Когда школу разбомбило, госпиталь перевели в штольни, и раненые больше не сидели на площади. Город непрерывно бомбили и обстреливали снарядами. Из-под Бахчисарая била «Дора». Самая большая пушка в мире. Немцы специально перевезли её с линии «Мажино», чтобы ускорить взятие Севастополя. Снаряды этой пушки поднимали на воздух многоэтажные дома и оставляли глубокие воронки. Но город держался. Каждый день мы собирались в своём штабе и сообщали друг другу все, что удалось узнать:

– Обвязав себя гранатами, они бросились под танки и все погибли...

– Флот прорвался в бухту, и немцев вытурили с Северной. Мекензиевы горы снова наши...

– На Корабелке пустили трамвай, завтра идём кататься.

– Немцы потопили «Червону Украину»! У Графской...

– Эскадра ушла на Кавказ. Немцы сегодня бомбили в Инкермане стоянку линкора, а его уже и след простыл! Лихо обдурили!..

– Погибла «Абхазия»! Сволочи, санитарный транспорт бомбят, там же кресты!.. Эсминец «Свободный» тоже накрыли...

– Начался третий штурм. Теперь держись...

– Прорвался лидер «Ташкент»!!!

Мы ушли на этом лидере, последнем корабле, которому удалось прорвать блокаду. Погрузка шла ночью. В чёрной воде Камышовой бухты извивались оранжевые змеи. Город горел.

Мы вернулись в Севастополь через два года. В конце мая сорок четвёртого. И я снова увидел бабушку и своих друзей. Среди них не было только Жорки - его увезли в Германию.

– Представляешь, всего за четыре дня до освобождения, - сказал Гешка.
– Немцы спасали технику и, чтобы наши не бомбили, брали с собой и женщин с детьми, на палубах держали.