Вне подозрений

— Точно. И мне не важно, плохие это парни, как ты говоришь, или хорошие. Но если бы они действительно стояли за всем этим, то Джесси нашли бы в собственной машине на дне канала, к примеру. Смерть выглядела бы как несчастный случай, а не самоубийство.

Джек смотрел в пустую кофейную чашку. Внезапно она показалась ему огромной черной дырой, готовой поглотить не только версию об инвесторах-убийцах, но и его самого.

— Ты в порядке? — спросила Клара.

— Да, конечно. Это действительно для меня новость. Самоубийство исключается, и я начинаю понимать, почему полиция так плотно взялась за меня.

— Правильно понимаешь.

Джек налил себе кофе, отпил глоток. Потом вдруг поймал на себе взгляд Клары.

— Похоже, ты знаешь больше, чем говоришь.

— Возможно.

— Может быть, поделишься?

— Да, пожалуйста.

— Слушаю.

— Не зли меня. Я могу нанести ответный удар, и тебе мало не покажется.

Тон угрожающим не был, но Джек почувствовал страх. Клара поднялась, давая понять, что ему пора. Джек поставил чашку с кофе на стойку и сказал:

— Спасибо за кофеин.

— Пожалуйста.

Она проводила его до двери. Он шагнул за порог, потом вдруг остановился, обернулся и сказал:

— Я Джесси не убивал.

— Ты это уже говорил.

— У меня не было причин.

— Впервые слышу.

— Так и знай.

— Да. Теперь знаю. Наконец-то.

Они попрощались, Джек сбежал по ступенькам, дверь за ним захлопнулась.

21

К девяти часам Джек доедал уже вторую порцию «ropa vieja», блюда из мелко нарезанной говядины, название которого можно было перевести как «лохмотья». Если верить бабушке, название это относилось лишь к внешнему виду жаркого и не имело ничего общего с его ингредиентами. А потом она угостила его «tasajo», не уточнив, что это яство из конины. И стала клясться и божиться, что кубинцы едят недозрелые овощи и жареные листья подорожника, которые в тропиках считаются деликатесом.

Похоже, Джеку предстояло немало узнать о кубинской кухне.

У абуэлы он расслабился. Пытался дозвониться Синди, но ничего не получилось. Может, оно и к лучшему, подумал Джек. Ему нужно было время, чтобы отточить и аргументировать свои объяснения. Нельзя же заявиться и бухнуть с порога: «Хорошие новости, дорогая. Эти сексуальные записи были сделаны восемь лет назад».

— Mas, mi nino? — Абуэла спрашивала, не хочет ли ее мальчик съесть чего-нибудь еще.

— No, gracias. [8]

8

Нет, спасибо (исп.).

Она погладила его по голове и подложила в тарелку риса. Джек возражать не стал. Он мог лишь догадываться, какое удовольствие доставляет абуэле приготовление разных блюд — с учетом того, что на протяжении тридцати восьми лет холодильник у нее пустовал. Теперь у бабушки потрясающая кухня и холодильник набит битком. Джек снял для нее практически новый дом, она делила его с подругой. Какое-то время, впрочем, не слишком долго, жила с ним и Синди. Каждый вечер они собирались за обеденным столом. Джек говорил на скверном испанском, абуэла — на ломаном английском. Каждый старался выучить незнакомый язык в рекордные сроки, чтобы можно было свободно общаться. Собственный дом очень много значил для абуэлы.

