Внук Петра Великого

– Вы будете завтракать, ваше высочество? – спросил Румберг, когда я уже был одет.

– Нет, что-то у меня аппетита нет, – я покачал головой и сглотнул. Вряд ли мне сейчас кусок в горло пролезет, перед посещением Тайной канцелярии-то. – Как так получилось, что господа ждали моего пробуждения в спальне, а не в приемной, ожидая доклада?

– У господина Ушакова было распоряжение, подписанное ее величеством, и его никто не рискнул задержать, а потом случилась эта неприятность с вашей кошкой и Лоуди; все бегали, кричали, кошка пыталась попасть в вашу спальню, ей кто-то открыл дверь, зная, как вы к этому животному относитесь, наверное, в это время господа и зашли. Может быть, посчитали, что раз дверь открылась, то вы уже проснулись… А, вообще, у вас очень мало людей, ваше высочество. Мы просто не успеваем за всем усмотреть. И назначенные в вашу свиту господа офицеры появляются во дворце уже после вашего пробуждения…

– Я сам велел им приходить к полудню, – я вздохнул. Не хочу, чтобы рядом со мной постоянно крутились люди, которых я практически не знаю и которым совершенно не доверяю. – Ладно, я что-нибудь придумаю. Особенно, когда мы из Москвы вернемся.

– К кому времени готовиться к отъезду, уже решено? – деловито спросил Румберг, которому придется собирать мои вещи. А уезжать мы должны были в Москву на коронацию тетки, которая, притащив ко мне портного, заставила его, кроме всего прочего, пошить специальный праздничный наряд для этого дела. Я бы, если честно, лучше здесь остался, но Елизавета даже слышать не хотела об этом. Ну хорошо, побываю на коронации, на почетном месте, может чего полезного усмотрю. Во всяком случае, с народом пообщаюсь, ведь на такое мероприятие они должны будут собраться со всей России.

– Через неделю, точнее скоро объявят, – я покосился на дверь, идти не хотелось, а придется. Глубоко вздохнув, вышел из комнаты. Позади меня шел Румберг, держа в руках плащ, на этот раз подбитый мехом и довольно теплый, хотя я не отказался бы от дубленки, но пока приходилось довольствоваться малым. Так же он нес неизменную треуголку, от одного взгляда на которую меня уже тошнило. Неужели нельзя что-то более практичное придумать?

В приемной кроме Суворова никого уже не было. Ну да, Ушаков ушел с докладом к Елизавете, а Гагарин, наверное, Криббе поймал и теперь они пытаются вдвоем понять, что им делать и как разорваться.

– Я готов, можно ехать. Только, можно попросить хотя бы вкратце рассказать, какие именно крамольные изречения господа ученые изволили высказать в бранной манере?

– Разумеется, ваше высочество, как раз пока будем ехать до Петропавловской крепости, – а, ну да, казематы-то в основном там и располагались.

До места, где расквартировалась Тайная канцелярия, дохали быстро. Суворов успел только поведать, что толком никто ничего не слышал, но в выкриках, вроде бы, звучали оскорбления о моей персоне, и даже о государыне, но без конкретики. Что они не подели, тоже было не совсем ясно. Но так как один относится к приближенным к моему высочеству, то мне с ними и разбираться.

К счастью у Суворова или у Ушакова, хватило совести не в казематы этих двоих бросать, а в комнате, в которой дознание знатных заключенных проводили, заперли. Пока мы шли по крепости, я смотрел на Суворова и пытался сообразить, а не родственник ли он тому самому Суворову, который Александр Васильевич. Внезапно до меня дошло, Васильевич! А мой сопровождающий – Василий Иванович. Но додумать эту грандиозную мысль мне не дали, потому что мы пришли к той самой дознавательской, где два ученых остолопа сидели.

Суворов сделал знак гвардейцу, стоящему на страже, и тот загремел ключами, открывая тяжелую дверь.

