Вкус жизни

– Волшебство присутствует. Дети сами придумывают себе мир, в котором им свободнее дышится, интереснее живется, – громко заметила Аня, вернув тем Риту в реальность. – Их немножко подтолкнешь в нужную сторону, а остальное они сами дорабатывают своей фантазией.

– …Иногда я переживаю: не слишком ли моя книга откровенная?

– Любая искренняя книга похожа на обнаженного человека, который сам себя привел к кресту, – тихо сказала Лена.

– Может, когда иссякнут сюжеты, я примусь фантазировать, а пока мне не удается объять необъятное своей жизни и судьбы моих друзей.

– Вряд ли ты возьмешься за фантастику. Жизнь – неисчерпаемый, неиссякаемый материал, – сказала Алла.

– Я бы юмора добавила. Юмора много не бывает. Люди без чувства юмора – враги радости, – сказала Инна.

– В детдомовской жизни? – уточнила Рита. – Не к месту в этой книге расточительное многообразие фейерверков юмора. Ничто так не ранит, как неискренний смех… К тому же юмор – дело молодых, а мне теперь ирония ближе и милее, – добавила она с грустной усмешкой.

– Кажется, Оскар Уайльд сказал, что на свете нет ничего смешнее правды, – обронила Лена.

– Эта книга – сведение счетов с обидчиками из твоего детства? – фыркнула Инна.

– С таким подходом к литературе для тебя и вся классика – сведение счетов авторов с личными врагами и с государством… А большего ты не узрела? В тебе в неявной форме обнаруживается пренебрежение к людям с гуманитарными наклонностями.

– Ты веришь, что от твоих книг мир станет чуть добрей? Какая трогательная иллюзия!

– Книги в детстве вылепили меня.

– Теперь этим занимаются компьютер и телевизор.

– Надо в первые годы жизни ребенка одержать победу над этими монстрами, удалив их как можно дальше, и только в качестве награды позволять малышу смотреть наши прекрасные мультфильмы и детские фильмы.

– У тебя испортилось настроение?

– Разве что совсем чуть-чуть… твоими стараниями.

«По привычке жалит или на самом деле ей не нравится то, что я пишу?» – озаботилась Рита.

– …А мне, Рита, приятен твой особый строй простых фраз, восхищает лиризм описаний природы. Эти жемчужины разбросаны по всему произведению. Ты будто стихи в прозу переводишь. В них поэтическое благозвучие и музыкальность, приметливость и точность физика. Я читала твои книги внукам. Язык ни разу не зацепился за слог, – сказала Галя.

«Когда я болела, у меня не было желания описывать увиденное, не было эмоциональных сил изображать то, что представало моему тусклому созерцанию. Получались холодные констатации, схваченные безрадостным взглядом и отмеченные точными, но бездушными рассуждениями. Природа меня не радовала, не вдохновляла, как прежде», – думала Лена.

Рита все-таки закончила свою мысль:

– Написала о детстве и почувствовала некоторую опустошенность. Будто себе ничего не оставила. Думала, надо отойти от этой темы, она освоена. Неинтересно топтаться вокруг нее. Имеет смысл повернуть в другую сторону, вонзиться во что-то новое. А она не отпускала, пока не написала еще пять книг.

Но потом возникли другие чувства и воспоминания. Они словно расширились, распрямились в душе, стали яснее и тоже попросились на бумагу. Похороненное во мне вновь ожило… хотя иногда хотелось отречься, отбросить все, что связывало с горьким взрослым прошлым. Чтобы ночами не мучило... Обыкновенным напряжением мысли не выведешь себя из депрессии. Спасало писательство.

– Кто-то сказал: неудачи и стрессы в жизни – топливо для творчества, – подсказала Инна.

– Только что осенило? – с удовольствием поинтересовалась Жанна, хитренько прищурившись.

– Стрессы в основном являются причинами болезней, а не вдохновений и озарений. Моя нервная система для творчества требует «щадящего солнца и безветрия». Для меня положительные эмоции – мощный стимул. В этой связи мне один примечательный случай вспомнился.

