Вкус страсти

— Только смирение и данное мной слово. — Он не признается, что подобные мысли уже начали посещать его. Судьба обычно наказывает тех, кто смеет мечтать о слишком многом.

— Слово, данное в то время, когда вы были зеленым юнцом и считали, что мир прост, что женщины чисты, мужчины храбры, а честь священна. И что с того?

— Я, возможно, изменился, но клятва осталась нерушимой. И леди заслуживает лучшего, чем оказаться использованной и брошенной, словно она не ценнее хорошего обеда с дополнительной порцией сладкого вина.

— Я ведь говорил вам, что в этом случае можно сделать.

— Что? — Гневный взгляд Дэвида внушал ужас.

— Попросите ее освободить вас от клятвы.

— Невозможно. Законы рыцарской чести этого не позволяют.

— Дэвид, Дэвид! — Сокрушенно покачав головой, Оливер вздохнул. — Возможно, вы последний хороший человек на земле.

— Если так, то Маргарита — последняя чистая леди.

— И каковы шансы, что вы развратите друг друга? — пожав плечами, спросил Оливер.

«Именно этот страх и не отпускает меня, — подумал Дэвид, — и мешает мне осуществлять задуманное!» Но разве он может отказаться от своего плана, особенно после того, что случилось сегодня? Он не вынесет мыслей о том, что какой-то другой мужчина станет вкушать чистый мед и солнечный свет, зовущийся Маргаритой. Так или иначе, он должен найти в себе силы устоять перед соблазном перейти границы дозволенного.

Он должен. У него нет другого выхода.

Он скупо улыбнулся Оливеру. Силы вернулись к нему, и он оттолкнулся от стены и повернулся к большому залу.

— На твоем месте я не стал бы держать пари на это. Пойдем поищем эля?

— Конечно, — согласился итальянец. — А вы знаете, что вышли из комнаты босиком?

Дэвид посмотрел на свои ноги, и с губ его слетело краткое, но крепкое ругательство. Впрочем, он все равно не мог вернуться в свою комнату. Не сейчас. Еще нет.

— Принеси мне мою обувку. Но сначала постучи в дверь.

— Я всегда стучусь!

Дэвид свирепо уставился на него.

— Просто не забудь.

Оливер больше ничего не сказал, но, повернувшись кругом, чтобы выполнить приказ, он улыбнулся — и улыбка его была поистине дьявольской.

Через час буря, угрожающе подбиравшаяся к замку, наконец разразилась. Ветер выл у ворот, словно демон, не имеющий возможности войти, срывал куски крыши и с грохотом швырял их во внутреннюю стену замка. Он горстями бросал дождь в закрытые ставнями окна, и потоки бежали по стенам.

Внутри большого зала было темно, как в полночь. Огонь в открытых плошках то тух, то вспыхивал, они чадили, а дым от них поднимался в верхние слои мрака, скрывавшие потолок. Флаги, свисавшие над помостом, колебались, словно их шевелили невидимые руки, а вышитые всадники, разбросанные по гобелену, который покрывал заднюю стену, казалось, мчались галопом — так сильно он шевелился. Мужчины и женщины, сбившиеся в кучу в темноте, старались перекричать раскаты грома и барабанную дробь дождя, а их лица призрачно светились во время вспышек молний, свет от которых проникал в щели по краям ставен.

Дэвид, обхватив ладонью кубок разбавленного водой вина, с каждой минутой испытывал все большую неловкость. Буря сама по себе мало его беспокоила, но он тревожился за Маргариту и Астрид, сидящих в одиночестве в верхних покоях замка. В полумраке, да еще когда рев бури перекрывает любые звуки, произойти может все что угодно.

Король утром на охоту не отправился, и знать, придворные и воины из его отряда болтались без дела, не говоря уже о тех, кто прибыл с Галливелом или относился к гарнизону замка. Люди Дэвида обычно не переходили границ дозволенного из страха быть наказанными, но сейчас он ранен, а значит, полностью полагаться на это нельзя. Все эти мающиеся от скуки похотливые мужчины могли свободно бродить по замку, и, хотя большинство из них, зная, что король рядом, будут вести себя как полагается, оставались еще те, которые ощущали себя здесь особами привилегированными, выше правил, применимых к людям, стоявшим на более низкой ступени иерархии.

