Власть колдуна (Остров в Лантике)

Справа шли лысые сопки с торчащими из снега черными острыми пнями. Деревья, которые когда-то росли здесь, сгорели при пожарах, а оставшиеся – вырубили. Слева от дороги шел край Острова. С высокого уступа хорошо было слышно, как внизу грохотало о камни задыхающееся в снегу море.

Идти становилось все труднее. На дороге еще с прошлого бурана лежал глубокий снег. Правда, можно было подняться на сотню метров – там снег сдувало ветром, но вы боялись потерять дорогу. И шли, проваливаясь по пояс, чувствуя, как мягкий пушистый снег обволакивает вас холодком, сковывает движения. Зная свою силу, он будто потешался, прикидываясь слабым и податливым. Он заигрывал с вами, подталкивал, подсовывал твердые участки дороги, когда вы выбивались из сил, но, едва вы обретали уверенность, он неожиданно набрасывался из-за сопки, сталкивал в хитро заметенные ямы и радостно гудел, глядя, как вы барахтаетесь на дне. Вам даже виделась его улыбка – озорная и до ужаса добрая. Когда вы совсем теряли надежду, он втыкал перед вами километровый столб, как бы говоря: смотрите, вы все-таки идете, вот еще километр позади! И тут же, сразу за столбом, наметал сугроб, через который приходилось перебираться ползком. Из этого сугроба он дышал вам в лицо холодом, хватал сквозь промерзшие перчатки за пальцы, за ноги стаскивал назад. Но, уже падая без сил лицом в снег, вы вдруг натыкались на твердую ледяную корку дороги.

Снег играл с вами, как кот с мышью, то набрасываясь сзади, то за выступом сопки поджидая, пока вы приблизитесь, чтобы прыгнуть вам на грудь. Когда ему удавалось опрокинуть вас, смять, он восторженно выл в высоких дырявых пнях.

Вы прошли уже километров тринадцать, но усталость давала себя знать. Наступающая темнота подстегивала, и твердые участки дороги вы почти пробегали, не отдышавшись, падали на сугробы, разгребали снег и чувствовали, как он ледяными кольцами смерзается под отворотами перчаток, над низкими бортами ботинок. Эти кольца были как наручники. Они становились все толще, все сильнее сжимали вас холодом.

– Послушай, – сказал попутчик, – давай через сопку махнем. Километра полтора сразу сбросим... Да и идти легче будет.

– А не заблудимся?

– Не должно... Дорога-то опоясывает сопку. Перевалим – все равно на нее выйдем... Нам не миновать ее.

Вы пошли через сопку. И заблудились. Перевалив через вершину, вы двинулись вниз и занесенный участок дороги прошли, не заметив его. И продолжали спускаться, пока не оказались на дне распадка. По обе стороны от вас поднимались заросшие лесом сопки. Здесь уже была ночь.

Снег теперь доходил вам до пояса, здесь он был еще мягче и податливее. Каждый шаг давался с трудом, ноги неожиданно проваливались, и нельзя было предугадать, как глубоко они провалятся на этот раз. Вы пошли наверх, чтобы выиграть хоть сотню метров, забирая вправо. Вверх и вправо, вверх и вправо. А потом вдруг остановились, одновременно заметив, что идете вниз.

– Отдохнем?

– Нельзя. Замерзнем. Здесь нас и искать не будут.

– Мороза почти нет...

– Не важно. Еще легче замерзнуть можно. Пошли.

– Подожди... Садиться не будем... Постоим...

Вы постояли минут десять, прислонившись спинами к толстому пустому пню, но сил не прибавлялось. Наоборот, они, казалось, растворялись в снегу, в темноте, их словно выдувало ветром. Потом вы двинулись прямо вверх, уже не пытаясь выиграть ни метра. А перевалив через вершину сопки, снова пошли вниз, напрямик к морю, натыкаясь на занесенные снегом пни, проваливаясь, поднимаясь, окончательно потеряв ощущение времени и пространства. Вы спешили. Чувствуя, как все теснее сжимаются ледяные подтаявшие кольца на руках и ногах. О том, чтобы добраться до Бошняково, уже не думали. Была только одна мысль – выйти на дорогу. И когда вы все-таки вышли на нее, облегчение лишило вас последних сил. Как и три часа назад, вам оставалось пройти все те же семь-восемь километров.

