Владимир Высоцкий

Лихая, но и чистая молодость, великая битва за мечту о справедливости — это война по Давиду Самойлову (кстати, одному из авторов «Павших и живых»). В другом месте Самойлов очень просто сказал:

Мы хотели, чтоб было лучше,

Потому и не знали страху.

Для сердечно чтимого Высоцким Булата Окуджавы война — духовная и душевная спайка поколения, жестокое пробуждение чувства Родины, чувства своей истории.

Тема войны у Высоцкого — это прежде всего тема памяти о павших. Ни в одной роли, ни в одной своей песне он не стенает и не всхлипывает над солдатской могилой. У- него гибель воина — это предельное, запредельное усилие отстоять правду, добро, справедливость. В его песнях в смерть уходят не на покой — смертью оживают.

Наши мертвые нас не оставят в беде.

Наши павшие — как часовые...

Мертвые, как часовые, охраняют живых, потому что усилие, сделанное ими для победы, прорвало черный заслон смерти. В нескольких песнях Высоцкого лирическое «я»— это павший на поле боя.

«Сквозь время»— так назывался посмертный сборник стихов Михаила Кульчицкого, поэта из Харькова, в 24 года сложившего голову в боях на Волге. Страстные, стремительные его стихи дышат счастьем личного участия в страшной и праведной битве. Воплотив образ Кульчицкого, актер духовно как бы раздвинул свою личность. Вслед за своим героем он воспел причастность к народному подвигу.

Как уже говорилось, в большинстве песен Высоцкого звучит «я»— личное местоимение первого лица единственного числа. Во многих военных песнях «я» сменилось на «мы»:

И еще будем долго огни принимать за пожары мы...

...Мы ползем, к ромашкам припадая.

Ну-ка, старшина, не отставай!

С образом Кульчицкого, с его стихами в восприятие войны Высоцкого вошел еще один важный момент. В спектакле «Павшие и живые» он читал такие строчки павшего поэта:

Война ж совсем не фейерверк,

А просто трудная работа,

Когда, черна от пота, вверх

Скользит по пахоте пехота.

Неимоверное напряжение войны названо здесь буднично: «просто трудная работа». Преодоление заложено уже в самом стихе, в его «оркестровке»: как солдат сквозь препоны, звук пробивается сквозь вязкость двойного «в» — «в-в-верх», сквозь заграждение из ощетинившихся противотанковыми ежами трехкратных «х». В роли Кульчицкого Высоцкий закричал и захрипел. Предельно напрягся голос в верхнем регистре, артист с такой яростью выталкивал звук, как будто хотел, казалось тогда, крайним усилием голосовых связок ослабить на шее стальную удавку смерти.

Война — неимоверный труд, воодушевленный благой целью,— это тема центральной песни военного цикла —«Мы вращаем Землю». В авторском исполнении этого шедевра зримость коллективного усилия достигает потрясающей отчетливости. Когда поет Высоцкий, крик-рефрен «сот себя, от себя» напоминает рефрен - команду «ухнем» из великой песни русских артельщиков «Дубинушка».

Высоцкий очень хотел, чтобы его роли, песни и стихи воспринимались документами биографии отцов и старших братьев — ядром чуткой памяти следующих поколений. Замечательна зримость, с какой «военное время» предстало мысленному взору героя превосходного стихотворения «Из дорожного дневника».

...Мы поели с сержантом

домашних котлет и редиски.

Он опять удивился:

«Откуда такое в войну?

Я, браток,— говорит,—

восемь дней как позавтракал

в Минске.

Ну, спасибо, езжай!..»

Вслед за военными поэтами и прозаиками он чурался выспренности, ложного пафоса, цветистых метафор. Однако «Мы вращаем Землю» предлагает монументальный в своей пластичности образ, образ-символ. Герои песни видится нам чуть ли не античными атлантами с той лишь разницей, что атланты только поддерживали земной свод, а «сменные роты» Высоцкого раскручивают Землю «куда захотят».

