Вкус медной проволоки

– Ясно!
– сказал Гешка.
– Подались за мной.

И он вдруг пошёл совсем в другую сторону от дома. Мы с Котькой пошли за ним.

– Может быть, придётся драться, - сказал Гешка. Я вздохнул, У меня болела голова. Мне хотелось домой. Но делать было нечего. Я нагнулся и положил в карман камень.

– Выбрось, - сказал Гошка.
– А то нам не уйти.

Я нехотя выбросил.

– Будете оборонять меня с тыла, - говорил он, не останавливаясь.
– Бейте, если что, ногами и не забывайте, что длинных хорошо брать на головку. Или в живот, или в зубы.

Он вёл нас к Владимирскому собору, в склепах которого были похоронены адмиралы Лазарев, Нахимов, Корнилов и Истомин.

Мы обошли собор и у стенки увидели всю банду хромого Лёки, и сам он стоял у стенки, прислонившись к ней спиной, а его костыль стоял рядом.

У меня похолодело внутри. С кем, с кем, а о ними драться не стоило. По вечерам они с криком проходили по нашей улице, провожая домой Лёку. В небо летели ракеты, пущенные из рогаток, а под стены домов - дымовые шашки. Ракеты сыпались на дорогу, как падающие звёздочки, и улица заволакивалась пахучим дымом. Они всегда пользовались этими шашками, когда хотели скрыться. Они прятались в развалинах домов и оттуда отбивались камнями, пока густой дым не заволакивал все вокруг. Когда мы дрались с карантинскими, побеждали те, с кем был Лёка.

И вот теперь мы подходили к ним. Мне было страшно, но отступать было поздно.

Впереди шёл Гешка, засунув руки в карманы. Лёка безразлично смотрел на нас. Ему и в голову не приходило, что кто-то осмелится с ними драться. Это было смешно.

Гешка подошёл к нему вплотную. Он стал так близко, что все остальные оказались дальше. Их было шестеро, кроме Лёки, и все старше нас с Котькой. Белобрысый Кугут сидел под стенкой и курил шикарный бычок. На прошлой неделе он отнял у нас обрез, и хотя он был один, а нас пятеро, мы не посмели и пикнуть. Если бы с нами был Гешка! Кугут боялся Гешки.

Гешка посмотрел на Лёку. Лека задумчиво смотрел на него.

– Ему надо отдать кепку, - спокойно сказал Гешка и кивнул в сторону Котьки.

– Какую кепку?
– сказал Лека.
– Что ты выдумал?

– Кепку, - сказал Гешка.

Кугут поднял голову.

– Двигай отсюда, - сказал он, - пока у нас хорошее настроение.

Похоже, что он говорил правду. Пора было двигать.

– Ну ладно, - сказал Гешка, - я предупредил по-хорошему.

И вдруг он, быстро схватив Лёку за грудь, поменялся с ним местами.

Теперь он стоял спиной к стене, и перед ним на единственной ноге стоял Лека. Он не падал только потому, что Гешка держал его одной рукой, а другая была занесена для удара.

– Я сейчас двину тебе. Потом я тебе не завидую, - сказал Гешка.

Кугут вскочил на ноги.

– Стоять!
– крикнул Гешка.
– Раз...
– И он вывел Лёку из состояния равновесия.

Кугут застыл на месте.

– Я уложу его, а потом его костылём уложу вас, - сказал Гешка. Мы встали с ним рядом.

– Кугут, отдай ему кепку, - процедил Лека.

– Иди возьми, - сказал Гешка.

– Выбирай, - сказал Кугут, вытаскивая из-за пазухи кучу кепок. Котька взял свою.

– Пока, - сказал Гешка и поставил Лёку на место. Лёка улыбнулся:

– А у тебя это неплохо получилось.

Гешка тоже улыбнулся.

– Пошли, - сказал он.

– Ну, попадись нам!
– крикнул Кугут.

– Заткнись, - сказал Лёка.

Мы спустились с Владимирской горки. Я задыхался от какого-то не знакомого мне чувства... Я чувствовал себя самым смелым, самым сильным человек ком. Я обожал Гешку. Я жалел, что никто не видел нашей победы.

– Здорово ты этого вора разделал, - сказал я, глядя на Гешку. Гешка остановился.

– Вора, - повторил он и посмотрел на меня. Он смотрел на меня, и я понял, что сказал что-то не то.

– Вора, - сказал он еще раз и вздохнул.
– Ты видел, как он живёт?

Я отрицательно мотнул головой.

– Сегодня вечером пойдём, посмотришь, - сказал он.

Лёка жил недалеко от стадиона. Мы прошли через отверстие в стене, над которым красной краской было написано:

«Мин нет. Проверил сержант Еремеев. 15. 05. 44».

Гешка шёл впереди, я за ним. Стены дома сохранились, и на них еще держалась побеленная штукатурка.

– Вот здесь их накрыло, - шёпотом сказал мне Гешка.
– Его мать, отца и бабку. А ему оторвало ногу. Еще в сорок первом.

У одной стены стояли ржавые остатки кровати. В углу торчала ручка самоката. Лёкиного самоката. Она торчала из-под земли и камней, и, наверное, самокат можно было откопать.

– Это была небольшая бомба, - сказал Гешка.
– Просто прямое попадание.

Мы вошли во двор. За кустами сирени стояло что-то вроде сарая. Какая-то халабуда, сложенная без глины. Дверь была открыта, но вход был завешен немецким мешком.

– Можно?
– крикнул Гешка.

– Заходи, - донеслось изнутри, и мы вошли.

Лёка лежал на кровати, подложив руку под голову, и курил. На днище перевёрнутой бочки лежал кусок хлеба и в газетной бумаге хамса. На земле стояло ведро с водой.

Гешка подошёл и сел на кровать, я на табуретку возле бочки.

Лёка покосился в нашу сторону, но продолжал пускать дым. Потом спросил:

– Шамать хотите?

Гешка качнул головой.

– Ну, как хотите, - сказал он.
– А я еще не обедал.

Он тяжело поднялся и сел, облокотившись на бочку. Отломил по куску хлеба и подвинул нам.

– Давай, пацан, - сказал он,, глядя на меня.
– Хамсу ешь. А то страху сегодня натерпелся, до сих пор бледный.

– Я-то...
– протянул я растерянно и немного хорохорясь.

Он улыбнулся. У него было худое и, наверное, красивое лицо. У него были белые ровные зубы и печальная улыбка.

– Всё равно молодец, - сказал он, - стоял трясся, а не бросил его.

– Пропадёшь ведь, - сказал Гешка.

Лёка перестал жевать и снова откинулся на кровать. Он смотрел в потолок остановившимися глазами и молчал.

Мы тоже молчали.

– Я до войны мечтал быть моряком... Как отец… А теперь у меня нота чешется! Та, которой нет...
– Было слышно, как тяжело и судорожно он дышит. Наконец, ему удалось перевести дыхание.
– Сегодня пацаны кепок понатаскали. Ты думаешь, это много? Три кепки мне досталось. Надо бы теперь загнать, а загонять неохота. И вообще мне ни черта неохота. Разве только что жрать... Это мне всегда охота.