Владивостокские рассказы (сборник)

– Да, что же это делается-то? – громко возмутился один из прохожих и тут же получил дубинкой по голове. Он упал. Его тоже потащили к «воронку».

За него пытались вступиться другие прохожие, и снова замелькали дубинки.

– Ишь, как ловко работают «демократизаторами», – имея в виду дубинки омоновцев, послышалось с другой стороны дороги.

– Давайте их сюда, – показал от «воронков» на прохожих полковник.

– Места ещё есть!

Затолкнули в воронки и их.

Возле ёлки прекратились хороводы. Старики и старушки с детьми тоже сбились в кучу.

– Вы что, изверги, делаете? – послышались крики.

– Да это же беспредел!

– А ну, разогнать их, – заорал озверевший от вида крови полковник Пиявин.

– Да не стесняйтесь, врежьте им!

Несколько омоновцев бросились к ёлке. На глазах у детей по их бабушкам и дедушкам заходили дубинки.

Всё это снимал телевизионщик с раскосыми глазами.

– Ну-ка, разберитесь с ним, – приказал полковник.

Оператора окружили, замелькали дубинки. Телекамера вылетела из рук, её яростно пинали.

– Да это же иностранец, вроде по-японски говорит, – подбежал к Пиявину командир роты.

– Ну и хрен с ним, что он японец, пусть знает нас, русских, – грязно выругался полковник.

Не прошло и полчаса, как побоище было закончено. «Воронки», набитые людьми, ушли.

– В автобусы, по местам! – подал голос Пиявка.

– Всё, наша работа закончилась, – обратился он к командиру роты.

– Теперь пусть сами здесь разбираются.

– Кровавый московский ОМОН, – донеслось с тротуара через улицу.

Автобусы ушли. Лишь кровь на снегу и очищенном от снега асфальте свидетельствовала о произошедшей трагедии. Прямо на льду возле ёлки сидел пожилой мужчина с окровавленным лицом, остальные разбежались. Возле него кружила пожилая женщина, его жена, стирая кровь с лица мужа платочком. Сбоку стояли внуки: девочка лет восьми и мальчик лет пяти. В их глазах даже не было слёз, они были все выплаканы. Но в расширенных зрачках застыл окаменевший ужас. Казалось, они спрашивали:

– Взрослые дяди, что же вы озверели?

Через улицу на тротуаре стояла толпа зевак, что-то жестикулировал руками мужчина, рассказывал о происшедшем вновь подошедшим зевакам.

– Молодцы! Показали им, насколько крепка наша власть, – похвалил в автобусе зубровцев полковник.

Алексея от всего этого трясло. Он никак не мог прийти в себя от всего пережитого. Рядом сидел понурый Игорь. Большинство же, разгорячённые побоищем, громко разговаривали, обсуждали свои «геройские» действия, впопад и не впопад, хохотали. Глядя на них, Горчаков ужаснулся:

– И это я с ними, такой же, как они.

На душе стало ещё муторнее.

– Такого не переживал даже в Чечне, на войне. А что бы сказал фронтовик дед, прошедший две войны? И что расскажу в Москве отцу?

Он заметил, что руки его до сих пор дрожат и никак не могут успокоиться. Посмотрев на него и почувствовав его состояние, Игорь, также находившийся «не в своей тарелке», произнёс:

– Никогда не видел такой противной зубодробиловки, да ещё на глазах у детей.

– Поганая история, – поддержал его сосед.

– А что такого, – сказал Серёга.

– Мы просто выполняли приказ.

И, заметив бешеный взгляд Горчакова:

– Ты на меня глазами-то не скрипи!

– Получился супертур во Владивосток, – долетело из задних рядов.

Автобусы подъехали к гостинице, где разместился «Зубр».

– Молодцы! – ещё раз похвалил полковник.

– Можете все отдыхать до восьми ноль-ноль, – разрешил он.

– В восемь завтрак и выезд в аэропорт.

Омоновцы разбились на кучки:

– Проверим владивостокские рестораны и владивостокских барышень.

– Да уж, теперь после кровавой резни только и ходить по ресторанам, – отчуждённо подумал Алексей.

Его поселили в номере вместе с Игорем. Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Сон не шёл. Произошедшее его потрясло. А в глазах стоял тот мужчина с плакатом и ненавистью в глазах к ним, к тем, кого вырастило его поколение. Игорь тоже не мог уснуть, всё ворочался в кровати.

Утром на завтраке Алексей увидел забинтованную голову Серёги, ещё у некоторых омоновцев были в бинтах руки и наклейки пластыря на лице.

– Что стряслось?

– Стряслось. Разбежались мы по кабакам. Отдыхаем. Девки во Владивостоке красивые. Тут входит какой-то хмырь, посмотрел на наши нарукавные шевроны «Зубр», спрашивает:

– Вы из московского «Зубра»?

– Да, – гордо так отвечаем.

– Там с вами ребята хотели поговорить.

– Вышли мы, как раз и перекурить надо. А они бейсбольными битами по башке. Кричат:

– Это вам за наших!

– Кругом крики, шум. И все их поддерживают, на нас смотрят, как на волков.

– Может, как на зубров?

– Кончай острить! Из другого кабака трое наших в реанимацию попали. Какой-то бандитский Владивосток.

– Ну, да. Мы-то на их площади хуже этих бандитов выглядели, – подумал, но ничего не сказал Алексей.

Прибыли в аэропорт. Мрачный Пиявка о чём-то говорил с местными милицейскими. По радио передавали новости:

– Вчера вечером бандитские группы в нескольких ресторанах Владивостока произвели нападения на сотрудников московского ОМОНа «Зубр». Тр и сотрудника находятся в реанимации. Ведётся розыск преступников. Прокуратура возбудила уголовное дело.

Слушавшие новости трое мужчин покосились на Горчакова:

– Мало им дали.

– Теперь ребята могут из-за этих уродов на срок подсесть.

– Кровавые зубрята.

Алексей отошёл. Шеврон на рукаве в виде «Зубра» жёг руку. Никогда ему за свою службу в ОМОНе не приходилось стыдиться за этот опознавательный знак.

По прилёту в Москву всем объявили по три дня отгулов. Горчаков сходил с женой в театр. Но какое-то беспокойство не давало покоя, что-то щемило сердце. Ночами он плохо спал, кричал во сне.