Внешнеполитическая доктрина Сталина

«Основная задача заключается в том, чтобы через работу в левом Гоминьдане укреплять непосредственно самый Гоминьдан; надо сказать, что, конечно, эта работа очень длительного порядка, она требует очень большой настойчивости, она потребует от китайской коммунистической партии гибкой, очень спокойной и очень выдержанной тактики … Мы считаем, что партия несколько увлеклась военной работой … Мы имеем совершенно неравномерное размещении сил по армии».

В дополнение ко всему, Бубнов рекомендовал китайским коммунистам уделять боль е внимания оказанию помощи национальному правительству в укреплении государственного аппарата. Он также подверг критике действия вооруженной рабочей гвардии, которая, по его словам, «присвоила себе совершенно ей не свойственные полицейские функции».

Вполне очевидно, что основные положения доклада Бубнова призывали к умеренности, причем, не только советских советников, но и китайских коммунистов. Это никак не соответствовало выводам Коминтерна о новом революционном подъеме. Важен также акцент на необходимости «помощи» Гоминьдану со стороны китайской компартии. Это подразумевало укрепление единого национального фронта в противовес тезису об углублении революции. Выводы Бубнова получили дальней ее развитие в так называемом «докладе Степанова», подготовленном чуть позднее. После отъезда Куйбышева Степанов временно исполнял обязанности главы советской военной миссии в ожидании приезда Блюхера. На его долю выпала нелегкая задача дать «самокритичный» анализ событий 20 марта. В «докладе Степанова» говорилось:

«Наши ошибки можно было бы охарактеризовать следующим образом:

1. Слишком быстрая централизация вооруженных сил …

2. Чрезмерный контроль за генералами и различными органами.

3. Излишне радикальная пропаганда в армии по вопросам империализма, крестьянства и коммунизма.

Выше приведенные пункты естественно и неизбежно вызвали неприязненное отношение высокопоставленных офицеров, которые, не освободившись еще полностью от старых милитаристских привычек, на первых этапах проявляли выдержку и терпение, но в конечном итоге перешли в открытую оппозицию …

Компартия Китая также совершила множество ошибок в партийной работе и пропаганде в армии. Члены партии плохо понимают политику укрепления Гоминьдана, а затем скрытого преобразования его. В качестве своей основной политики они только пытаются открыто увеличивать численность компартии и везде над всем захватывают полный контроль. Таким образом они отталкивают Гоминьдан и вызывают зависть со стороны членов Гоминьдана».

«Ошибки», перечисленные Степановым, можно условно подразделить на две группы. К первой следует отнести «ошибки» «технического» характера, вызванные, скорее всего, чрезмерным усердием советских советников, стремившихся как можно скорее создать боеспособную армию Гоминьдана. Действительно, ускоренная централизация армейских структур, жесткая опека высшего генералитета, стремление везде и всюду подменять китайских командиров в выработке и принятии решений и другие аналогичные моменты трудно объяснить иначе как желанием достичь наибольшего результата в кратчайший срок. При этом явно недоучитывались местные традиции, особенности менталитета китайских военных и т. п. Все это были недочеты профессионального свойства, которые объяснялись недостаточной культурологической подготовкой советского персонала.

Совершенно по иному следует воспринимать другую группу «ошибок». Это были уже ошибки политического характера. Радикальная коммунистическая пропаганда в армии, наступательная тактика коммунистов внутри Гоминьдана подрывали основы единого национального фронта и, по сути, срывали сталинскую стратегию в Китае. Нельзя не видеть связи тактики коммунистов в Кантоне с деятельностью антисталинской оппозиции. Достаточно сказать, что именно Разгон, возглавляя Политуправление гоминьдановских войск, подбирал кадры комиссаров и давал установки о характере идеологической работы. Не малую роль в стимулировании радикализма играли, безусловно, и инструкции, поступавшие в Кантон по линии Коминтерна, что служило обоснованием для политической линии, проводимой гуандунским комитетом компартии Китая.

При посредничестве Бородина, вернувшегося в Кантон 29 апреля между Чан Кай-ш и и коммунистами был достигнут ряд договоренностей. Последние, в частности, обязались не критиковать более три основные принципа Сунь Ят–сена: национализм, демократию и народное благосостояние. Лидер компартии Китая Чэнь Ду–сю был даже вынужден двумя месяцами позже опубликовать открытое письмо, где признавал принципы Сунь

Ят–сена как общую идеологию рабочих и буржуазии в национальном движении 30. Он также направил Чан Кай-ш и личное послание, где сообщал, что расходится с мнением коммунистов, занимающих негативную позицию в отношении Северного похода.

