Владивостокские рассказы (сборник)
Шрифт:
– Точно так, «Мартини»!
– Эко ты придумал, такое дорогущее вино. Я со своей Натальей такого никогда не пробовал.
– Хотелось Глахе угодить, да только вот видно не туда угодил и не тогда, – горько усмехнулся Николай Иванович.
– А чего это она вдруг заблажила?
– Да хрен их баб знает, чего им надо, а чего нет! Раньше я медалей-то не получал.
Никодимыч быстро оделся. Надо же товарища выручать. Из спальни выглянула его жена Наталья: «Куда это тебя приспичило на ночь глядя?»
– Надо по делу с Николаем Ивановичем сходить!
Вышли во двор, сходили в близлежащий киоск, купили бутылку водки и нехитрую закуску. Пришли в безлюдный скверик, сели на скамейку под раскидистым кустом, расположились.
– Ну,
– Выбросил я её!
– Как? – от удивления Никодимыч даже водку налил мимо стаканчика.
– Ну, налетела на меня Глаха, словно змея шипела, я вот сгоряча эту медаль и выбросил в форточку, только удостоверение осталось, – достал удостоверение из кармана Николай Иванович.
– Ну, ты дал! Теперь и в стакан макнуть нечего!
– А чего уж теперь! – досадливо махнул рукой Николай Иванович.
Выпили по одной, второй и последующие. Снова сходили за водкой. Продолжили обмывку медали в темноте. Попытались петь, сначала вполголоса, а затем так громко, что их обходили стороной случайные прохожие.
Утром Николай Иванович проснулся с тяжёлой головой. Так не набирался он уже много лет. Подошёл Витька, жалостливо прижался.
– Вот она медаль – то! Часа два с пацанами искали до самой темноты, а она за куст зацепилась.
– Молодец, Витюха! – Николай Иванович с нежностью обнял внука.
– Если сам дурак, то хоть внук умный, – ввернула тут же Глафира.
– Вставай давай, чай пей, да бульон куриный тебе приготовила, рюмочку выпей! Глафира чувствовала, что вчера явно зарвалась и теперь «сглаживала углы».
– Сегодня в городе праздник, день города, своди Виталика на праздник, на каруселях покатай, – протянула она пятисотку Николаю Ивановичу.
– Да одень медаль-то, чай заработал своим трудом!
Через полчаса Николай Иванович и Витька шагали к центру города. Витька держался за руку деда и всё косился на его медаль и по сторонам: обращают ли прохожие внимание, что его дед с медалью. У обоих настроение было приподнятое. Простому человеку и взрослому, и малому так немного нужно для счастья.
Материнское сердце
Валентина проснулась внезапно. Боль в сердце и необыкновенная тоска пронзила все ее существо. «Что-то случилось со старшим сыном», – решила она. Почему именно с ним, а не с другими сыновьями, она и сама не могла объяснить. Схватилась за сотовый телефон – подарок сыновей, стала звонить, телефон сына молчал. Посмотрела на часы, в Питере глухая ночь. А сердце не унималось, ныло и наполнялось тягучей тоской. Через час позвонила еще. Ответа не было.
«Что-то с сыном случилось», – сказала она приходившей каждое утро проведывать её подруге – соседке. В маленьком лесном поселке традиция такая у одиноких пожилых женщин проверять друг друга, мало ли заболел кто или ещё что случилось. Мужчины-то умирают быстро, потому и вывелись все. «Может спит крепко или уехал куда», – попыталась успокоить подруга.
«Да нет, что-то случилось, так чувствует моё материнское сердце,» – в слезах ответила Валентина и снова схватила сотовый телефон. Но ответа снова не последовало. Когда сыновья привезли в подарок этот телефон, она долго отказывалась: «Да зачем он мне?». «Мы тебе будем звонить, проверять как у тебя дела, не заболела ли ты», – убеждали они её. «Да денег-то сколько надо!» – привела Валентина последний аргумент.
– Деньги мы тебе будем на счёт сбрасывать.
