Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель

Она смотрела вслед внуку. Рядом с женщиной из подступающего мрака соткался крылатый конь бело-золотистой масти — и на берегу стало чуточку светлей. Сложив крылья, конь оскалил зубы — острые, не лошадиные — но тут же, словно устыдившись, ласково ткнулся мордой в плечо Андромеды. Та положила руку на холку Пегаса [103] .

— Ревнуешь? — спросила женщина. — Зря.

Крылатый конь фыркнул.

5

103

Пегас — сын Медузы и Посейдона.

— Сюда! Ко мне!

Перун Громовержца, ударь он ночью во дворец, объятый сном, исполин-гекатонхейр, восстань он из недр земли с целью разрушить акрополь, второй потоп, залей он Арголидскую долину — все напасти, вместе взятые, учинили бы меньший переполох, чем этот безумный вопль.

— Вставайте! Хватит спать!

Мужчины хватались за оружие, развешанное по стенам. Дозорные на стенах, не в силах покинуть пост, до рези под веками вглядывались в сумрак двора. Вопя, как резаные, выскакивали из гинекея нагие женщины. Казалось, враг уже здесь, и волочит их за волосы навстречу рабству и насилию. Мчались мальчишки, выставив перед собой ножи — подарки отцов и старших братьев. Кто-то распахивал оружейные кладовые, призывая разбирать копья. Ковылял Алкей-хромец, проклиная сухую ногу. Бежал Сфенел с мечом в руке. Братья забыли о вчерашнем разговоре, о призраке мятежа. Человеческая плоть выплеснулась из дворца, как вино — из кратера, опрокинутого властной рукой. В едином порыве, готовые сражаться до последнего, они сбегались отовсюду, ибо Персей Горгофон звал сорванным голосом:

— Ко мне!

И откликалось эхом:

— Что?

— Кто?

— Где?!

В испуге разбежались тучи. Ветер, вольный пастух, ринулся вдогон. Луна залила двор желтым молоком. Внизу, под холмом, проснулся город. Гвалт тиринфян вплелся в какофонию, царившую на акрополе. Судя по всему, горожане решили, что Пелопс Проклятый явился в гости заполночь — ворвавшись с отрядом в дремлющую крепость, как и следует доброму другу и близкому родственнику. Горгоны — те, кто ночевал дома — бежали по склону на выручку своему предводителю, собираясь на бегу в крепкий, опасный кулак. А предводитель, голый как при рождении, бешеный, как при взятии Аргоса, пьяный, как сатир в кругу нимф, кричал без умолку:

— Ко мне! Сюда! Я стал прадедом!

И, после краткого, оглушительного мига тишины:

— Ну, стану. Скоро…

— Ты уже прадед, — осторожно сказал Алкей. Верный раб разложил для него ременной дифрос, и Алкей, кряхтя, сел. — Моя дочь тебе кучу правнуков нарожала. И правнучку. Что-то я не помню, чтоб ты так орал…

— Правда, — огорчился Персей. — А я забыл…

И снова воспрял:

— Так то ж какие внуки? А эти, знаешь, какие!

— Какие?

— А такие, что прадед — брат правнука!

Уяснив, что битва откладывается, толпа заворчала. По старой памяти они еще боялись Убийцу Горгоны пуще смерти. До открытых обвинений в безумии — или, не приведи боги, рукоприкладства — дело не дошло. Но бунт зрел в груди людей, грозя однажды вырваться потоком кровавого гноя.

— Тихо! — велел Алкей.

Странное дело — ему подчинились.

— Мы тебя слушаем, отец.

— Его! — Персей вытолкнул вперед бледного человечка. — Его слушайте!

— Кто это?

— Гонец, — прохрипел человечек. — Гонец я… из Мессении…

Он проклинал свое скромное желание заночевать под крышей, а не в чистом поле. Голод и усталость толкнули гонца, прибежавшего после заката, к воротам цитадели — вместо того, чтобы дождаться рассвета в кустах. Караульщики отнеслись к бедняге с пониманием. На кухне ему дали холодной баранины и пива. Но во дворе, бредя в общую спальню, он наткнулся на Персея, вышедшего по нужде — и влип, как муха в мед.

— Говори!

— Горгофона, ваша сестра, — гонец поклонился Алкею со Сфенелом, — благородная супруга Периера Мессенца…

— Короче!

