Внешнеполитическая доктрина Сталина

Выдвигая на первое место именно «интервенцию», критикуя недооценку этого фактора, Сталин делал именно вне неполитический аспект китайской революции центральным, основным. Это бышо бы невозможно объяснить, если бы 1 Сталин мыслил в революционных, а не в стратегических категориях. Кажущаяся двойственность сталинского подхода зачастую сбивает с толку тех авторов, которые пытаются анализировать китайскую политику Сталина исключительно под революционным углом. Интересна с этой точки зрения следующая оценка биографа Мао Цзе–дуна С. Шрэма:

«С точки зрения целей советской внешней политики укрепление структуры Гоминьдана было совершенно необходимо, так как Москва получала более эффективного союзника. Но с точки зрения китайской революции это было чревато опасностями для каждого из партнеров» .

Шрэм совершенно справедливо обратил внимание на эту двойственность в сталинском подходе, но не смог объяснить ее, поскольку рассматривал сталинскую политику в первую очередь под революционным углом, в то время как для Сталина главным был геополитический аспект. Сталину было по большому счету все равно, кто будет находиться у власти в Китае: коммунисты или гоминьдановцыт Для него важен был единый Китай, проводящий антизападную политику. В его представлении союз России и Китая в Азии мог бы стать непобедимой силой. Это надежно прикрыло бы российский тыл и позволило бы сосредоточить основные усилия в области безопасности на европейском направлении.

Первые расхождения между линией Сталина и Зиновьева в китайском вопросе обозначились уже в марте 1925 года. В телеграмме по случаю кончины Сунь Ят–сена, адресованной Гоминьдану, Зиновьев писал, что «национально–освободительное движение угнетенных народов против империализма … достигнет успеха только в том случае, если будет идти рука об руку с борьбой международного пролетариата против империализма». Он также указывал, что рабочий класс Китая имеет перед собой «великое будущее», что коммунистическая партия Китая «будет достойна тех великих исторических задач, которые стоят перед ней»⁹. Таким образом, Зиновьев, во–первых, увязал успех китайской революции с революционным движением на Западе, а во- вторых сделал акцент на роль рабочего класса и компартии Китая. Вполне очевидно, что это не могло не насторожить руководство Гоминьдана, где коммунистов явно недолюбливали и считали чужаками. Тем более, гоминьдановцы ни коим образом не намеревались обусловливать развитие своей революции успехами или неудачами революции где–нибудь в Европе.

Телеграмма Сталина, посланная от имени ЦК РКП(б) была выдержана в несколько иных тонах. Сталин писал о Сунь Ят–сене как об «организаторе национально-освободительной борьбы рабочих и крестьян Китая за свободу и независимость китайского народа, за единство и самостоятельность китайского государства». Как то особо роль рабочего класса он не выделял и ставил его наравне с крестьянством, а о компартии Китая вообще не упоминал. Не делал он и увязки между китайской революцией и революционным движением на Западе, подчеркивая мысль об объединении страны как главной задаче этой революции 10.

Между тем, именно в этот период в политике Коминтерна наметился заметный поворот к Востоку. В апреле 1925 года был значительно укреплен Восточный отдел Коминтерна. Он стал управляться коллегией. В его структуре стали действовать собственные подотделы по организационным вопросам и пропаганде. В Отделе работало 24 представителя из восьми государств Востока 11. Такой сдвиг в ориентирах был вполне объясним с учетом спада революционной активности на Западе. Зиновьеву нужны были признаки революционного подъема, и он стал искать их на Востоке. Председатель Коминтерна с самого начала понимал вопрос о «стабилизации капитализма» весьма своеобразно. Соглашаясь, что в Европе действительно достигнута некоторая стабилизация, он утверждал, что на Востоке и в мире в целом ситуация по существу революционна. Признаки нового революционного подъема Зиновьев увидел в шанхайской демонстрации 30 мая 1925 года, которая была расстреляна английскими солдатами. В манифесте, выпущенном Коминтерном по этому поводу, говорилось, что терпению китайского рабочего класса «пришел конец» и что «последние события в Китае красноречиво свидетельствуют о непрекращающемся росте национально-освободительного движения и руководящей роли рабочего класса в этом движении»¹².

Такая оценка была явным преувеличением, поскольку события, подобные анхайским, являлись неотъемлемым атрибутом китайской действительности в течение целого ряда лет. Делать из этого вывод о начале революционного подъема было неоправданно. Еще менее обоснованным был вывод о руководящей роли рабочего класса в национально–освободительном движении Китая. В действительности, главную роль в этом движении играл Гоминьдан, в руководстве которого преобладали представители интеллигенции и буржуазии, а также крупные и средние землевладельцы Армия Гоминьдана была укомплектована в основном из крестьян, а офицерский корпус формировался, главным образом, выходцами из помещичьих семей. Коммунисты играли в Гоминьдане далеко не первую роль. Вообще в рядах компартии к октябрю 1925 года насчитывалось чуть более 10 тысяч человек — численность ничтожная для четырехсотмиллионного Китая. Да и рабочий класс в ту пору не превышал нескольких процентов населения.