Помимо этого, на пленуме ЦИК Гоминьдана 15 мая коммунисты дали согласие на то, что они не будут более занимать должности заведующих отделами ЦИК. Число коммунистов в исполнительных комитетах центрального и провинциального уровней ограничивалось одной третью. Коммунисты обязались вручить председателю ЦИК Гоминьдана список всех своих членов, состоящих в Гоминьдане, а также передавать в дальнейшем на утверждение объединенного комитета (состоящего как из коммунистов, так и из членов Гоминьдана) все предписания, поступающие от руководства компартии и Коминтерна. Коммунистам запрещалось созывать гоминьдановские партийные собрания от имени Гоминьдана без соответствующей санкции.

С учетом вышесказанного можно прийти к парадоксальному выводу, что «переворот» Чан Кай– и не только не противоречил, но, наоборот, отвечал интересам стратегии Сталина в Китае. Это становится достаточно очевидно, если взглянуть на итоги «переворота». Во–первых, к власти пришел Чан Кай–ши, человек, который был горячим сторонником Северного похода и объединения страны военным путем. Во–вторых, в Гоминьдане произошла централизация власти, что превращало его в более дееспособную организацию. А это было необходимо перед лицом тех трудностей, которые должен был принести с собой Северный поход. В-третьих, из Кантона были удалены сторонники зиновьевской оппозиции. Причем, сделано это было чужими руками, что было особенно важно для Сталина, заинтересованного в сохранении хороших отношений с В. Куйбышевым, на поддержку которого он опирался в борьбе с оппозиционерами. Наконец, «переворот» привел к ограничению влияния коммунистов в Гоминьдане. Это было важно с учетом необходимости перебороть тенденцию в пользу «углубления» революции и укрепить единый национальный фронт.

Все это невольно наводит на размышления о роли Сталина в организации событий 20 марта. Не мог ли Бубнов, действуя по прямому указанию Сталина или в русле его инструкций, тем или иным образом подтолкнуть Чан Кай– и на осуществление «переворота»? Ведь известно, что до приезда Бубнова в Кантон Чан Кай–ши испытывал сильные колебания и затем, вдруг, отважился на ре ительные действия. К сожалению, здесь по–прежнему больше вопросов, чем ответов. До сих пор не ясно, кто отдал приказ о передислокации крейсера «Чжуншань». Не установлена личность звонившего Чан Кай–ши, а сам он категорически отказался ее назвать. Не объяснено загадочное исчезновение Ван Цзин–вэя и его поспешный отъезд в Париж. Не понятна задержка Бородина в Пекине, хотя по всей логике вещей он должен был бы сопровождать делегацию Бубнова. Последующие утверждения Бородина, что он, якобы, собирался в Москву на отдых звучат не очень убедительно. Еще менее убедительными представляются его заявления в советской военной миссии, сделанные уже после возвращения в Кантон и встреч с Чан Кай- и, о том, что последний так и не смог дать «никаких внятных объяснений происшедшего»³³. Показательно также, что через 24 часа после «переворота» Бородин и советский посол в Пекине Карахан совместно информировали Москву о том, что существуют неплохие возможности для «достижения понимания» с Чан Кай–ши. Трудно предположить, что такая ответственная телеграмма могла быть направлена, не обладай ее авторы некоей «внутренней» информацией, не доступной для постороннего наблюдателя.

На некоторые размышления наводит и поведение Бубнова. Похоже, что, оказавшись в самом центре событий, он не был ничуть смущен происходящим, вел себя совершенно спокойно и сразу же после «переворота» во шел в контакт с Чан Кай-ши. Не менее важно и содержание его выступления перед составом советской военной миссии, где он фактически поставил новые политические ориентиры, расходившиеся с линией Коминтерна. Опять–таки трудно предположить, что Бубнов мог вносить столь важные коррективы в политический курс, не имея предварительных инструкций Центра. Впрочем, все это — лишь догадки. Документально подтвердить или опровергнуть эту версию, вряд ли, когда–либо удастся. Политики, проводящие такого рода операции, стараются не оставлять никаких следов, не говоря уже о документальных свидетельствах.

Новая ситуация, сложив шаяся в Кантоне после событий 20 марта, обсуждалась на Политбюро ЦК ВКП(б) в начале апреля. К этому моменту троцкистская и зиновьевская оппозиция уже объединилась в единый блок. Поэтому Троцкий, настаивавший на выходе коммунистов из Гоминьдана получил поддержку со стороны Зиновьева, который ранее был против этого. Но предложение оппозиции не прошло. Впоследствии Сталин заявил, что тогда, «напуганная первым натиском Чан Кай–ши (март 1926 г.) оппозиция требовала, по сути дела, приспособления к Чан Кай–ши, думала вывести коммунистов из игры революционных сил в Китае»³⁵. Смысл этого заявления следует воспринимать в контексте той полемики с оппозицией, которая развернулась в 1927 году и о которой речь пойдет ниже. Пока же Сталину было необходимо нейтрализовать политику окреп ей объединенной оппозиции, объективно препятствовав ей его стратегии объединения Китая.