Владимир Ост

– Не ссы, Вовец, – сказал Григорий, – мы их щелкнем, вот увидишь.

– Я тоже так думаю, – согласился Наводничий. – Все когда-нибудь киксуют, и Махрепяка киксанёт. Ну, Гриша, пошли, доиграем партию, сейчас я тебя сделаю лузером, ха-ха, от слова «луза».

– Да конечно! У тебя кий еще для этого не вырос.

– Не нравится быть лузером, будешь аутсайдером, От слов «аут» (вне) и «сайд» (сторона), короче, будешь это… человек за бортом. Аутсайдер – это человек за бортом, которому никто не бросает спасательный круг. Потому что круг жалко. Аутсайдер все равно утонет и круг умудрится с собой на дно утащить.

Они направились по настилу к лестнице, а Осташов уселся на перевернутое ведро и закурил.

– Насчет бортов и забортов уж кто бы трындел! – парировал выпад Василия Григорий. – У тебя за эту партию уже два раза шар со стола вылетал. Это тебе фамилию надо переделать, вместо «Наводничий» – «Аутсайдер». Таки да, пожалуйте за бортешник, господин Аутсайдэр!

– Нет уж, за борт только после вас, уважаемый, – говорил Василий, уже находясь на каком-то из нижних ярусов строительных лесов. – Это вы самый настоящий, самый лузерный аутсайдер. И самый аутсайдерный лузер.

Глядя вслед друзьям, Владимир подумал, что еще неизвестно, что больше увлекает их в этой церкви-студии: бильярд или охота на Махрепяку. Во всяком случае, сам Осташов, когда его сменил на посту Хлобыстин, сразился с Василием в удовольствие, хотя и проиграл партию.

Затем дежурить наверх отправился Наводничий, и Владимир с таким же самозабвением сыграл с Григорием. А затем Василий вернулся с фотоаппаратом (потому что Кукин с любовницей уехал), и друзья втроем бились в бильярд по очереди до шести утра.

Бильярд – это, прежде всего, хорошая компания. Владимиру эта компания нравилась. И плевать ему было на то, что Ивана Кукина с любовницей сфотографировать в тот вечер так и не удалось.

Единственное, что подпортило Владимиру впечатление от ночи, это унылое гудение самолета в небе, которое он услышал утром, уже возвращаясь домой. Под это тягостное гудение в его сознании снова возникла картинка под условным названием «Красково», где на бетонной платформе на фоне зеленого леса и синей реки то стояла в своем легком сарафане Русанова, то исчезала.

Глава 25. Туш!

Военная ушанка без кокарды, лоснящаяся во многих местах телогрейка, джинсы, заправленные в зимние сапоги, поверх которых – обрезанные по щиколотку валенки (нечто вроде теплых галош), – в таком виде Осташов стоял на припорошенном снегом краю бетонной платформы. Над платформой, во всю ее длину, нависал мощный козырек, тоже бетонный, с редкими, но яркими лампами, свет которых выхватывал из окружающего ночного мрака бриллиантовую игру снежинок, медленно планирующих и падающих за платформу, туда вниз, где блистали рельсы, по которым приближался товарный вагон. Когда вагон поравнялся с Владимиром, за ним показался второй вагон и далее – толкающий их электровоз.

Платформа и козырек являлись составными частями (вставными челюстями) четырехэтажного здания, фасадную стену которого венчала скверно подсвеченная простыми лампами вывеска «Хладокомбинат».

Слева до Владимира донеслось нарастающее жужжание и погромыхивание – из недр здания, из широкого проема с раскрытыми настежь воротами на платформу выехал электрокар под водительством молодого мужчины внушительной комплекции. На железные бивни электрокара был насажен пустой деревянный поддон-ящик с довольно высокими бортами. Длинный ряд таких же пустых ящиков тянулся вдоль стены, беря начало от ворот и теряясь во мраке в неосвещенном конце платформы.

– Паша! Большой! Что там пришло? – послышался женский голос из двери, соседствующей с воротами.

– Говядину должны были подогнать – нашу и «Францию». Иди распечатывать. Или мы сами?

– Я вам дам – сами, – из двери выдвинулась женщина в годах. – За вами глаз да глаз, дай волю – вагонами станете воровать.

– Баба Тань, обижаешь! Мы же не начальство – вагонами переть.

Состав (если можно назвать составом пару вагонов) остановился, и уже через пару минут отцепленный кем-то локомотив убрался обратно, за угол здания.

Выходя из-за спины Владимира, вдоль вагонов пошли несколько грузчиков в телогрейках – здесь, на комбинате, телогрейки вообще были бессменным хитом. Один из них, мужчина малорослый, но при этом фундаментального телосложения, задел Осташова плечом и, сделав еще пару шагов, остановился и обернулся:

– Володь, а знаешь, в чем разница между русскими телками и французскими?

– Я, Паш, в Париже пока не был.

– Ну так а никто нигде не был. Но я – знаю.

– Ну и в чем разница? Те дают, а эти только дразнятся?

– Сейчас разгружать начнем – увидишь.

Баба Таня подошла к середине первого вагона, осмотрела пломбу на замке двери, достала из кармана ручку и блокнотик, что-то пометила в нем. Затем с помощью кусачек, извлеченных из другого кармана, перекусила кольцо проволоки, на которой висела пломба, прошаркала ко второму вагону, где проделала те же манипуляции, и отошла в сторону.

– Ну, мальчики, поехали, – сказала баба Таня. – Так, новенькие – кто тут у нас? – она поглядела на Осташова, – Володя и… – она выделила взглядом тощенького парня, – и Миша-студент. Значит, кладем все на весы и не трогаем, пока я не взвешу и не запишу, понятненько, да? Только потом можете переносить в ящики.

– А дальше куда? – спросил Паша-большой. – Как обычно, в морозилку?

– Нет, Степан Алексеевич сейчас позвонит и скажет, куда дальше. Может, машины подойдут, и сразу по магазинам отправим. Пока вот в ящики складывайте.

– Мужики, делимся, кто с каким бригадиром: трое – со мной, «Францию» носить, и трое – с Пашей-маленьким, наше, совхозное мясо таскать, – сказал Паша-большой, слезая с сиденья электрокара.

– Давай-ка лучше я с ребятами французскую говядину разгружу, – вкрадчиво сказал Паша-маленький (тот квадратный малый, что допытывался у Владимира, известно ли ему, чем отличаются телки России от телок Франции).

– Ага, разбежался, – весело ответил Паша-большой. – Очень ты умный.

– А че?

– Ты уже прошлый раз «Францию» тягал, так что теперь моя очередь, а ты иди нашу хреначить.

– Ой, ну и захреначу!

– Ну вот и захреначь!

– Да и захреначу!

– Ну вот и давай!

– Че «давай»?

– Хреначь – вот чего.

– Да захреначу, че ты.

По завершении этой содержательной дискуссии оба Павла подошли к вагонам. Паша-большой отпер засов раздвижной двери белого длинного изящного вагона, а Паша-маленький – замок двери вагона ржаво-бурого цвета, и они одновременно откатили дверные створы.