Влюбись в меня себе назло

– А что твоя Зарина сразу под тебя легла, прямо в первый день?
– отпарировала я, взвившись от его чванливой презрительности. - Ей это, видно, ничего не стоит, она наверняка готова лечь с каждым в постель запросто, без разбору, только позови!

– Чёрт, ну и язычок у тебя поганый! - выругался Олег. И глаза его враждебно сузились.

Я содрогнулась внутри, хотя на самом деле никакого страха не чувствовала.

– Знаю, ехидный и острый, зато сама не подстилка! Не беспокойся, не буду я лить по тебе слёзы! - произнесла заносчиво, добавив в свой голос как можно больше сарказма. - Не буду лишать себя жизни. Уходишь - значит так надо! Значит не ты мне предназначен судьбой. А это была обыкновенная интрижка. Так, зачем мне было ради интрижки окучивать тебя?! Пусть девицы, подобные Зарине, это делают... А мне надо оглядеться и поискать того, с кем мне суждено судьбой быть вместе. Клин клином вышибают!

– Вот и ажурно! - процедил сквозь зубы Донцов. - Забей на меня и живи счастливо! Желаю удачи!

Повернулся и зашагал в направлении своего дома.

Глава II

Я долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом, но ещё и потом какое-то время не могла сдвинуться с места. Застыла от вскипевших во мне злости и обиды. Безумной злости и незаслуженной обиды. Душа моя постепенно наполнялась жуткой болью. Меня бросили ради другой. Я была оскорблена, унижена. Но понимала, нельзя позволять себе страдать и плакать в общественном месте.

– Ты что стоишь, как соляная статуя в Израиле?
– вернул меня из невесёлых дум в действительность насмешливый голос.

Передо мной стоял, можно сказать, мой заклятый враг Лёха Крылосов. Прямо занудно-навязчивый сюрпризатор какой-то! Незаметно подобрался со стороны Дворца спорта. Конечно, где бедствие, туда и крысы сбегаются, ищут, чем поживиться! По счастью, я стала приходить в чувства. Отвратительный облик возмутителя моего спокойствия вынудил вынырнуть из омута переживаний.

– Я задержался после секции, - между тем продолжил Крыса, насмешливо на меня глядя своими хитрыми раскосыми глазами - у него в роду, скорее всего, был кто-то из явных азиатов, потому что заметны на его лице и выступающие скулы, - выхожу и оказываюсь свидетелем истерически-исторического прощания Ромео и Джульетты, хотя нет, скорее, Молчалина и Софьи. Молчалин такой нежный, "скромный, в лице румянец есть" с печалью в голосе клянётся, что изменил не из подлости, а по нечаянной рассеянности. Она ему в ответ: "Какие низости... Себя я, стен стыжусь!" Потом вослед ему просительно смотрела, безмолвно умоляя вернуться.

– Твоё какое дело?! - нехотя возмутилась я опустошённо-бесцветным голосом. Мне совсем не хотелось вступать с ним в спор.
– Ты же не Чацкий, чтобы стонать от горя!

В нашем городе весной побывал краевой драматический театр со спектаклем "Горе от ума". Почти всех старшеклассников четырёх городских школ заставили побывать на нём. И теперь многие знакомы с текстом великой комедии. А уж Крысе, похоже, спектакль стал бальзамом для его злобного языка, своеобразным энергетиком.

– Я не стону, я негодую!
– парировал Лёха.
– Как можно горевать по человеку, изменившему и убежавшему к другой цыпочке! Он же Флюгер! А ты реально не красна девица, выросшая в монастыре, зеленая и неискушенная! Ты, скорее, леди Баг в суперском обличье или Ехидничка, ставящая на место таких злодеев, как я!.. Распрощалась с кавалерфрендом... Ну и ладно, бог с ним, не стоит тут всё слезами заливать.

– Я вовсе не реву, - буркнула хмуро и независимо от себя тяжело вздохнула.

– Он встретил ту, которую хотел и которой достоин, - на миг скривившись, продолжил вкрадчиво Крылосов.
– Не спорю, она красотка, огненная такая, цыганистая, о таких все мужики мечтают.

– И ты тоже?
– не удержалась съязвить.

– Я - не все, я - индивидуум, самостоятельно мыслящая особь. Меня яркими очами и пухленькими щёчками не завлечёшь, мне что-нибудь позатейливее подавай. А хочешь, я её у него отобью? Разлучу их, разведу в стороны, так сказать.

