Вкус вишнёвой лжи. Книга 2

— Пытаюсь изучить прогресс, — замечает мой взгляд. — У меня есть парочка идей по улучшению, если хотите…

— Хочу, — перебиваю. — Но не сейчас. В конце недели будет совещание директоров, там и выступите.

Молчит. Обиделся?

Сегодня на улице красиво: за окном хлопьями падает снег, завивается и кружится в таинственном танце. Несмотря на жару в кабинете, вид на холодный зимний город пробирает до дрожи. Почему-то снова думаю об Ире. Отрываю взгляд от окна и останавливаю на стене, где раньше висела картина.

— Решил убрать, — комментирует Алексей. — Она мне не нравилась.

Это была любимая картина Тёмы.

— Пусть её принесут ко мне, — не прошу, приказываю.

— Хорошо, — кивает. — И ещё…

Уверенно подходит к столу и достаёт что-то из верхнего ящичка.

— Я думаю, это Ваше.

Протягивает фотографию. Ах, да. Точно. Я совсем забыл о ней. Фото в рамке, которое всегда стояло на столе у брата. Приходя к нему, я постоянно думал, что же там? А оказалось, что я.

Забираю вещь, скользя взглядом по старому детскому снимку. На нём я и Тёма. Счастливые такие, совсем дети.

— Ладно. Осваивайся потихоньку, — улыбаюсь.

Ещё раз осматриваюсь. Ну и темень же здесь! Артём бы с ума сошёл, узнай, во что превратился его кабинет.

Что-то больно пронзает сердце — очередной вдох даётся с трудом. Наверное, это отражается на моём лице, раз Алексей начинает хмуриться. Уже, наверное, собирается спросить, всё ли со мной в порядке, но я поспешно киваю и ухожу.

Только разговоров по душам мне не хватало. Не с ним уж точно. И не с Назаром: тот терпеть не мог брата. Считал его зазнавшимся ублюдком.

И опять в голове всплывает Ира.

Неужели, она единственная, кто остался?

Не осуждает мой выбор помочь отцу.

Назар.

Не охотится за деньгами и статусом.

Мать.

Не презирает.

Зазнавшиеся акционеры.

Не лицемерит, не врёт, не накидывает исподтишка петлю.

Екатерина. Олег?

Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями. Нельзя принимать поспешных решений, у меня и без этого проблем хватает. Но, в конце концов, чтобы разложить всё по полочкам, придётся снова встретиться с Ольханской. В любом случае, этого не избежать.

А вот и Лёша: DDD

Ложь 12. Ира

«Счастье и радость лишь миражи

В мире, что полон грязи и лжи». (ШАРЫ, Селадон & Армида)

Анастасия Приходько — Мама

Ложь 12. Ира

Снег крупными хлопьями оседает на каменные надгробья, пряча фотографии и имена под слоем плотной массы, словно оберегая души умерших от чего-то плохого. Ветра нет, и кажется, что всё вокруг замирает. Время останавливается, и лишь я продолжаю пробираться по заснеженной тропинке между рядами изгородей, вглядываясь в могилы незнакомых людей.

Вокруг тихо и спокойно: мёртвые спят, и нарушать их сон запрещено. Голые деревья, холодный ослепительно-белый снег, старые спрятанные под ним «лежаки». Небо, укрытое тёмно-серыми тучами, словно океан написает надо мной, и кажется, что вот-вот оттуда вынырнет кит и так же внезапно исчезнет.

Нужное место ищу долго. Давно сюда не приходила, и у меня не сразу получается сориентироваться в бескрайнем просторе кладбища. Здесь сотни, если не тысячи людей, и мысль о том, что все они когда-то дышали, улыбались, любили, пробирает до дрожи. Когда-нибудь среди них окажусь и я.

Неожиданное желание прийти сюда посетило меня, как только я проснулась. Я открыла глаза и вдруг жутко захотела бросить всё, забить на проблемы и оказаться здесь, словно это как-то сможет помочь разобраться с беспорядочными мыслями, пронзающими мозги.

Сегодня теплее, чем вчера, и я даже не успеваю замёрзнуть, когда останавливаюсь возле неприметного надгробия, огороженного старой изгородью. Краска на ней облупилась, и цвет превратился из синего в грязно-серый. Маленький железный столик полностью покрыт снегом, фотографии почти не видно, имени тоже. Я узнаю это место лишь по кривой рябине, нависающей над могилой.

Долго вглядываюсь в тёмно-серый камень, словно он должен вот-вот ожить и поприветствовать меня. Тишина плотной массой окутывает пространство, слышно лишь редкое карканье ворон, облупивших берёзу как ёлочные игрушки.

Наконец, справившись со ступором, подхожу ближе, с трудом открываю калитку, расчищая ногой снег, захожу внутрь. Сугробы выше щиколотки, но высокие сапоги не позволяют рыхлому снегу пробраться внутрь. Присев на корточки напротив надгробия, аккуратно смахиваю белую массу с верхушки камня, затем расчищаю фото и имя.

Из овальной рамки на меня смотрит женщина с тёмными небрежными волосами, карими глазами и с полуулыбкой на губах. Это фото старое, было сделано за несколько лет до смерти. Здесь она ещё такая… живая.

— Привет, мама.

Голос вздрагивает, и я замолкаю.

«Елена Александровна Ольханская».

Мама. Мамочка…

Опускаю голову, отрывая взгляд от фото, и прикрываю глаза. Шумно вздыхаю.

— Мне так тебя не хватает.

Выжидаю долго, затем вновь поднимаю голову, смотря на фото, и в этот самый момент горло больно сдавливают невидимые тиски. Не могу дышать, лёгкие отказывают, отсутствие кислорода долгие несколько секунд медленно убивает.

Дико хочется обнять надгробие, чтобы хотя бы частично почувствовать близость родного человека, но от понимая того, что это просто чёртов камень с приклеенной фотографией, на глаза наворачиваются слёзы. Она там, внизу, под ногами. И от неё остались лишь кости.

— Я устала, — не выдерживаю: моргаю, и слёзы противно скатываются по щекам. — Не хочу больше быть сильной. Решать все эти сраные проблемы… Зачем ты умерла?..

Закрываю лицо ладонями, размазывая слёзы.

— Вернись… Пожалуйста… Мам… — фото расплывается, голос не слушается и дрожит. — Ненавижу! — ударяю рукой по камню. — Ненавижу!

Колени затекают, и я падаю на пятую точку прямо в снег. И плевать! На всё насрать. Я больше так не могу. Не хочу быть взрослой, не хочу решать проблемы, выбирать, следить за всем этим дерьмом, работать и думать, как бы не помереть с голоду. Хочу быть просто ребёнком, переживающим из-за платья на выпускной и экзаменов, думать, куда бы поступить и что делать дальше, а не это всё.

Если бы мама не умерла, всё было бы нормально. Я бы не подружилась с Элли, не познакомилась со Стасом и с Назаровым. Всё было бы… Лучше?