Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы
Шрифт:
— Володя, только ты не волнуйся!
А Володя кричал:
— Я немедленно вылетаю!
Марина его успокаивала…»
В эти же самые дни готовилось его выступление в Политехническом музее в Москве. Все было уже заранее обговорено и даже отпечатаны афиши к выступлению. Утром Высоцкий отыграл в спектакле на Таганке, а вечером перед самым выступлением в Политехе узнал, что концерт отменен решением из Отдела культуры ЦК КПСС. Трудно объяснить, на что надеялся Высоцкий, рассчитывая выступить в здании, стоявшем напротив зданий ЦК КПСС и КГБ. 9–10 июня Высоцкий отыграл несколько концертов в Минске. Но последний его концерт был отменен, так как выяснилось, что администратор концертов попросту «химичил» с билетами: вместо положенных 50 копеек взимал со зрителей по два рубля пятьдесят копеек. Когда его
После минских гастролей Высоцкий решил отдохнуть в Сочи, благо там находился и его друг Валерий Янклович. Но даже там по какому-то роковому стечению обстоятельств неприятности не оставляли его. В. Янклович вспоминает: «Возвращаемся в санаторий. А я жил в номере рядом с Алексидзе (он тогда был председателем Союза театральных деятелей Грузии). Он говорит:
— Вы знаете, к вам залезли воры.
— Как это залезли воры?
— А очень просто, через балкон.
Входим в номер. Украли зонт, Володины джинсы и куртку. Бритву «Филипс» почему-то оставили. А в куртке у него были паспорт, водительское удостоверение, другие документы, ключ от московской квартиры — в общем, все! Даже из Сочи не вылетишь, а он все же собрался лететь к Марине.
На следующее утро мы пошли в милицию. Начальника нет. Все стали глазеть на Высоцкого, это начало его раздражать… Пришел начальник, завел разговор о задержании какого-то барыги… Наконец дали нужную справку. Мы поехали в аэропорт за билетом. Возвращаемся в санаторий — лежат куртка и письмо на имя Высоцкого. Вскрываем письмо — оно примерно такого содержания: «Дорогой Владимир Семенович! Прости, не знали, чьи это вещи. К сожалению, джинсы мы уже продали. Возвращаем куртку и документы».
А я уже позвонил в Москву администратору, чтобы тот вызвал хорошего слесаря: надо было открыть Володину квартиру, а там был американский замок, который и взломать-то очень сложно».
Вернувшись в Москву, Высоцкий в начале июля все-таки улетает в Европу по маршруту Рим — Париж. 2 июля даже выступает в римском ресторане «Да Отелло». 14 июля он уже вновь в Москве, поет свои песни в МИНХе имени Плеханова. После этого летит с гастролями в Среднюю Азию по маршруту Заравшан — Учкудук — Навои. И эти гастроли едва не стоили ему жизни. Смерть вновь пришла за ним и опять, как и десять лет назад, ошиблась временем. Врач Анатолий Федотов, бывший в те дни рядом с Высоцким и вернувший его к жизни, вспоминает: «В июле он собирался на гастроли в Среднюю Азию. Я знал, что с ним едут Валера Янклович, Сева Абдулов, Володя Гольдман… Высоцкий собирает вещи, я стою рядом…
— Володя, а ты не хочешь взять меня с собой?
— Толян, с большим удовольствием! Почту за счастье.
Я как раз был в отпуске, и меня оформили артистом «Узбекконцерта»… В Бухаре он проснулся очень рано, часов, наверное, в шесть. И пошел на рынок, что-то там съел. Я тоже встаю рано. Вдруг прибегает Гольдман:
— Володе плохо!
Я — туда. Он абсолютно бледный: беспокойство, громадные зрачки. Клиника отравления, но не только пищевого. И на глазах ему становится все хуже и хуже.
А все стоят напуганные. Я закричал:
— Ребята, он же умирает!
Он успел сказать:
— Толя, спаси меня…
Сказал и упал.
Я успел ввести ему глюкозу, но диезинтоксикация не наступала. Остановилось дыхание, на сонной артерии нет пульсации. И полное отсутствие сердечной деятельности.