Трудно поверить, но прошло всего три года с того дня, когда Джеку позвонил отец и сообщил, что к нему во Флориду, в Международный аэропорт Майами, прилетает бабушка. Джек едва телефон не уронил. Он никак не ожидал, что абуэла — это в ее-то возрасте! — решится прилететь в Майами по гуманитарной визе, чтобы навестить своего умирающего брата. Сам он несколько раз собирался на Кубу, и хотя многие американцы навещали там своих родственников, Джеку в визе отказали. Наверное, сыграл свою роль тот факт что отец Джека, будучи членом законодательной палаты штата, затем и губернатором, часто произносил антикастровские речи. Бабушка приехала по временной визе, но точно знала, что назад ни за что не вернется и будет добиваться американского гражданства. Первая их встреча вызвала бурю эмоций. Впервые за всю жизнь Джек почувствовал, что его мама — не некое бесплотное существо. Она перестала быть лишь безмолвным изображением на старом снимке, лицом. Ана Мария жила, существовала. У нее была мать, которая очень любила свою девочку. И которая теперь самозабвенно любила Джека, то и дело обнимала его, закармливала разной вкуснятиной — до тех пор, пока он не начинал чувствовать, что вот-вот лопнет, — а потом подавала десерт.

— Я приготовить пирог с ягодами, — с торжественной улыбкой заявила она.

— А, новое изобретение.

— Я его только улучшать. Не изобретать.

Оба они рассмеялись. На секунду Джеку показалось, что он тонет в ее больших и добрых карих глазах. Всю жизнь ему твердили, что он похож на отца, и не потому, что никогда не видели его мать. Абуэла не разделяла этого мнения и всякий раз, глядя на внука, улавливала в нем сходство с другим, дорогим ее сердцу образом. То были редкие в жизни Джека минуты, когда он чувствовал себя кубинцем.

Она положила ему на тарелку огромный кусок десерта, по цвету напоминающего горчицу, щедро полила сверху карамельным соусом. Затем уселась напротив внука.

— Я сегодня опять по радио выступала, — сказала она.

Джек, чувствуя, как тает во рту пирог, покачал головой, потом заметил:

— Мы же с тобой вроде бы договорились: никакого радио. Никаких баек об изобретении рецепта «Трес лечес».

Она тут же перешла на испанский. Для нее это был единственный способ придать истории правдивость. С самым честным выражением лица абуэла принялась рассказывать о том, как за несколько лет до кубинской революции действительно изобрела этот десерт, как поделилась рецептом со своей лучшей подругой Марицей, которая в середине шестидесятых улизнула в Майами. И будто бы потом эта самая лучшая подруга продала рецепт хозяину маленького ресторанчика в городе Хайалиа. Всего за двадцать пять долларов и право бесплатно получать на протяжении месяца свиные отбивные.

Абуэла была, пожалуй, единственным на свете двуязычным человеком, который мог столь терпеливо сносить его высокопарный испанский. А ответил Джек ей вот что:

— Я люблю тебя, абуэла. Но неужели ты не понимаешь, что люди просто смеются, когда ты рассказываешь эту сказку по радио?

— Сегодня я это не говорить. Я говорить про тебя.

— По испанскому радио?

— В новостях люди говорят ужасный вещь. Должен же кто-то сказать правду.

— Тебе не следовало этого делать.

— Да все о'кей! Теперь они хотят показать меня в шоу. Не вижу ничего страшного, если они немного мучить старую сумасшедшую старуху, который говорит, что изобрела «Трес лечес». Зато я смогу замолвить словечко за внука.

— Знаю, ты хочешь мне только хорошего, но умоляю, не надо этого делать. Я серьезно.

— Почему это я не могу заявить весь мир, что мой внук — никакой не убийца?

— Стоит начать говорить публично об этом деле, и люди тут же станут задавать вопросы. Причем не только репортеры, но и полиция, и прокуратура.

— Ничего, я с ними справлюсь.

— Нет, не справишься. — Он не сердился на нее, но говорил серьезно и строго, и она это почувствовала.

— Bueno, [9] — сказала она и тут же снова перешла на английский. — Никому ничего не сказать.

— Вот так-то лучше. Любой контакт со средствами массовой информации следует прежде обсудить со мной и моим адвокатом. Даже если речь идет об испанском радио.

В глазах ее светилась тревога. Джек сжал ее руку и сказал:

9

Хорошо (исп.).