Вне России
Шрифт:
В ужине, честно говоря, самым впечатляющим был счет – что-то около 300 евро на брата; я поблагодарил небеса, что не моей идеей было сюда идти: следовательно, не моей обязанностью – платить.
Выход из ресторана одновременно был входом в Billionaire: о да, всё не всё, но многое русский клубный гламур, от почившей московской «Шамбалы» до живого питерского Jet Set Beach, содрал отсюда: лежаки под балдахинами на улице, бассейн с идущим на бортике шоу, иерархию танцполов и vip-залов. Мы сидели в ложе, забронированной владельцем «Русского стандарта» Рустамом Тарико.
– Ты кто? – спросил Тарико, возникший из ниоткуда сразу с двумя блондинками. Он был напряжен, как напряжен человек, который знает, что его деньги интересуют людей больше, чем он сам, а потому неизбежно подозрительный к незнакомцам.
Я представился. Затем подошел владелец команды Renault «Формула-1» (да, собственно, и Billionaire) Флавио Бриаторе. В соседнюю ложу маленькому индусу носили один за другим полуторалитровые «магнумы» шампанского, из ведерок били фейерверки. Мало кто узнавал в индусе стального короля Лашми Митала, всемирного «форбза» номер 2. Я пошел на танцпол; было весело, один из танцующих показался мне знакомым, я прокричал по-английски:
– Слушай, мы, кажется, встречались в Лондоне? Или в Москве?
– Не помню, – прокричал он в ответ, – в Москве я скоро буду. Меня зовут Стефано. Сейчас будет шампанское.
Когда я вернулся за столик, Сказка мотнула:
– А я и не знала, что ты знаком с Габбаной. О чем это вы с ним там болтали?
– Я ему понравился, – поперхнулся я.
Каменной глыбы Таволара не существовало на свете. Не существовало сардинского вина ценой 3 евро за 2 литра, нурегских построек и тихих доверчивых крестьян. Не существовало ничего, что я принимал за единственную реальность днем.
Я понял, что пора на свободу, к морю. Дорога к свободе пролегала мимо туалета; из него как раз выходил Ленни Кравиц.
Я
Первая Сардиния была для ночи, для экскурсии в резервацию миллионеров, и пропуском в нее были шикарная рубашка и выражение лица типа «устал я от ваших тусовок». Вторая же была для дня, и в ней для дресс-кода хватало шортов и майки. В этой второй Сардинии очень хорошие отели были дешевы, только находились не в Порто-Черво, а чуть-чуть в стороне, где-нибудь под Порто-Ротондо.
Однажды в этой второй Сардинии мы с моей женой плыли на паромчике из Санта-Мария Наваррес в усеянную пещерами Бухту Луны, и по пути поругались. Я гордо ушел к пещерам; жена осталась на пляже. Вода стояла высоко, в дальние пещеры пришлось плыть, волна била в камни, я с трудом забрался в расщелину, из которой море добывало красную глину. Я просидел в пещере час, лелея обиду; когда же обида умерла, выяснил, обратного выхода нет. Разошедшиеся волны обнажали камни, по которым было не пройти и над которыми было не проплыть. Меня распирало от смеха, что так глупо попался, и мне было страшно, что море может и правда убить. Я думал о жене, которая сейчас волнуется, потому что вот-вот обратный рейс (Боже, пожалуйста, прости меня!) и стал поджидать, когда самая высокая волна даст возможность перемахнуть через камни (вот она!) – и перемахнул. И мы потом пили то самое, дешевое отличное вино, а потом ехали сквозь горы – и с одной стороны тоннеля были тучи и дождь, а с другой солнце и небо, и читали бесконечные надписи «agriturismo», мелькавшие там и сям, и видели этот сельхозтуризм, с его палатками без удобств, разбитыми прямо в оливковых рощах, с его горожанами, за свои деньги доящими хозяйскую козу, и это было новым развлечением и увлечением мальчугана, рыдавшего от огорчительного открытия, что неизвестные острова все открыты.
А на следующий день мы взяли напрокат катер – его здесь дают по водительскому удостоверению – и за сорок минут долетели до островов Соффи и Морторио, где осторожно, чтобы не погнуть винт, ввели лодку, как лошадь, под уздцы, в какую-то тихую бухточку, и провели там весь день, затерянные для мира.
