Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

Всех вроде «захлопнул» в редакции молодой и деятельный помощник редактора, не говоря уже о Благове, которого он вообще не считал журналистом. Федор Иванович, хотя и числился ответственным редактором, но, по мнению Валентинова, «не мог бы написать даже простенькую статью». И все-таки он споткнулся об одного человека, и это стоило ему ухода из газеты. Столкновения Валентинова и Дорошевича можно было ожидать, несмотря на то, что поначалу они нашли общий язык. Тем не менее объединявшей их ориентации на европейские демократические ценности и парламентские традиции оказалось мало. Дорошевич еще и был патриотом России, видел в ее истории достойные памяти и уважения личности и страницы, которыми мог гордиться русский человек. При более чем определенном — не забудем — акценте на отличиях между патриотизмом «Русского слова» и квасным патриотарством.

Но даже такая взвешенная патриотическая позиция оказалась неприемлемой для бывшего марксиста и просвещенного экономиста-европейца Валентинова, для него история России была сплошным мраком, достойным лишь полного отрицания. Поэтому когда Влас Михайлович в феврале 1913 года прислал в редакцию увесистую рукопись, озаглавленную «Избрание на царство» и представлявшую собой художественный исторический очерк, написанный к 300-летию Дома Романовых, Николая Владиславовича едва не хватил удар. Он сразу же заявил, что эта «холопская статья» может быть напечатана только через его труп. Но ему напомнили, что, согласно договору с Дорошевичем, написанное им должно печататься безоговорочно. Тем более что ответственный редактор Благов никаких претензий к предложенной работе не имел. В прощальном письме к нему Валентинов так сформулировал причину своего ухода: «К „Русскому слову“ я не подхожу» ^[1204] . Сытин окончательно убедился, что единовластное руководство в редакции вряд ли осуществимо. Во главе газеты встал редакционный комитет, естественно, что наиболее весомое слово в нем принадлежало Дорошевичу. Все вернулось на круги своя. Своего рода закреплением его позиций в «Русском слове» стало решение правления Товарищества о признании его прав на пенсию. В письме от 14 ноября 1915 года он попросит Сытина «передать сердечную благодарность уважаемому правлению» ^[1205] .

1204

Цит.: Менделеев А. Г. Жизнь газеты «Русское слово». Издатель. Сотрудники. М., 2001. С.25.

1205

ОР РГБ, ф.259, к. 10, ед. хр.23.

21 февраля 1913 года, в день, когда 300 лет назад Всесословный Земский собор избрал царем боярина Михаила Федоровича Романова, «Русское слово» отдало целиком все восемь полос под очерк Дорошевича «Избрание на царство», украшенный великолепными иллюстрациями — портретами самого родоначальника династии Романовых, его матери, «великой старицы» Марфы Ивановны, и отца, патриарха Филарета. В подробнейших деталях воспроизведена историческая ситуация, когда после изгнания из Москвы польских интервентов разные сословия — дворянство, бояре, духовенство, казаки, купцы, мещане — сумели объединиться в патриотическом желании укрепить Российское государство. Публикация была своего рода напоминанием избранной в ноябре 1912 года Четвертой Государственной Думе о важности преодоления партийных, сословных и прочих раздоров на фоне нарастания политического кризиса в стране. Но Дорошевич посчитал необходимым написать еще и «послесловие» к огромному очерку, в котором прямо сказал: «Раскинувшаяся от края до края, на шестую часть земного шара, теперешняя Россия земным поклоном обязана тому поистине „великому“ земскому собору, число участников которого доходило до семисот <…>

Россия была вытащена из той трясины, в которой увязла, двинута вперед и пошла полным ходом <…>

Земский собор сделал великое дело.

Достойное представителей великого народа.

В течение 10-и лет, — шесть лет один, четыре года с Филаретом, — поднял, на ноги поставил, спас:

— Воскресил Россию.

Богатыри — не мы.

Земной поклон и вечная память ему. Слава тогдашнему народу, пославшему таких представителей <…>

300 лет тому назад мы выбирали представителей в земский собор лучше».

И в самом деле: «не все же искать „причин своих бедствий в сочетаниях планет небесных“, надо немножко и на себя оборотиться» ^[1206] .

В эти годы Дорошевич все чаще следует этому своему призыву — всматривается в прожитые годы. Дело шло к пятидесяти. Вроде и сил еще было немало, но все чаще накатывала усталость. Одолевали болезни. Сказывались годы газетной каторги. Шутка ли, изо дня в день, из месяца в месяц выдавать на-гора сотни строк? Да еще и заниматься постоянными внутриредакционными хлопотами. Сытин сообщал в одном из писем: «Дорошевич живет в Москве и после двух месяцев непрерывной работы по ночам в газете слег больным, теперь три недели лежит дома» ^[1207] .

1206

Послесловие//Русское слово, 1913, 24 февраля.