Я ступни свои сзади оставил,

мимоходом по мертвым скорбя.

Шар земной я вращаю локтями —

на себя, на себя...

Руки, ноги на месте ли, нет ли,—

как на свадьбе, росу пригубя,

Землю тянем зубами за стебли —

на себя, на себя!

Не правда ли, так и кажется, что поэт подолгу стаивал перед исполинами Микеланджело, и ему передались мощь и решимость рабов, могучие торсы которых великий скульптор скрутил, как пружины, которые, расправляясь, разорвут путы неволи. Впрочем, может быть, и не стаивал, и не оттуда этот размах, напряжение, телесность. Неисповедимы пути, которыми приходит к творцу вдохновение.

В некоторых его киноролях сила четко отграничена от эгоцентризма, мужественность — от провинциального демонизма. Для него реальностью были такие понятия, как «мужское дело», «мужская работа». Этому подтверждение все его выступления в кино и театре—от Хлопуши до Свидригайлова и капитана Жеглова. Этому подтверждение неожиданное, почти парадоксальное признание, высказанное в связи с работой над Гамлетом. «Если после моего Гамлета актрисы перестанут домогаться этой роли, значит, мне удалось сделать то, что я считал для себя непременным вернуть Гамлету... пол»,— сказал Высоцкий. Видя изумление . собеседника, пояснил: «Бытует канон: Гамлет — это нечто вроде страдающей идеи. Вот женщины и претендуют время от времени на роль принца Датского. Я убежден, Гамлет — всегда и прежде всего мужчина». А. Демидова, игравшая с ним в «Гамлете», «Вишневом саде» и «Преступлении и наказании», написала: «Высоцкий — один из немногих актеров, а в моей практике — единственный партнер, который постоянно достойно вел мужскую тему».

Эти индивидуальные качества и предопределили, что известное по чужому опыту он играл как лично испытанное. Семен Гудзенко писал:

У каждого поэта есть провинция.

Она ему ошибки и грехи,

Все мелкие обиды и провинности

Прощает за правдивые стихи.

Для Высоцкого война была такой духовной провинцией. Он писал о ней «правдивые стихи» и правдиво ее играл, на удивление конкретно, материально, пластично — так, как будто знал на ощупь, кожей. К тому же знал ее очень широко. В его стихах сражаются летчики, морские десантники, пехотинцы, саперы, альпийские стрелки, в эти стихотворения вкраплены реалии, специфические для разных родов войск, характерные словечки и выражения. Брошенные поля спелых хлебов, окопы, пустынные деревни, горные ущелья, безымянные высотки, небо, госпитальная палата —«топография» смертельных схваток в этих песнях. Их сюжеты — это сюжеты солдатской жизни: марш, подготовка к бою, сражение, погребение павших, ожидание писем из дома, в них есть и тема дома — верного, любящего дома и дома предавшего, изменившего.

Необъятная сила единства, удесятеренная праведной целью, нерушимой мужской спайкой, единством живых и павших,— так пропел великую нашу войну Владимир Высоцкий. Жаль только, что не довелось ему сыграть ее в полную силу чувства, в богатстве красок, с размахом, на какой его было стать. Таких ролей не подобралось.

Но он сыграл Жеглова — капитана угрозыска в пятисерийном телефильме «Место встречи изменить нельзя». «Какая связь?— может возникнуть вопрос.— Причем тут война, образ воина?»

Связь и в самом деле как будто отдаленная. Действие фильма происходит в Москве 1946 года, прямые следы войны в глаза не бросаются, разве что застиранная гимнастерка лейтенанта Шарапова — молоденького напарника Жеглова — да мрачные, неосвещенные дворы, в которых легко укрыться злу. Но это следы косвенные. О военной биографии Жеглова говорит «звездочка»— Красная Звезда, самый чтимый фронтовиками орден. Актер мхатовской выучки, Высоцкий играет не только сиюминутные реакции и состояния своего героя, но и его предысторию.