И есть, по крайней мере, один человек, наверняка уверенный в том, что его поступки не будут иметь серьезных последствий. В конце концов, этот человек заплатил наемнику за смерть другого человека, и его так и не поймали. По крайней мере, до сих пор не поймали.

Дэвид только открыл рот, чтобы попросить Оливера привести Маргариту и Астрид в большой зал, когда увидел их. Они словно испускали таинственное сияние, перемещаясь в пространстве легко, как по волшебству. Такое впечатление создавалось исключительно из-за сине-белых вспышек молний у них за спинами и, возможно, поблескивающих глаз Маргариты.

Плечи и руки Дэвида покрылись гусиной кожей. Он почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом, а сердце в груди замерло на мгновение, после чего отчаянно забилось. Желание схватить ее на руки и унести прочь от всех мужчин, сворачивавших шеи, чтобы поглазеть на нее, опалило его, оно было яростнее любой бури. Он хотел полностью раздеть ее, наспех сорвать с себя одежду и упасть с ней в постель под аккомпанемент бушующих небес и стука дождя по крыше. И если бы он поступил так, если бы она оказалась в его руках, то ему было бы все равно, даже если рай Господень взорвется, а весь мир вокруг них зальет новый потоп.

— Si, она грациозна и прекрасна, ваша леди, — хрипловато произнес Оливер.

«Это просто чудо небесное, — отстраненно подумал Дэвид, — что я не вырвал дерзкому оруженосцу язык». Вместо этого он наградил друга взглядом куда более холодным, чем сквозняк, обдувавший им ноги.

— Вина, — потребовал он, и в его тоне слышался звон лезвия меча. — Отыщи служанку из здешних и вели принести вина и фруктов, если они еще остались. А потом постарайся вспомнить, как следует себя вести в присутствии дамы.

Последняя фраза была, конечно, излишней. Оливер, со свойственным ему темпераментом, проявил чрезмерное почтение, когда Маргарита и Астрид присоединились к ним. Он также был очарователен, льстил и восхищался, говорил все, что женщина хочет услышать. Он приносил и уносил разные мелочи, словно прислуживать им для него было величайшим удовольствием, и успевал поддерживать светскую беседу — в его исполнении это были непристойные сплетни с постоянным приуменьшением красоты платьев, накидок, поясов и драгоценностей дам, а также великолепия шляп, копий и штанов господ. Он привлекал внимание к своему собственному одеянию, состоящему из тюрбана из куска ткани, который можно было переделывать в капюшон, полосатого камзола и пестрых штанов — одна штанина была красной, другая — желтой. Тот факт, что на его фоне серо-синий камзол и синие, но более темного оттенка, штаны Дэвида казались унылыми, значения не имел: каждый должен нести свой крест.

— Вот же ж лошадиный зад! — проворчала себе под нос Астрид после особенно колкого замечания о том, как тяжело мужчине заботиться о волосах, если он носит такие роскошные черные локоны, которые приходится прижимать металлической шапочкой во время похода.

Дэвид, осознававший, насколько неприглядна его пропитанная потом грива, не мытая с тех пор, как его ранили (а то и дольше), был вынужден согласиться.

Но зато дамы совершенно позабыли о буре.

— Миледи, сага mia, — пел итальянец, беря Маргариту за руку, лежавшую на столе, вокруг которого устроились все четверо, и игриво перебирая ее пальчики, — будьте любезны, объясните нам еще раз, почему вы не замужем. Нет-нет, не говорите о проклятии Граций, поскольку это чрезвычайно глупо. Мы хотели бы знать: возможно, вы считаете недостойным играть роль жены, матери сыновей какого-либо мужчины? Si, и не является ли причиной этого поселившийся в вашем сердце необъяснимый страх перед желаниями мужчины, или же причина лежит исключительно в том факте, что все мужчины, встречавшиеся вам до сего дня, просто недоразвиты и потому не могут оценить вас?