А на обратном пути сбились с курса и пристали к чьей-то вилле, и купались у нее, пока не прочли, что здесь запрещено швартоваться, купаться и вообще быть, – и мы рванули обратно, и потом нам одни объясняли, что это вилла Берлускони, а другие – что Путина, и мы потом слышали так часто про Путина и Берлускони, что получалось, любая дорогая вилла на острове принадлежит одному из двух связанных крепкой дружбой мужчин.
А потом мы погрузили машину на паром и отправились на французскую Корсику, где портовый городок Бонифацио, знававший Бонапарта, стоит на обваливающихся в воду скалах, дико похожих на засахаренный слоистый торт.
Впрочем, Корсика и Бонапарт – из другой истории.
И напоследок вернусь к заголовку. Рассказ Сэлинджера The Perfect Day For Banana Fish, переведенный на русский как «Хорошо ловится рыбка-бананка», содержит в названии игру слов, известную по словосочетанию «банановая республика». Banana – это все, кому привалило случайного наследства, или случайной власти, или случайных нефтедолларов, – в общем, случайных денег. И banana fish, таким образом – не только Elops Saurus, Сельдь Большеглазая, но и, в некотором роде – Золотая Рыбка. Или, если хотите, Золотая Сардинка.
Собственно, больше про Сардинию мне нечего сказать.
2007 Comment
Да, собственно, и какие тут могут быть комментарии?
Не считая того, что в тот самый вечер, проведенный в клубе Billionaire, я умудрился чуть не подраться с Флавио Бриаторе.
Дело в том, что девушки, прошмыгнувшие с Рустамом Тарико, оказались воровками. В vip-зоне они стырили кошелек с невероятными тысячами у дочки основателей авиакомпании «Сибирь», подчистили кофточки Lora Piano у светских хроникерш, – хотя Лашми Митал, кажется, не пострадал. Тарико сообщил о случившемся Бриаторе, Бриаторе заменил охрану, а новая охрана не пустила в vip-зону меня.
Возмущенный, я заорал на командовавшего охраной мужика в расстегнутой рубашке с волосатой грудью:
– Get out! It’s my place!
Я был груб и, надо признать, выглядел идиотом.
Мужик (в котором я не сразу распознал Бриаторе) яростно ответил тем же (включая тем, как выглядел он).
Мы сцепились.
Завизжавшие хроникерши предотвратили драку, подобно тому как графитовые стержни в ядерном реакторе предотвращают цепную реакцию. И – надо отдать барышням должное – сказали, что немедленно уезжают «из этого дерьмища».
На семерых у нас была одна машинка-Smart, напоминающая размерами швейную. Правда, это был удлиненный (метров до двух) вариант: типа, Smart-лимузин. Вместились. У девчонок ноги торчали наружу через окна. Классное было возвращение.
Тот паренек, что выдавал на пляже лежаки, – он бы оценил!2012
#Германия #Дюссельдорф С Днем Победы
Tags: Почему в Дюссельдорфе закрывают на ночь аэропорт. – Старый порт и резиновые человечки. – Почему бургомистр не живет в своей резиденции.
Недавно в Германии, в Дюссельдорфе, я был трижды изумлен, хотя за границей бываю часто, а удивить меня трудно.
Первый раз я изумился тому, что местный аэропорт закрывается на ночь: то есть не тому, что с 23.00 до 7.00 он не работает, а причине, по какой не работает. Ну, попробуйте догадаться сами – почему? Не выдерживает конкуренции с франкфуртским и мюнхенским хабами? За ночную работу нужно дороже платить? Как бы не так: потому, что местный бюргер желает ночью спать. И он так решил, и баста.
Второй раз потрясение вызвала перестройка старого порта под офисный район: туда пригласили оторваться молодых архитекторов. И они оторвались по полной: один офис – самые большие в мире часы, другой покрыт мятой сталью, третий облеплен резиновыми человечками – знаете, такими, что кувыркаются по стеклу. Но, опять же, потрясение вызвала не архитектура, а то, что архитекторов вскоре позвали опять: строить в районе офисов жилье. Немцы ужаснулись, что ночью офис-порт мертв, и теперь исправляются, строя рядом и дико дешевые, и дико дорогие квартиры, потому что когда все вместе – это и есть жизнь.
А третий раз я был сражен, когда мне показали резиденцию бургомистра. «А нельзя к нему заскочить на чаек?» – «Нет, нельзя, потому что он там не живет. Резиденция сдается бургомистру в аренду, а у него зарплата не такая, чтобы ее снимать. Так что он живет в своей квартире, а в резиденции проводит официальные приемы».