У меня был кофеин — ввел прямо в сердце. И стал делать искусственное дыхание: рот в рот. Абдулову показал, как делать массаж сердца. И, видимо, сердечная мышца возбудилась — сердце заработало. Минут через пять стали появляться самостоятельные дыхательные движения. Я с таким остервенением дышал за него, что он, когда пришел в себя, сказал:
— Я чувствовал, что моя грудная клетка расширяется — чуть не разрывается.
Это была самая настоящая клиническая смерть. Я был рядом, поэтому удалось его спасти. А стоило чуть-чуть опоздать — и я бы ничего не смог сделать.
Володя немного отошел и говорит:
— А
концерт?Я — ему:
— Нет, Володя, с таким сердечком и в таком состоянии твои концерты здесь закончены.
Написал записку, что делать, если приступ повторится, засунул в карман куртки. И в тот же день мы с ним улетели в Ташкент, а оттуда отправили его в Москву».
После этого случая врач прописал Высоцкому два месяца восстановительного отдыха. Но уже через месяц после случая в Бухаре Высоцкий летит в Минск с новыми концертами.
Вторая клиническая смерть Владимира Высоцкого случилась ровно за год до настоящей кончины. Поистине июль был роковым месяцем в судьбе Высоцкого: июль 1969-го… июль 1979-го… июль 1980-го… Как будто смерть гналась за ним по пятам, а он ускользал от нее, вырывался из ее цепких костлявых лап, чтобы в скором времени вновь попасть в них и опять из них вырваться. Ведь одних автомобильных катастроф, после которых он мог не выжить, на его веку было несколько.
Но июль 79-го, по всей видимости, впервые по-настоящему заставил Высоцкого почувствовать, что его гонки со смертью подходят к концу. После этого «хождения во смерть» и возвращения обратно Владимир Высоцкий часто повторял друзьям, что к жизни вернули другого человека. Вспомним его слова о Свидригайлове: «Так что я знаю, как там, на том свете, в потустороннем мире, что там происходит».
Это «сильное потустороннее настроение» преследовало Высоцкого и в другой его работе того года: в фильме Михаила Швейцера «Маленькие трагедии» Высоцкий играл Дон Гуана. И как писал один из критиков: «Дон Гуан Высоцкого вовсе не падок до веселья и любовных забав… Пройдя половину жизненного пути, познав немало побед, но и немало разочарований, гонимый за нарушение общественной морали властями и церковью, Дон Гуан не перестал предаваться ночным похождениям, подталкиваемый собственной славой и именем. Но он уже осознал, что преследует недостижимые цели и что его ждет глубокая душевная пустота. Вся роль Высоцкого — вдохновенно спетая песнь о жизни, любви и смерти».
Вспоминая Высоцкого тех дней, его лечащий врач Леонид Сульповар рассказывал: «В 1979 году мы сидели с ним в машине и часа полтора разговаривали. Его страшно угнетало болезненное состояние, он чувствовал, что уже не может творчески работать, что он теряет Марину. Он говорил обо всем, чего уже никогда не сможет вернуть в своей жизни…
К этому времени я уже знал о наркотиках. Володя говорил, что ощущает в себе два «я»: одно хочет работать, творить, любить — и второе, которое тянет его совсем в другую сторону, в пропасть безысходности. Он метался из одной стороны в другую. Два раздирающих начала делали его жизнь страшной и невыносимой…»
Меня опять ударило в озноб, Грохочет сердце, словно в бочке камень, — Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками. Когда, мою заметив маету, Друзья бормочут: «Снова загуляет», — Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу! Он кислород вместо меня хватает. Он не двойник и не второе «я» — Все объясненья выглядят дурацки, — Он плоть и кровь, дурная кровь моя, — Такое не приснится и Стругацким. Он ждет, когда закончу свой виток — Моей рукою выведет он строчку, — И стану я расчетлив и жесток, И всех продам — гуртом и в одиночку. Я оправданья вовсе не ищу — Пусть жизнь уходит, ускользает, тает — Но я себе мгновенья не прощу — Когда он вдруг меня одолевает. Но я собрал еще остаток сил, — Теперь его не вывезет кривая: Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — Пусть жрет, пусть сдохнет, я перехитрил!