Так наладилась постоянная связь. Сама Валентина звонила редко, экономила деньги сыновей, за что они постоянно её критиковали. «Не привыкла я за свою жизнь деньгами сорить,» – оправдывалась она. А вот старшему в Питер звонила. Последнее время и по телефону чувствовала, что стал её старший спиртным баловаться.
«Да что ты мам?», – удивлялся
тот её проницательности, – «Только пивка и выпил».– Чувствую я!
Валентине было за семьдесят, но в таёжном поселке, где её хорошо все знали, глядя на её энергию, ни у кого язык не поворачивался назвать её бабушкой или ещё хуже старушкой. После смерти мужа она продолжала его хобби – стала «пасечницей», заготавливала на зиму дрова и вообще вела всё хозяйство по женской и мужской линии.
Только вот сердце всё время побаливало и всё из-за старшего сына, что он неустроен там в своем Питере. «Охломон», – часто, когда еще был жив, называл его муж.
Не отвечал сын и на следующий день, и через неделю. К поиску подключились и другие сыновья.
Валентина жила в глухом таёжном поселке. Сразу за небольшим огородом начиналась величавая приморская тайга с кедрачом и дубняком, через которую возле поселка с сопки спускалась быстроводная и холодная речка. Вода в ней была настолько холодна, что даже в августовскую жару только отпетые смельчаки осмеливались в неё окунуться. В ряд по улице стояло несколько просторных домов, построенных из толстенных кедровых стволов, потемневших от времени. На отшибе близко к речке была изба Валентины. Совсем девчонкой привез ее сюда муж, охотник-промысловик Павел, привез, как оказалось, навсегда. Могилка Павла, как и многих соседей, виднелась прямо из окна. Кладбище-то было рядом.
Синева сопок в постоянной дымке летом и слепящая белизна снегов зимой – эта постоянная милая глазу и сердцу картина открывалась из окон и с крыльца дома. Сейчас без этого пейзажа Валентина свою жизнь просто не могла и представить. Тр и сына Валентины жили в городах, один директор завода, второй возглавлял какую-то специальную бригаду по стыковке линий электропередач с ГРЭС и атомных электростанций и был знаменит не менее своего брата близнеца, который возглавлял завод. У того и другого крепкие семьи, летом наведывались в гости и внуки на таежную ягоду и сладкое от таежных трав коровье молоко. Правда, собирать ягоды для них, больших и маленьких, приходилось только самой Валентине: уж очень городских не любили таежный гнус и комары, но ей угощать их ягодами было только в радость. Местных и мошкара не грызет.
А вот третий, старший сын – это была постоянная боль в сердце Валентины. Да и жил далеко, в Питере. С женой разошелся, оставил квартиру семье, сам ютился в коммунальной квартире, а ведь мужику уже за пятьдесят. Глядишь, скоро пенсионером будет.
Так хорошо вначале у него все складывалось. После школы, не сказав ничего родителям уехал в Ленинград и поступил в автодорожный институт. Сам, без всяких протекций. Учился-то хорошо, и хоть жил в лесном поселке, часто ездил на математические олимпиады. Им тогда учителя гордились: «Гляди-ка из нашей глухомани, а не хуже, и даже лучше, разных там городских учеников». И карьера после института у него развивалась стремительно, как и сам был стремительный, на первом же курсе института женился, в восемнадцать лет стал отцом. Но институт окончил блестяще, был первым студентом на курсе, потому и оставили его в аспирантуре. Да тянуло его не к науке, а к практике.
На два года ушел офицером в армию. Служил к дому поближе, на Байкале. Хотя это как раз на полпути между Питером и Дальним Востоком, строил там дороги. Окончив военную службу, на Дальний Восток, ближе к родителям не поехал – вернулся в Ленинград. Сейчас и Ленинград-то не по-русски называется, какой-то иностранный Санкт-Петербург, как будто русских названий нет, пусть хотя бы Петроград, как перед революцией назывался. Павел – то, иностранщины не признавал, долго Возмущался переименованию и всегда называл город по старому – Ленинград. Вот туда-то снова и устремился старший сын, как будто медом там кто-то намазал. А с другой-то стороны жена – то ведь ленинградка. Для нее Дальний Восток одна Тьмутаракань, хоть даже бы и в городе жили.