Я вошел и замер на пороге, потому что Д,Аламбер и высокий здоровый мужик, в котором я узнал Ломоносова, хотя здесь еще ни разу в живую мне с ним встречаться не довелось, сидели за столом, склонив головы так, что, казалось, касались друг друга лбами и что-то писали, позаимствовав бумагу, перья и чернила у следователей, которые так небрежно оставили их на столе. На звук открывающейся двери они никак не отреагировали, продолжая увлеченно писать и переговариваясь друг с другом на латыни. О чем они говорят, я не понимал, потому что латынью со мной как никто не занимался, так и не занимается. Я уже, если честно, хочу отца Симона попросить посвящать этой науке хотя бы пару дней в неделю, а то, боюсь, пройдет она мимо меня, а ведь это универсальный пока язык. Не знаешь какой-то смело шпарь на латыни, кто-нибудь тебя в любом случае поймет.

Я кашлянул – ноль эмоций. Повернувшись к Суворову, увидел, как тот кривит губы, стараясь не заржать в голос. Нашли, понимаешь, развлечение, уроды. Разозлившись и на ученых и на сотрудников Тайной канцелярии, я осмотрелся, нашел глазами высокий, тяжелый стул, подошел к нему и с заметными усилиями, опрокинул на каменный пол. От раздавшегося грохота к открытым дверям подскочил гвардеец, а Суворов, явно не ожидавший от меня ничего подобного, вздрогнул, сразу же перестав кривиться. Д,Аламбер соизволивший поднять голову, посмотрел на меня затуманенным взглядом, и лишь секунд через десять в глазах его мелькнуло узнавание, и он поспешил вскочить из-за стола.

– Ваше высочество, какая неожиданность, – быстро проговорил он, кланяясь мне. Ломоносов же слегка затормозил, и не отреагировал на наше с Суворовым появление с должным рвением, но вскоре и до него дошло, что мальчишку сюда притащили не просто так, и он поспешил реабилитироваться, отвесив слегка неуклюжий поклон.

– Ваше высочество, – произнес он, опустив голову.

– Отлично, вы на меня, наконец-то обратили внимание, несмотря на то, что я тут прыгаю уже час, пытаясь до вас достучаться, – нагнувшись я поднял упавший стул и сел на него, сложив руки на груди. – И поверьте, я совсем не горю желанием здесь находиться. Поэтому помогите мне и господину Суворову все выяснить и убраться уже из этого мрачного здания куда подальше.

– И что же вы хотите узнать, ваше высочество? – осторожно спросил Д,Аламбер.

– Я хочу узнать из-за чего вы поссорились, – я полюбовался на то, как эти двое переглянулись и снова посмотрели в мою сторону. – Порадуйте же меня, скажите, что здесь причина кроется в прекрасной женщине.

– Женщине? Разумеется, нет, – покачал головой Ломоносов. – Просто мое виденье того, как будет выглядеть производство стекла, несколько отличается от той, которая находит поддержку в голове господина Д,Аламбера.

– Жаль, вы меня сейчас разочаровали, потому что, видя, как вы работаете над чем-то, вероятно, очень интересным, я никак не могу понять, как так получилось, что научный дискурс вышел настолько из-под контроля, что вы схватились за шпаги?

– Я попробую объяснить, ваше высочество, – сказал Д,Аламбер. Для удобства я говорил по-французски, чтобы меня все поняли. Ломоносов, судя по его виду, прекрасно понимал, о чем я говорю, а вот, если не понимал Суворов, то меня это волновало мало, потому что, как я уже говорил, самый универсальный язык пришел мимо герцога, причем по огромной дуге. Кивнув французу, я устроился на жестком стуле поудобнее, и приготовился слушать.

Если кратко, то проблема заключалась в том, что, выполняя обещание, данное мне на постоялом дворе неподалеку от Дрездена, Д,Аламбер не собирался делать что-то из ряда вон выходящее, решив применить классические методики, которыми пользовались его родственники, а еще ранее их предки. Ломоносов же в свою очередь не слишком понимал, на черта в этом случае его выдернули из Академии наук, где он проводил все свободное время за каталогизацией коллекции минералов. Его деятельная натура требовала творить, а вот Д,Аламбер процесс изготовления стекла был не интересен. В общем, они тогда вспылили и дело дошло до поножовщины, хотя, вроде бы не сначала все было вполне пристойно. Что они орали в пылу ссоры, ни один, ни второй не помнили, но оба клялись, что, если в их речах и прозвучали мое имя и имя ее величества, то это было сделано не со зла и уж тем более без всякого умысла.