1207

Цит.: Динерштейн Е. А. И. Д. Сытин. С. 107.

Но он не мог без этой каторги жить. Он был прикован к газете, как каторжанин к своей тачке. Делал паузы, и продолжительные, уезжал далеко, не писал, не печатался неделю, другую и начинал невыносимо страдать. Потому и не позволял своему перу долго залеживаться без дела. Но в последние годы стал отмечать, что с большей охотою, нежели на злободневные темы, пишет фельетоны-воспоминания. Жизнь давала немало поводов, покидали грешную землю старые друзья, литераторы, актеры, адвокаты… В 1916 году далеко не старым человеком умер талантливый поэт и беллетрист Алексей Будищев, считавший его своим «литературным крестником». За два года до того скончалась Александра Ивановна Соколова. В том же 1914 году Дорошевич был на похоронах давнего приятеля писателя Владимира Тихонова, писавшего в «России» под псевдонимом Мордвин. Кугель вспоминал, что когда они с Дорошевичем в тот печальный день во время обедни на Волковом кладбище вышли из церкви покурить, он попытался пошутить, заметив, что вот-де ему придется отпевать Власа Михайловича. Дорошевич ответил: «Ну нет, не вы у меня, а я у вас буду на похоронах» ^[1208] . Кугель пережил его на шесть лет, но на похоронах не был.

1208

Кугель А. Р. (Homo Novus). Литературные воспоминания (1882–1896 гг.). С. 103.

С грустью приходилось признавать: «Нашей, старой, легендарной, „той“ — не барской, а барственной! — Москвы нет. Перемерла. Перемирает» ^[1209] . И он спешит запечатлеть типы уходящей Москвы — златоуста Федора Плевако, «мага и волшебника», постановщика фантастических феерий, самого предприимчивого российского антрепренера Михаила Лентовского, короля опереточных теноров, исполнителя цыганских романсов, беспутного любимца публики Александра Давыдова, блестящего театрального критика, по-старомосковски доброжелательного эстета, подлинного «Петрония оперного партера» Семена Николаевича Кругликова, чья смерть в феврале 1910 года совпала с уходом «ландыша русской сцены» — Веры Комиссаржевской.

1209

Плевако//Русское слово, 1908, № 300.

Уходят не только люди, меняется московский быт. Стоит пройтись по старой столице в Прощеное воскресенье и Чистый понедельник. Всюду «американские распродажи» — каждая вещь не более пяти копеек. Старый москвич, Дорошевич дивится на новые порядки. «Все изменилось: и сущность, и форма». Это когда же было, чтобы на первой неделе поста Москва не ела толокна, а в Чистый понедельник лакомилась вафлями? Чтобы на Сухаревке мастеровой человек бренчал не на балалайке, а на мандолине? И мороженым «яблокам-рязань» предпочитал бананы? А вместо старых «гречневиков с конопляным маслом» — вафли со взбитыми сливками? Вроде итальянского лаццарони.

На сентиментальной ноте завершается очерк «Уходящая Москва»:

«Печально зазвонили:

— К ефимонам.

Как века и века тому назад.

Печальный звон колоколов и карнавальный шум, смех, дуденье в пищалки, настоящее вербное гулянье на грибном рынке.

Разные века смешались, спорят в этих звуках.

И под этот диссонанс уходит, уходит „старая Москва“» ^[1210] .

Фельетоны-воспоминания, фельетоны-некрологи перемежались с юбилейными публикациями. В ноябре 1908 года исполнилось 25 лет литературной деятельности старого товарища Владимира Алексеевича Гиляровского.

1210

Там же, 1914, 19 февраля.

«Соблазнительно написать биографию Гиляя! — мечтает Дорошевич в фельетоне „по случаю“.

— Бурлак, казак, рабочий, актер, спортсмен, репортер, поэт.

Какие краски! Волга, война, старая Москва, славянские земли.

Вышел бы целый ряд захватывающих фельетонов».

Но самое важное для Дорошевича в старом друге это то, что литератор Гиляровский «родился от пережитой нужды, лишений, страданий, от наблюдательности, от доброго, чуткого, отзывчивого сердца» ^[1211] .

1211

Там же, 1908, № 278.

Это был близкий ему опыт, который не забывался.

Впрочем, он знал, что мемуары — самый опасный род журналистики. Потому что в жизни несносны старики, которые всегда спешат что-то сказать кстати и по случаю. Но зачем же подражать им, когда есть другие, блестящие образцы? Хотя бы Жюль Кларти, великолепный французский публицист, умный, тонкий, изящный. Директор лучшего национального театра «Комеди Франсез». Вот кто умел вспоминать интересно, со вкусом! Но когда пустился Кларти в воспоминания? В последние годы жизни. И это не было данью усталости. Скорее отвращением лица от той «скандальной» журналистики, которую он презирал.