Была у меня встреча в детском доме. Дети слушали очень внимательно. Еще бы, я же когда-то была одной из них! Малыши поднимали руки, задавали вопросы. За неудачные вопросы их тут же достаточно грубо, но исподтишка одергивали, шикали, как когда-то одергивали и шпиговали нас, случайно пробалтывающихся или намеренно пытающихся донести до комиссии свои проблемы… И вдруг поднялся один малыш в огромных, круглых, с сильными линзами очках и очень серьезно сказал: «Я буду, как вы».

После беседы с шестилетками в коридоре детдома я встретила группу мальчишек лет четырнадцати. Они, оказывается, тоже слушали меня, стоя у открытой двери зала. «Вы поняли, что читать надо, чтобы стать выше себя сегодняшнего, чтобы развивать не только мозги, но и душу?» – спросила я, польщенная их интересом к моей беседе с малышами. Ребята смущенно потупились.

А один из них, худенький и очень развязный, с восторгом сообщил мне, что ничего не читает. Я ответила, что литература, пока жив человек, не исчезнет, даже если не будут читать такие, как он. И добавила: «Шекспир жил четыреста лет назад, а его произведения до сих пор современны. А ты какой след на земле собираешься оставить… червяк безмозглый?». Я была жестока и груба. Но иногда, чтобы пробудить застывшую, недоразвитую душу, требуется серьезная встряска. Парнишка был сильно запущен. Он ничего не понял из моих слов и с удовольствием доложился, что скоро бросит школу и пойдет работать в ресторан вышибалой и что все попытки учителей воспитать и обучить его – бред сивой кобылы.

Я с сожалением посмотрела на тощего, вертлявого мальчика и молча сжала его запястье своей еще сохранившей остатки былой железной хватки рукой. Он, пытаясь вырваться, крутился, извивался всем телом, дергался, приседал. Я отпустила его руку и спросила как бы наивно-удивленно: «Лучше быть накачанным, чем начитанным?.. И этот жидкий коктейль ты называешь характером? Что ты сейчас из себя представляешь? Ни-че-го! К вышибалам, как ты называешь охранников, помимо серьезной физической подготовки предъявляются очень строгие требования, такие, например, как сдержанность, чувство такта, понимание психологии клиентов. Как много тебе еще надо учиться, чтобы поумнеть… иначе я гроша ломаного не дам за твою дальнейшую жизнь. Задумайся над моими словами, еще не поздно».

Реакция у ребят была разная, но никто не засмеялся. Одним было явно стыдно за товарища, другие раздраженно понурились. А один слушал очень внимательно и вдумчиво, и я одобрительно взглянула в его сторону. Мы поняли друг друга… Я побеседовала с ним. Он поделился, что слышал, будто в Америке дети полностью не читают художественные произведения, а только выжимки из них. И я объяснила ему, что литература – это не столько интересные сюжеты, сколько талантливое преподнесение материала и прекрасный язык. «Война и мир», сокращенная до пяти страниц, не добавит ребенку ума и не разовьет его мироощущения. Юноша остался доволен нашим разговором. Через несколько лет я встретила его на литфаке.

Прошли годы. И вот совсем недавно – в марте – я увидела по телевизору запомнившегося мне мальчика в огромных очках. Передо мной был не стеснительный, не зажатый, смотрящий исподлобья мальчик-волчонок, с какими мне чаще всего приходится разговаривать, а открытый, свободно общающийся с незнакомыми взрослыми людьми юноша, спокойно и деловито рассказывающий о своих планах на будущее. В его словах сквозила уверенность, что в своей жизни, на своем поле боя он всегда будет выигрывать и побеждать. Он уже понимал, что перед ним огромная палитра возможностей, и хотел взяться за то, что станет для него интересным и органично вплетется в его будущее. Не скрою, меня прошибла слеза, – созналась Рита. – Позвонила в детдом. Я не ошиблась. Это был Савелий. Следы второго мальчика обнаружить мне не удалось.