Опершись спиной о срез сопки, вы молча постояли несколько минут. Впрочем, вполне возможно, что вы простояли весь час. Ты не замечал, когда наступал сон, просто вдруг ловил себя на том, что просыпаешься. Голова была ясная, ты прекрасно понимал, что может случиться, если вы заснете, но почему-то был уверен, что на следующий раз не заснешь. И опять просыпался. Проходила минута, ты думал о том, как могло случиться, что заснул, выпустил сознание из-под контроля, и... просыпался. Потом это начало тебя забавлять, ты думал, как обо всем этом будешь рассказывать ребятам, и просыпался.

Еще ты как-то очень спокойно и безразлично подумал о том, что вот так, очевидно, и замерзают люди при почти нулевой температуре, тихо и безболезненно. А когда проснулся в очередной раз и повернулся к своему попутчику, чтобы рассказать ему об этом, увидел, что он спал. Слегка осел на дорогу, упершись ногами в сугроб и склонив голову набок. И самое страшное, что тебя встряхнуло, вернуло в эту ночь, на эту дорогу, в эту опасность, – холодный твердый кончик носа спящего рядом человека. Ты встряхнул его, растолкал, заставлял подняться, начал растирать лицо. Он поначалу отбивался, что-то ворчал, но все-таки проснулся и стал на ноги.

И вы снова пошли. Медленно, рывками, останавливаясь и переводя дыхание. Главное было – двигаться. И еще одно – не выпустить из-под ног дорогу, не дать ей уйти в сторону, незаметно шмыгнуть за сопку, спрятаться в сугроб. На это уходило все внимание, потому что дорога в самом деле проделывала все эти штуки, пытаясь сбросить вас, как норовистая лошадь, ощутившая слабость всадника.

Огни вы увидели неожиданно и сразу как-то очень близко. Это шел бульдозер из Бошнякова в Лесогорск. А на следующий день вам сказали, что этот единственный бульдозер был снят с расчистки шахты и направлен на поиски. Через четыре часа после вашего выхода из Лесогорска вслед за вами пошел еще один бульдозер, что несколько поисковых отрядов направили пограничники. Один из них шел по берегу моря, осматривая присыпанные снегом валуны и коряги, второй отряд двинулся в сопки, время от времени стреляя в воздух ракетами, а третий – пошел по старой заброшенной дороге. А когда вас уже везли в кабине бульдозера, где-то вверху, в снежной круговерти, пророкотал поднятый по тревоге вертолет.

– Ну что, все нормально? – спросил наутро начальник шахты.

– Да, вроде...

Вы снова влазили в свои одежки, обретали имена, привычки, недостатки. Они уже не были вам малы.

РАЗГОВОРЫ. К вечеру узкая прерывистая тропинка на крыше состава превратилась в плотную дорожку. Не было, наверно, ни одного пассажира, который бы хоть раз не прошел состав из конца в конец. Все до рези в глазах всматривались в белую слепящую даль, надеясь увидеть темную точку снегоочистителя.

Несколько раз в океане на самом горизонте показывались суда. Белые, в светло-голубой дымке, они возникали и медленно таяли в том месте, где небо соприкасалось с водой. Два раза прилетал военный вертолет и сбрасывал мешки с хлебом, колбасой, сгущенным молоком, чаем.

После полудня, когда снег уже не был таким ярким, когда и небо, и снежная равнина налились холодной синевой, многие как-то неожиданно близко увидели цепочку лыжников. Это был первый отряд с продуктами. Часа через три пришел еще один, а к вечеру, когда уже почти стемнело, на крышу крайнего вагона ступили лыжники-спортсмены.

Все они остались ночевать в составе.

– Послушай, Иван, – сказал Грачев, – ну, есть все-таки место на Острове, где ты не был?

– Вроде везде был...

– И на Тюленьем острове?

– Был, – сказал Иван.

– И как там?

– Не понравилось. Воняет.

– Как воняет?!

– Ну, тюлени эти... Сивучи... Ими же весь берег покрыт, земли не видать. Что же ты думаешь, в туалет они ходят? А еще эти птичьи базары, кайры – от них неба не видать... Мне не понравилось.