Чтооооо?!! Горожане – градоначальнику – за деньги?!
Испытав катарсис, я вернулся в Россию и, знаете, о чем подумал? Не о свойстве российских бургомистров ездить на «Мерседесах», смотреть на город как на источник денег и отгораживаться от тех, кто беднее.
А о том, что правы историки, которые полагают, что выигрывает войну не тот, кто принимает капитуляцию, а тот, кто извлекает больше преимуществ из ситуации, в которой оказался в результате войны.2008 Comment
К моему удивлению, на этот текст не последовало ни одной гневной отповеди. Хотя напечатан он был в газете «Деловой Петербург» под День победы. Я, кстати, считаю, что одна из чудовищных вещей, разъедающих русское сознание, – это статус 9 мая как праздника. Красный мясник победил коричневого мясника, причем мясницкими методами (ради того, чтобы раньше союзников взять Берлин, положено было 300 тысяч советских солдат!) – и вот вся скотобойня празднует.
День скорби, день траура, день поминовения, день осознания трагедии и ошибок, что угодно – но только не праздник.
Иначе мы никогда не будем жить сопоставимо с Германией.2012
#Германия #Мюнхен Свои люди
Tags: Из страны бесконечного Ahtung в страну идеального Ordnung. – Рай для немецких старичков. – Образцы промдизайна, два потерянных чемодана и отчаяние под сенью родимых осин.
Мы с женой летали на выходные в Германию, в Мюнхен. Билеты были бесплатные, по накопительной программе «Люфтганзы», а резонов лететь было три. Во-первых, купить кой-какую сантехнику для идущего в квартире ремонта, во-вторых, выпить пива в заведении по имени Хофбройхаус, ну, и, наконец, заглянуть в Старую Пинакотеку. Именно так.
Если кто не знает: Хофбройхаус – это пивная, в которой Гитлер устраивал путч, а Ленин писал «Что делать» (расшифровывая, безобразник, сокращенное от имени пивной латинское «HB» как русское «Народная воля» – «А не пойти ли нам к на’одовольцам, това’ищ Т’оцкий?») Пинакотека – это такое место, куда ходят смотреть Рембрандта и Сезанна (всего
пинакотек в столице Баварии три). А что до ремонта, то в городе Мюнхене существует большое количество ретро-магазинов, в которых торгуют вещами, производящимися в неизменном виде чуть не с позапрошлого века, в одном из которых я просмотрел замечательный душ-лейку, который, конечно, мог купить и в России, но по цене, в 5 раз большей. То есть лететь по совокупности причин следовало непременно.И вот в аэропорту «Шереметьево-1» я должен был встретить с петербургского рейса жену, а затем ехать в «Шереметьево-2», откуда уже лететь в Германию.
Полагаю, что в нашей стране существуют люди, для которых оба «шарика», то бишь Шереметьева – совершенно нормальные аэропорты, и дорога к ним вполне себе ничего, и вообще, Россия – лучшая в мире страна. Если хотя бы одно из утверждений близко и вам – умоляю, не летайте на короткую вакацию за границу, хотя бы и по бесплатному билету. Не создавайте себе идеал, которому по возвращении суждено быть опошленным.
Я, вот, например, в первом «Шереметьеве» на табло не нашел рейса, которым жена прилетала. То есть представляете, да? – человек вылетел, sms прислал «села в самолет встречай целую», а среди прибывших рейса нет. Это что угодно может означать, и я, понятно, психанул. Но милейшая девушка, которую я выловил откуда-то из информационной службы, сказала, что это пустяки, это табло просто не работает, и ласково, исцеляющее на меня смотрела, сказав с интонациями сестры-сиделки: «Загубите вы так себя. Ну что же вы волнуетесь? Все будет прекрасно у вас!»
Жена, и правда, – прилетела.
Однако тот, кто ездил хоть раз в ночи (а впрочем, и днем тоже) из «Шереметьева-1» в «Шереметьево-2» знает, что прекрасно на такой дороге быть не может. Дело в том, что шоссе, связывающая два главных аэропорта страны, – это убогая двухрядка, изрядно разбомбленная авиацией противника. Указателей на ней нет, а грузовики на ней есть, а освещение – только местами. Вот представьте: поздний час. Не видно ни зги, кроме заляпанных грязью тусклых фонарей впереди вихляющей фуры. Обогнать невозможно. Плестись в дыму этого газенвагена тоже. Разметки нет. Темная ночь. Этот город называется Москва. Степь, да степь кругом. Только пули свистят по степи. Разок я чуть было не врезался в ремонтный столб, прыгнувший под колеса без предупреждений.
