Влюбленный виконт

– Ты не будешь смеяться, если я скажу, что делаю это просто из трусости?

– Я не больше склонен смеяться над тобой, чем ты – хихикать. – Майлз прислонился плечом к стене и скрестил руки на груди, изучая ее профиль. – Чего же ты боишься, Эл?

– Боюсь, что, после того как Люк отвергнет предложение маркиза, тот попросит разрешения видеть меня. Зная своего брата, я не сомневаюсь, что он пошлет за мной, если его светлость попросит об этом. Если меня не смогут найти… – Она замолчала с грустной улыбкой и развела гибкими руками. – Так что, как видишь, это просто-напросто трусость.

«Отвергнет предложение лорда Фосетта».

Эти слова прозвучали очень приятно. Внезапно Брюссель показался не таким уж привлекательным.

– Я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь станет искать тебя в моей комнате, это верно, – сухо сказал Майлз, надеясь, что ему удастся скрыть охватившую его радость. – И ты вполне можешь оставаться здесь, поскольку Фосетт считает, что тебя нет дома. Могу я спросить, почему ты так уверена, что Люк отвергнет предложение его светлости?

– Потому что я не хочу выходить за него замуж, разумеется. – Она потерла висок. – Не будь болваном, Майлз. Люк спросил меня, что ему ответить маркизу, и я сказала, что он меня не интересует.

Предостережение было напрасным. Он был именно болваном, пришедшим в восторг оттого, что она не собирается выходить за красивого богатого лорда Фосетта. Это, конечно, всего лишь отсрочка – она в конце концов выберет себе кого-нибудь, – но он все равно был необъяснимо рад.

– Я искренне интересуюсь, почему Фосетт тебя не устраивает. У него есть титул, он обладает приличным состоянием, я не заметил, чтобы уши у него были зеленые или что у него на кончике носа противная бородавка. Короче говоря, это вполне приличный улов. Разве нет?

– Так говорят только о рыбе, – твердо сказала Элизабет. – А если ты этим хочешь сказать, что его светлость недурен собой, – это так, я согласна, но оставим его зеленые уши.

– Вряд ли меня можно считать хорошим судьей в том, привлекателен или нет мужчина.

– Это очень смешно. Женщины знают, красивы или нет другие женщины.

Она была права, но он не собирался спорить с ней на эту тему. Он сказал напряженным голосом:

– Я только хотел сказать, что меня бы он не привлек.

Ну вот, это уже совсем никуда не годится. Ад и преисподняя.

Элизабет громко рассмеялась.

– Надеюсь, что это так.

Он покраснел. Она часто таким образом действовала на него. Он добавил для ясности:

– Если бы я был женщиной.

«Если бы я был женщиной»? Господи, еще хуже. Зачем он это-то сказал? Он быстро поправился:

– И хотел бы найти богатого титулованного мужа.

Этот образ явно показался ей еще более забавным.

Ему действительно следовало бы закрыть рот и, наверное, больше никогда не открывать его.

К его облегчению, она в конце концов перестала смеяться и посмотрела на свои руки.

– Ты говоришь так, будто такая серьезная вещь, как брак, не должна основываться на чем-то большем, чем родословная и богатство. Это неправильно. Вы, мужчины, можете тянуть время, решая, кого взять в жёны. Мне такая роскошь недоступна.

Вот гораздо более безопасная тема для разговора. Не один раз они обсуждали неравенство между мужскими привилегиями и подчиненным положением женщин, и он с радостью переместился на эту промежуточную территорию.

– Миром правят мужчины. Мы с тобой это знаем.

– Может быть, потому в мире так много войн.

В ее «серебристо-серых глазах появился воинственный блеск.

Он мог бы вечно смотреть в эти грозовые глубины.

– А тебе не представляется замечательным, что мы готовы умереть, защищая наши страны, наши семьи?

– Прежде всего мне кажется глупым, что вы навязываете ситуацию друг другу. Женщины никогда не стали бы это делать.

– Они предпочитают вышивку и сплетни. Это гораздо продуктивней.

Элизабет терпеть не могла всего связанного с тканью и иголками, и не была настолько ограниченна, чтобы заниматься сплетнями. Она бросила на него надменный взгляд, который мог бы превратить мужчину послабее в лужу извинений, но он привык к этому и отвесил ей легкий насмешливый поклон, злорадно усмехаясь и радуясь, что может восстановить хотя бы небольшое равновесие.

– Разумеется, я не говорю о присутствующих.

– Не понимаю, почему я вообще полагаюсь на тебя.

– А я подумал, что ты здесь потому, что мои окна выходят на улицу.

Элизабет вскочила с кровати и подошла к окну.

– Отчасти это так, – согласилась она, – но с Люком я не могу об этом говорить… он просто видит меня насквозь – он это умеет. И я, конечно, не могу говорить о замужестве с мамой, потому что она очень некрасиво краснеет, если я начинаю задавать ей неудобные вопросы.

«Господи, если она могла подумать, что я стану отвечать на вопросы о близости между мужчиной и женщиной…»

Другое дело – наглядный показ, кончающийся вздохами и блаженством, но об этом не могло быть и речи, равно как и о дискуссии на эту тему.

– Я несведущ в этом, – сказал он осторожно, все еще стоя в намеренно небрежной лозе, прислонясь к обшитой панелями стене. – Я так же не состою в браке, как и ты.

– Но тебя и вполовину не так опекают, как меня. – Густые ресницы опустились на нежные щеки. – Но тем не менее я не спрашиваю тебя ни о чем, кроме твоего отношения к этому предмету. Или я не права?

– В каком смысле не права? – осторожно осведомился он.

– Я понимаю, что это не волшебная сказка с мифическими принцами и единорогами, но, конечно же, это ведь не слишком много – хотеть отчаянно влюбиться, да? – Она судорожно сглотнула, и стало заметно, как прошла волна по мышцам гортани. – Или я просто безнадежная наивная дурочка?

Отчаянно влюбиться, по его опыту означало отчасти попасть в ад.

– Немного наивная – может быть, учитывая твое положение в обществе, Эл.

Он ответил настолько честно, насколько мог себе позволить, поскольку этот предмет был остро мучительным. Майлз не хотел, чтобы она вышла замуж ради положения в обществе, и при этом, как это ни противоречиво, хотел, чтобы она кого-то полюбила. Это было бы еще хуже, чем видеть, что она довольна своей жизнью с каким-нибудь славным парнем типа Фосетта.