— …говорит вам: «Радуйтесь!» Она…

— Беременна! — догадался Сфенел.

— Если Горгофона в тягости, — Алкей выразительно постучал себя по лбу, смутив брата, — я не удивлюсь. Сколько у нее сыновей?

— Трое, — подсказала Алкею жена. — Тиндарей, Афарей и малыш Левкипп.

— Где трое, — отмахнулся Алкей, — там и четвертый. Сестра плодовита. Но ее дети — внуки нашему отцу, а не правнуки. Будем рассуждать здраво. Малыш Левкипп отпадает. Афарею…

— …семь лет, — бросили из толпы. — Вряд ли.

Женщины загомонили, соглашаясь.

— Значит, Тиндарей, старший. Он женат? На ком?

— На прекрасной Леде, — встрял гонец. — Дочери этолийского правителя Фестия.

— Так это Леда понесла?

— Леда.

— От кого? — выкрикнул из толпы злой шутник.

Хохот был ему ответом.

— От мужа, — твердо ответил гонец. — И от Зевса.

— Златой дождь? — не унимался шутник. — Бык?

— Лебедь.

— Лебедь?

Толпа взвыла от разочарования. Толпа предпочла бы жеребца.

— Значит, от мужа и от Зевса, — подвел итог Алкей. — И что муж?

— Радуется, — пожал плечами гонец. — Сперва поколачивал супругу. Шлюха, мол. А теперь радуется. Сказал: если от Зевса, значит, не обидно.

— Пифию спрашивали?

— А как же! Съездили в Дельфы, пожертвовали, сколько надо… Пифия говорит: близнецы. Один от смертного, второй от бога. А который от кого — неизвестно. Жизнь, мол, покажет. Велела назвать близнецов Диоскурами [104] . Обоих, на всякий случай.

104

Диоскуры — «Сыновья Дия» (Зевса). Так звали героев Кастора и Полидевка, родившихся вскоре после описываемых событий.

— Как Леда носит?

— Удачно. Ваша сестра так и передает: удачно.

— Небось, яйцо снесет! — завопил шутник. — Два яйца!

На этот раз его не поддержали. Даже пригрозили оторвать то, что Леда якобы должна была снести. Странность заявления Персея — о правнуке, который брат прадеду — обрела смысл. Загорелись споры. Обсуждали способы различения близнецов: Зевсида от Тиндарида. Пророчили братьям грядущую судьбу — естественно, вражду до смертного одра. Семейная, мол, доля. Небось, во чреве уже грызутся. Кто-то спросонок взялся пророчить верную дружбу — дурака засмеяли. Помянули Горгофону, готовящуюся стать бабушкой — женщину властную, суровую, характером удавшуюся в мать Андромеду. Мужа, если верить сплетням, Горгофона держала в ежовых рукавицах. Даже заявила при людях, что помри этот — ничего, выйдем замуж за другого. Вон их сколько бегает… Женщины тайком вздыхали — не случалось ранее, чтобы вдовы второй раз вступали в брак. Но если Горгофона откроет им заветную дорожку…

— Родится дочь, — невпопад вздохнул Сфенел, — назову Медузой [105] .

— Назови, — кивнула сыну Андромеда, стоя поодаль. — Хорошее имя.

И никто не заметил, что Персея с ними давно нет.

6

…он выскользнул из дворца, как змея из старой кожи.

Стены, ворота, засовы и скобы — ничто не могло задержать Убийцу Горгоны. Он сочился сквозь тьму, как златой дождь — сквозь медь запретного чертога. Ночь вела его, как женщина направляет мужчину — стонами, вскриками, податливостью тела. Он шел как зверь — по запаху. За полгода он привык к этому запаху, сроднился, пропитался насквозь. Сладкий хмель, отказ от принципов и границ, сок безрассудной свободы — иными словами, безумие. Его звали, и он понимал это так же ясно, как камень, брошенный им, всегда находил цель. Долгожданный день настал, волей случая превратившись в ночь. О, будьте благословенны, сравнения — змея, дождь женщина, зверь, камень! Прячась в них, словно в тенях, он скользил вниз по склону, и дальше, дальше, к морю, чье зябкое дыхание вынуждало холмы дрожать от темного озноба.

105

Свою вторую дочь Сфенел действительно назвал Медузой.