– Господи, и это лицо нашей страны! – воскликнула жена.
Она была глубоко не права, поскольку это было не лицо, а, скорее, жопа, но жопа была, действительно, Москвы и страны.
В международном аэропорту мы еле-еле нашли парковку. Прежний бесплатный паркинг был урезан втрое, стенка в стенку с ним шла неведомая стройка, куда было идти – решительно непонятно: ни указателей, ни света, битый щебень, мрак, грязь под ногами, вой кранов, брызги сварки. Мы потащили чемоданы туда, где смутно угадывался аэропорт. Через минуту над нами навис ковш экскаватора, и, разумеется, грянуло классическое – «куды прешь?!» Однако человек в каске, уразумевший, что люди, прут на рейс, но не знают, «куды», сменил гнев на милость и показал на незаметную щель в заборе, куда следовало переть дальше, чтобы не получить но голове башенным краном.
– Развели говнище, – честно сказал он, харкнул на землю и скрылся.
– Господи, и эта страна купается в нефтедолларах! – еще раз воскликнула жена.
Я промолчал, потому как спорить с женской логикой бесполезно. Ничто вокруг нас не указывало, что страна купается в нефтедолларах. Все вокруг нас указывало на то, что в стране осваиваются нефтедоллары – зло, отчаянно, с чуть ли не показным харканьем – и что целью этого освоение является освоение, но никак не, прости, господи, забота о ближнем, не говоря уж про дальнего.
– ОНИ, – продолжила жена, выделяя интонацией слово ОНИ, как выделяла его в те времена, когда мы еще читали Солженицына в самиздате, – понимают хоть, как к России должен после такого относиться иностранный турист?
Я опять промолчал, потому что было странно представить, чтобы ОНИ хоть раз в жизни парковали ИХ машины на публичных стоянках и везли к аэропорту чемоданчики на колесах. Думаю, что ИМ вообще странно было представить хоть что-нибудь в своей жизни, осуществляемое на общих основаниях. ОНИ ведь не президенты Франции, приписанные к районной поликлинике, и не мэры Лондона, добирающиеся на велике на работу.
Но мы от НИХ улетали, так что если ОНИ были творцами зла, то без НИХ должно было быть хорошо. Нам и было. Отличный борт «Люфтганзы», ходящие по расписанию автобусы и свежевымытый, весь в зелени, город, подробности пребывания в котором я опущу. Это я уже про Мюнхен. Там и большой Рубенс был на месте, и маленький Рембрандт, и конфетного вида площадь Мариенплац. Для любознательных же соотечественников, никогда в Мюнхене не бывавших, скажу только, что это замечательно богатый старинный город, при взгляде на который никогда не поверишь, что 85 % его было разрушено в войну. С крохотным, полтора на полтора километра, центром, который, однако, не обойти за три дня. С изобильнейшим рококо, встреча с которым в России редкость. Рай для немецких пенсионеров, сбивающихся там в огромные стаи, – и каких пенсионеров! Настоящих прекрасных фриков. Встречали мы там и жестко мелированную даму лет ста в белом платье с нашитыми розами; и ее ровесника с убранной в pony tail сединой, выгуливающего разом полдюжины собачонок (с которыми, кстати, в Мюнхене пускают и в магазин, и в ресторан и даже, кажется, в оперу). А у «народовольцев» (пивная могла принять разом с тысячу человек) 70-летняя кельнерша такой валькирией летала по залу, что Вагнер отдыхал.
А еще в Мюнхене немало магазинов, являющихся, по сути, галереями промышленного дизайна: и семейный универмаг Radspieler (запутанный и странный, c барочными потолками), где торгуют, как бы это поточнее описать? – точно тем же, что поставляли Людвигу Баварскому, и где реально купить ночной колпак и наусники. Или ManuFactum, где я как раз нашел свою лейку, и где нет ни одной вещи, производство которой не было бы начато, как минимум, полста лет назад: там есть и правильно обрезанные гусиные перья, и деревянные кубики, какими я играл в детстве. Или KARE, где мешаются все стили – от превосходно поддельной Индии до какого-то совсем уж нью-йоркского гламура, с обманно кривыми зеркалами в серебряных рамах и якобы полированной стали крупами лошадей.
