Властелин Урании

Но когда я поведал ему о перепалке, случившейся перед собором, и пересказал, что говорил тот старик по поводу астрономических часов, его речи приобрели более благодушный характер.

«Эти часы врут», — буркнул он.

Не остановившись на этом, я ему признался в своем подозрении, что призрачные острова Эресунна явились нам из будущего.

— Что явно противоречит твоим бредням насчет звезд, которые не существовали бы, если бы никто их не видел. Берега грядущего не могли бы быть видимы, пока они еще не родились из моря.

— Значит, они, вероятно, уже возникли.

— Каким образом то, что принадлежит будущему, может существовать уже сегодня?

— А разве у меня нет способности провидеть события заранее? Грядущее в моих глазах ведь уподобляется прошедшему? Может статься, оно не уже существует, а пребывает вечно. Возможно, тот однорукий, что болтал в соборе, не прав, утверждая, что если все часы остановятся, время не прекратит своего течения? Что, если мы подобны головастикам: плавают они; плавают вдоль стенки стеклянной колбы, снуют неустанно то вверх, то вниз, но никогда им не дано увидеть, что сосуд круглый? Может, время — как стекло? Может, мы — головастики? Если бы мы выпрыгнули из воды, мы бы увидали, что людская суета похожа на их мельтешенье.

— Понятно, кто тебя заморочил, — заявил тогда мой господин. — Это все Бруно, узнаю его лживые разглагольствования, эту манеру подвергать сомнению все, даже сам ход времени.

— Вы ошибаетесь, — возразил я. — Джордано Бруно слыхом не слыхал о моих предсказаниях, вообще, кроме как о моей памяти, ничего обо мне не знает. Тем не менее верно то, что если бы нашелся человек достаточно умный и ученый, чтобы сохранять в своей памяти мир во всей полноте и точности таким, каков он есть, он знал бы так же точно и вполне все, что будет.

— Не желаю больше слушать подобный бред, — оборвал он.

— Однако же, — не унимался я, — когда вы меня расспрашиваете о будущем, мой бред внушает вам самое ошеломляющее доверие, разве не так? Да я и сам, утверждая, что я предчувствую лишь то, что уже совершилось, ничего, кроме этого, и не предсказываю: мой брат-нетопырь, живущий среди звезд, сообщает мне о том, что нас ждет, ему же видно все разом: и смерть Сократа, и падение Вавилона, и коронация Христиана IV, хоть до нее дело еще не дошло, и даже 2123 год, который тем паче пока не наступил. Мой небесный брат знает место вашего рождения так же, как и кончины. Ему ведомо число всех сущих в мире вещей, и, может статься, в это самое мгновение он беседует с вашим братом, тем, что не живет на земле, ему вовеки не стать грешником, он останется нежным и блаженным в лоне Господа нашего Христа, который в милосердии своем зрит всю историю рода людского в стеклянной колбе.

— Довольно, — вздохнул он. — Во всем этом нет ни крупицы смысла.

— Смысл здесь такой, что в мире ином смерть Сократа, коронация датского монарха, падение Вавилона и 2123 год — все едино, все связано.

Тут его поразила внезапная идея:

— А ну-ка, скажи, что твой брат, который так и не родился, думает о наступающем царствовании Христиана IV?

— Что для вас оно чревато испытаниями.

— Об этом я бы и сам догадался. А что он скажет о месте моей кончины, раз уж оно ему известно?

— Это случится вдали от острова Гвэн.

— На суше или на море?

— Очень далеко от всех морей.

Отныне его воображение было отмечено мрачной печатью предопределенности, что, впрочем, отнюдь не спасало от страха перед кораблекрушением, истерзавшего его на обратном пути. Тремя днями раньше, в час отплытия, по моему примеру вздумав погадать на моей книге, он открыл Альциато на эмблеме 167-й: дельфин, выброшенный на песчаный берег. Вдали виднелся корабль, напоминающий его собственный. Животное сетовало на опасности, коими полон океан, говоря так: «Если Нептун не избавляет от беды своих родных чад, как же могут люди, пускаясь по волнам, не подвергаться величайшим невзгодам?» Значение этой эмблемы было не ведомо моему господину, а между тем название звучало так: «In eum qui truculencia suorum perierit» (тот, кого сгубила его собственная ярость).