Между тем, развернутая Зиновьевым активность расползалась в различные страны, в том числе и в Китай. Это в свою очередь отражалось на настроениях местных коммунистов, которые становились подвержены исходящему из Москвы радикализму, подпитываемому к тому же непростой ситуацией в их собственных странах. Симптоматичным с этой точки зрения явилось выступление генерального секретаря компартии Китая Чэнь Ду–сю на рас ширенном пленуме ЦК КПК в октябре 1925 года. Он тогда предложил что компартии «следует подготовиться к немедленному выходу из Гоминьдана». Чэнь Ду–сю настаивал, что независимость компартии необходима, чтобы не быть связанными ограничениями гоминьдановской политики и действовать более активно. Поскольку это предложение ло намного даль е, чем даже директивы Зиновьева, оно было опротестовано представителем Коминтерна на пленуме Войтинским и не прошло. Однако текст принятой резолюции однозначно нацеливал коммунистов на действия в условиях революционного подъема 13.

В декабре на 14-ом съезде ВКП(б) Зиновьев поставил китайскую революцию в центр мирового революционного процесса. В тезисах Отдела пропаганды Коминтерна, опубликованных в январе 1926 года говорилось:

«Мы снова вступили в период, когда революционное движение находится на подъеме, когда в обширных районах мира фактически сложилась революционная ситуация. На первом месте стоит революция в Китае. Важность событий в Китае неизмерима … Китайская революция является звеном в цепи мировой революции, поэтому обширные районы мира непосредственно охвачены революционной ситуацией. Это признак приближения мировой революции'—.

Данные положения уже напрямую противоречили решениям апрельской конференции 1925 года, сделавшей вывод о «стабилизации» капитализма. Но это не смущало Зиновьева. Он начал активно переводить свои теоретические построения в русло практических решений. Ему удалось провести свою линию в китайском вопросе на 6 ом расширенном пленуме ИККИ. В резолюции о положении в Китае, принятой пленумом 13 марта 1926 года говорилось:

«Китайский рабочий класс, организованный в классовые профсоюзы и ведомые коммунистической партией, показал себя как руководящая сила движения демократических масс, как наиболее важный сторонник национальной независимости и установления народной власти … Коммунистическая партия Китая сможет выполнить стоящие перед ней исторические задачи, как лидер борьбы трудящихся масс Китая против империализма только, если в течение все о хода борьбы она сумеет укрепить свою организацию и влияние как классовая партия китайско о пролетариата и секции Коммунистического Интернационала … Политическая независимость китайских коммунистов будет развиваться в борьбе против двух опасных отклонений — против правого ликвидаторства, который недооценивает независимые классовые задачи китайско о пролетариата и ведет к бесформенному слиянию с национальным движением в целом, и против ультралевого радикализма, выражающегося в попытке перескочить революционно–демократическую стадию движения и немедленно приступить к задачам пролетарской диктатуры и Советской власти».

В приведенной цитате обращают на себя внимание следующие моменты. Во–первых, как и в предыдущих зиновьевских документах явно непропорционально выпячивается роль рабочего класса и компартии в национальном движении. Во–вторых, ни слова не говорится об армии Гоминьдана. Сталин, как мы видели, делал основной акцент именно на армию. В-третьих, резолюция недвусмысленно нацеливала коммунистов на достижение «независимых классовых задач», на укрепление своей собственной организационной структуры и политической автономности. В-четвертых, косвенным образом давалось понять, что после завершения «буржуазно–демократического» этапа (хотя через него и не следует «перепрыгивать») начнется следующий этап пролетарской диктатуры. В переводе на нормальный язык это означало, что союз с Гоминьданом носит временный характер, что как только цели объединения страны будут достигнуты, коммунисты обрушатся на своих вчера них союзников, разгромят их и захватят власть. При этом они будут действовать как «секция Коминтерна», заграничной организации, что фактически аннулирует итоги национально-освободительной борьбы.

Вполне очевидно, что существо данной резолюции не могло понравиться некоммунистическим лидерам Гоминьдана. Парадокс заключался в том, что в добавление ко всему Гоминьдан был представлен на пленуме одним из лидеров его правого крыла Ху Хань–мином. Последний был специально удален из Кантона и направлен в почетную ссылку в Москву как раз за интриги против коммунистов. Ху Хань–минь, наверняка, постарался, чтобы представить своему руководству и само содержание резолюции, и ход дебатов по ней в наиболее неблагоприятном свете.