В общем, будет возможность слетать – летите непременно; я же возвращаюсь в Россию, причем налегке, в буквальном смысле: по возвращении выяснилось, что весь мой багаж пропал. Вправду пропал. И все, что нажито непосильным трудом (замшевая куртка – две, душ-лейка – три, и далее по классике) заблудилось в недрах «Люфтганзы». Хорошенькое возвращение, правда? Особенно, опять же, ночью?
И вот тут люди, призванные оформлять документы на пропавший багаж, опять оказались как-то не по службе добры. Они, конечно, сначала забыли выдать мне квитанцию с подтверждением потери, но зато потом всячески утешали, и говорили, что это потому, что «Люфтганза» перешла на электронные билеты; и что все непременно найдется, прилетит первым утренним рейсом, будет доставлено на дом – и что уже в полдень, максимум в час дня мне позвонят.
И я, шмыгая носом, но утешенный, поехал по Москве по раздолбанному Ленинградскому проспекту, где идет ремонт, но нет предупреждающих знаков, зато есть сразу две взаимоисключающих разметки, причем каждая, если по ней честно ехать, приводит в бетонный надолб – но я, слава богу, как опытный гражданин России, ехал нечестно, поэтому остался живой.
В полдень, однако, «Люфтганза» не отозвалась. В час дня тоже.
– Это какая-то российская «Люфтганза», – впервые точно заметила моя жена, когда я, с интервалом в три минуты, начал дозваниваться сам, но никто не брал трубку.
Потом я поехал на работу, жена осталась сторожить. Я звонил и с работы, безрезультатно, и дозвонился только в пять.
– Да все ОК! – отозвался лихой парень на другом конце. – С утра найдены ваши чемоданы! Почему не привезли? Да ты ж сам сказал, что тебе завтра опять улетать! (он или вправду перешел на «ты», или мне так показалось по тону, но, надо сказать, в голосе его была хамоватая артистичность).
Мне и вправду надо было улетать, и я об этом накануне честно сказал, но не ожидал, что это основание, чтобы мне их не привозить вообще.
– Старик, все отлично! В семь вечера выезжает машина! Сиди дома и жди!
Чемоданы не привезли ни в семь, ни в десять. Я сидел и набирал все номера телефонов, хоть как-то связанные с «Шереметьево». Я звонил на склад забытых вещей, и на таможню, и, о чудо! – люди, вовсе не обязанные отвечать на мой запрос, после искренних жалоб куда-то там звонили по внутренним телефонам, связывались с неведомой «Наташей Королевой», чтобы расспросить о «люфтганзовских, а то тут парень один вообще без штанов остался», – и вскоре я узнал, что чемоданы мои три часа как покинули с представителем «Люфтганзы» (российской «Люфтганзы») аэропорт. Где они шлялись, что делали, почему не звонили – это покрыто мраком.
Когда же я уже пил валидол, заедая валерьянкой, и затевал страшную месть через суд (желательно Басманный), в дверь позвонили. Моя потеря, ты нашлась, войди скорее. Было половина одиннадцатого ночи. Сутки с прилета.
Перехожу к моралите.
Если вы сами окажетесь в такой ситуации – не паникуйте: багаж в наш компьютеризированный век бесследно не пропадает. Рано или поздно – довезут.
Попав же на наши дороги без указателей, в аэропортные, вокзальные и прочие предместья, являющие картину мелкого ада – не паникуйте тоже: злые люди, его устроившие, при персональном подходе оказываются и добры, и милы, и любезны. Рассказывайте им свои истории и бейте на жалость.
Я вот думаю только об одном: почему вот эти и милые, и добрые, и однозначно душевные люди, из которых большей частью состоит наша страна (полагаю, то и ОНИ в личном общении милы и душевны), творят со страной такую похабень, как только собираются вместе и приступают к профессиональной деятельности?
Почему у нас по-прежнему все хреново с указателями?
Почему у нас худшие на континенте дороги?
Почему Москва и наполовину не Мюнхен?
Почему Россия даже на треть не Европа?
Следует ли нам в нашем квипропо утешаться душевностью? Или все же настаивать на обезличенном, имперсонифицированном, общем для всех Ordnung – порядке, уничтожающем бардак?
Я как-то больше склоняюсь к первому. Боюсь, что выбирая второй вариант, мы придем к неизбежному выбору между русскими без России – либо Россией без русских.