Я недоверчиво взглянула на парня - опять придуривается! Но сильно загоревшее за лето лицо его было необычно серьёзным. Только меня не проведёшь: мне ли не знать хитрую, изворотливую сущность своего недруга! Похоже, он примитивно изгаляется надо мной, чем, конечно же, наслаждается.

– И что же ты задумал?
– открыто спросила.
– Наверняка какую-нибудь каверзу?

– Но почему каверзу?
– нарочито обидчивым тоном произнёс Лёха, проводя всей пятернёй по своим тёмным густым волосам, подстриженным то ли под канадку, то ли под какую-то другую, похожую на неё спортивную стрижку.
– Слово какое-то старушенское отыскала! Я собираюсь тебе помочь.

– И что за это жертвоприношение ты ждёшь?..

Я ещё не закончила, как Крылосов выпалил, словно выстрелил:

– Ты переспишь со мной!

Вообще-то, сказано было негромко, однако я была почти оглушена. И буквально на целую минуту, если не больше, онемела, уставившись на доставучего наглеца.

– Ага! Сейчас побежала!
– наконец-то нашлась что сказать.

– Можно и не сейчас, - оскалил зубы парень, - можно завтра или послезавтра, мне не к спеху!

И шагнул ближе ко мне ещё на шаг, оказался со мной почти нос к носу. Его горячее дыхание чуть не опалило, словно вырвавшееся пламя из глотки дракона. Я резко, с силой оттолкнула его от себя, он с трудом удержался на ногах.

– Хам недоразвитый!
– заорала во всю мочь.
– Свинья тупоумная! Недоумок проклятый! Крыса гнилая! Таракан напыщенный.

– Ну, вот!
– засмеялся вдруг Лёха.
– Теперь совсем другое дело! Ожила! А то была как смерть!.. Запомни, завтра ещё не конец света. А если он и наступит, то первыми в горящую пучину полетим не мы с тобой, потому что впереди нас - огромная очередь из таких, как Донцов...

Не слушая его больше, помчалась к автобусной остановке, хотя обычно до своего микрорайона из центра города добиралась пешком. Ведь идти-то каких-то минут двадцать, а ехать пятнадцать, потому что в объезд. Через метров пятьдесят всё же оглянулась - Крыса стоял на прежнем месте и нагло ухмылялся - и тогда я вызывающе крикнула:

– Я его люблю, слышишь! Можешь смеяться над этим сколько угодно!

Всю дорогу до дома и потом, когда забралась в мезонин, где располагалась моя комната, чтобы зализывать раны, злилась то на Лёху с его глупыми выходками, то на себя - зачем втянулась в глупые пререкания.

Увы, я с детства не умею быть правильно несчастной - горемычной и удручённой: рыдать, скулить и плакать в три ручья, чтобы меня пожалели. Я начинаю злиться и негодовать. Ужасно не терплю, когда меня видят страдающей. А маету свою и терзания обыкновенно заталкиваю глубоко в душу, чтобы наедине с собой позволить им всплыть и захватить меня.

Впрочем, уединиться мне на сей раз не удалось. Мама позвала меня вниз. Неохотно спустившись, побрела в кухню, где маячила моя красавица мамочка - в светло-жёлтом фартуке с ярко-голубыми бабочками, красиво оттеняющими синеву её васильковых глаз. Я была бы не против, если б мне достался не папин - русалочий, зелёный, а мамин - сапфировый, почти ангельский цвет очей.

Сегодня её синие очи были чересчур сердиты. И голос без привычной мягкости. Оказалось, ей пожаловался на меня сосед дядя Саша, над которым я иногда насмешничала.

– Я отправлю тебя к отцу в Москву, - пригрозила она мне в сердцах после того, как жёстко отчитала, - если не перестанешь натравливать на соседа нашу Анжелу и обзывать его бегемотом.

– Гиппопотамом, - заспорила я, - он просто шуток не понимает. Я всего-то процитировала Чуковского: "Вот идёт Гиппопотам. Он идёт из Занзибара. Он идет в Килиманджаро". Он действительно похож на гиппопотама, такой же толстый и тупой, с бегающими глазками. Постоянно через забор за мной наблюдает украдкой и мясистым носом нюхает, чем у нас пахнет. А Анжела, между прочим, сама на него бросается. Она его на дух не переносит.