Плавание наше было неспокойным. Нос корабля рассекал бешеные волны, скрипя, словно мельничное колесо. Со всех сторон вздымались валы, и клочья пены, срываясь с их гребней, катились в глубокие пропасти. Через час Сеньор спустился к льяло — водостоку, нащупал опору где-то в груде канатов и бревен, уцепился, другой рукой сорвал нос, побагровел, и его стошнило. Моряки, бывшие на палубе, его слуга и я сам — мы все притворились, будто не замечаем, что он плачет, не в силах снести такое унижение. К тому же я опасался появления призрачных островов, способного погубить нас в этих опасных прибрежных водах, где так велик риск крушения. Но морская даль с танцующими под пологом тумана волнами оставалась пустынной, и мы обошли рифы близ Норребро еще до наступления темноты.

— В чем дело? — крикнул Господин, увидев моряка, причалившего свою лодку к борту «Веддерена».

На рейде стоял в ожидании черный корабль королевского флота.

— Нынче утром прибыли два посланца королевы и пастор, их сразу повезли в храм Святого Ибба. Ваша карета тоже там.

— По какому праву они взяли мою карету?

Он заявил, что поедет верхом, и приказал отыскать Хальдора. Моряк отвечал, что слуга уже здесь, на дюне, и лошади тоже. Эту весть Сеньор встретил с заметным облегчением. С той поры как здесь побывал советник Христиан Фриис, он ощущал, что ему грозит бунт.

На пути от дома Неландера до мельницы Мунтхе наше появление и впрямь встречали криками. «Долой ересь!» — вопили одни. «Преступлениям конец!» — надрывались другие.

Поселянам так не терпелось получить все те поблажки, каких они ожидали от коронации нового монарха, что они бы охотно ускорили желанную развязку, забив нас камнями до смерти. Их удерживал только страх перед наказанием, каковое не замедлило бы воспоследовать. Старшие несколько утихомиривали буйство молодежи. Тумаки и угрозы, расточаемые слугам Ураниборга, доставались им лишь потому, что жителям хотелось уязвить самого хозяина, но последний делал вид, будто ничего не замечает.

Наше продвижение по дороге к Ураниборгу было замедленным, толпа как бы невзначай угрюмо скапливалась на пути, мешая проехать. Наконец мы добрались до Восточных ворот, там же стояла и карета. Два посланника будущего короля созерцали красоты парка на закате дня, под багровеющими небесами; их сопровождали Магдалена и Элизабет.

То были господа средних лет, болтливые, будто сороки, одетые как священнослужители, в шляпах из тонкой недорогой шерсти с полями, отделанными черным бархатом. Заметив приближающегося хозяина, оба состроили постные физиономии и погрузились в молчание, достойное монахов. В двух словах они объяснили ему цель своего прибытия: им было надобно кое о чем расспросить пастора Енса Енсена Венсосиля, того, что в приходе Святого Ибба, они как раз только что вернулись из пасторского дома. Сеньор, уже знавший об этом, отвечал так:

— Я могу давать отчет лишь тем, кто мне ровня. Мы здесь не среди папистов, которые готовы вырвать у человека клятву под пыткой и утверждают, будто Христос радуется, видя, как ломают кости неверующих.

— Значит, вы осмеливаетесь признаться, что не веруете?

Тут Господин сорвал с себя нос, который, однако же, перед тем весьма учтиво пристроил на подобающее место, чтобы встретить гостей. Когда он приходил в бешенство, его голос утрачивал сходство с утиным кряканьем. Тут он, напротив, вырывался из самых глубин его существа, грохоча, как морские валы в бурю, когда они разбиваются о скалы с тем же звуком, с каким бы грохнулось оземь большое дерево.