Внук Петра Великого

– Какие конкретно вы хотели внести изменения в процесс производства, господин Ломоносов? – я перевел взгляд на него, и Михаил Васильевич вздохнул, словно сомневаясь, что я пойму, о чем он вообще сейчас будет говорить.

– Я хотел исследовать химические реакции, которые помогут стеклу менять цвет. Вы представляете, ваше высочество, как было бы удивительно, получать стекло, например, красное, или зеленое, или любого другого цвета? Ведь из такого стекла можно было бы сразу же лепить картины и даже витражи в храмах Божьих, – и он быстро и размашисто перекрестился.

– Да, представляю, а еще можно было бы выдувать сразу зеленые бутылки и хранить в них много чего полезного, начиная с вина, – я саркастически усмехнулся.

– Почему бутылки зеленые? – Ломоносов переглянулся неуверенно с Д,Аламбером.

– Чтобы не пропускали солнечный свет, который вреден для вина, конечно, – я пожал плечами и поднялся со стула, поворачиваясь к Суворову. – Ну что, Василий Иванович, что вы предлагаете делать с ними?

– Собственно, я примерно так себе все и представлял, – Суворов усмехнулся.

– Тогда, может быть, отпустим господ ученых? – спросил я, не слишком надеясь на положительный ответ. Какого было мое удивление, когда в ответ услышал.

– Полагаю, это будет вполне разумно, мы же не тати, чтобы невиновных в делах против государыни-императрицы и Российской империи в застенке держать, – я немного завис, переваривая то, что услышал, а Суворов тем временем продолжал. – Так что, конечно отпустим, но прежде, я бы хотел переговорить с вашим высочеством с глазу на глаз, – я кивнул в знак согласия, и мы вышли, оставив Д,Аламбера с Ломоносовым снова склонившимся над своими записями. Я же направился за Суворовым, про себя думая, что костьми лягу, но эти двое устроят мне самый крутой на сегодняшний день стеклодувный завод, способный, кроме всего прочего приносить прибыль, хоть вон зеленые бутылки дуть и продавать нуждающимся.

Мы не прошли далеко, завернув за угол в коридор, куда выходило несколько дверей. В крепости сама атмосфера была настолько мрачная, что я невольно поежился, настолько неприятные картины рисовало мне разыгравшееся воображение. Суворов отпер одну из дверей, и пригласил меня войти.

Это был, скорее кабинет, о чем свидетельствовал стол, заваленный различными бумагами. Суворов закрыл за нами дверь и повернулся к себе.

– Ну вот, теперь нам никто не помешает, – он на секунду замер, затем произнес. – Ваше высочество, то, что мы до сих пор не выпустили ваших провинившихся, было необходимо, чтобы создать подходящие условия для встречи. Андрей Иванович просил вас предупредить, чтобы вы, ваше высочество, не слишком доверяли Шувалову. Это, во-первых, а, во-вторых, Андрей Иванович просил показать вам, ваше высочество, чем занимается Тайная канцелярия, а также просил спросить у вас, согласны ли вы, чтобы я стал вашим наставником и разъяснил так беспристрастно, как только у меня получится, о том, что происходит в политической жизни Российской империи и в мире? – я смотрел на него и думал о том, что по какой-то неведомой мне причине Тайная канцелярия и Ушаков со своими сподвижниками решили сделать ставку на меня. И ответ на этот вопрос для меня был очевиден – их не устраивала ни одна из существующих в данный момент партия, и они хотят попробовать организовать свою вокруг предполагаемого наследника престола. Вопрос в том, а мне это надо? Надо, ответил я сам себе. Надо, потому что я до сих пор ни черта не ориентируюсь в этом болоте, а так есть шанс хотя бы узнать, кто чем дышит.

– Что я должен сделать? – наконец, спросил я у ожидающего моего ответа Суворова.

– Просто вы должны порекомендовать ее величеству назначит меня к вашему двору, потому что, если это сделаю я сам, то Бестужев сильно насторожится и нам нужно будет забыть о нашем разговоре.

– Хорошо, я попробую, – я кивнул. Все, дорогой, игры кончились. А ты думал, что кто-то будет делать скидку на возраст герцога и держать пока от политики подальше? Наивный чукотский юноша, уже должен был понять, что здесь наследник престола становится значимой фигурой, как только самостоятельно сумеет пройти пару шагов. Остается только надеяться на то, что до коронации никаких значимых событий не должно произойти.

Глава 12

За три дня до отъезда в Москву Елизавета закатила бал-маскарад. Для увеселений и поднятия духа перед предстоящей поездкой и дальнейшими приготовлениями к коронации, во время которых всем будет не до веселья. И вот тут-то мы с ней впервые довольно серьезно поцапались, да так, что я даже не присутствовал на этой дискотеке восемнадцатого века. А все потому, что понятия Елизаветы о веселом маскараде несколько отличались от моих… очень сильно они отличались! Вот только она императрица Российской империи, а я пока никто, так племянник царский, да еще и практически иноземец, потому что пока я не стал для них своим, но очень старался. Исходя из этой простой схемы, мой голос просто не был услышан, или же все сделали дружно вид, что на комариный писк внимания обращать как бы и не нужно вовсе.

И вот, когда бал-маскарад был в самом разгаре, я гулял во дворцовом парке, периодически посматривая на светящиеся окна в которых отчетливо были видны двигающиеся фигуры. Благо на улице было не слишком холодно. Ветра не было, снег не шел, небо было ясным и звездным, и стоял легкий морозец, но и он не был критичным. Очень редкая для Петербурга погода на самом деле. Гулял же я под дворцовыми окнами только для того, чтобы выпустить пар и остыть в самом прямом смысле этого слова, потому что чувствовал, что вполне могу взорваться и наделать глупостей, о которых впоследствии сильно пожалею.

Началось все сегодня утром, когда, вернувшись в спальню, чтобы переодеться после занятия фехтованием, на котором изрядно вспотел, я обнаружил на кровати женское платье. Подумав сперва, что комнатой ошибся, я пару раз вышел из спальни и заново в нее вошел. Спальня была вроде бы вполне моя, только вот платье никуда исчезать не намеривалось. Тут заглянул Панин и уверил меня, что нет, я все-таки ни дверью, ни даже крылом не ошибся, и это мой карнавальный костюм. Впав в ступор, я тупо стоял и смотрел на платье, периодически переводя взгляд на чудовищное сооружение из тонких пластинок, этакий каркас для юбки, напяленный на вполне даже приличный манекен, стоящий рядом с кроватью и пытался понять – вот это вот все – чья-то очень несмешная шутка? И если да, то, когда мне начинать смеяться? Высказав все то, что обдумывал вслух, я посмотрел на Панина, который, тяжело вздохнув, пояснил, что нет, никакая это не шутка, и что при дворе Елизаветы еще в те времена, когда она была цесаревной, маскарады проходили именно таким вот образом: женщины надевали гвардейские мундиры, а мужчины женские платья… Вот такое веселье, которое осталось весьма Елизавете по душе и отступать от своих привычек она не была намерена, в ближайшем будущем так точно.

– Ну уж нет, – пробормотал я, схватил платье, манекен с этим каркасом для юбки и вытащил все это из комнаты. – Крамер! – Густав Крамер выскочил из соседней с моей комнатки, которую делил с Румбергом, и удивленно посмотрел на вещи, которые я просто сбросил на пол.

– Да, ваше высочество, – он перевел взгляд на меня, я же процедил сквозь стиснутые зубы.

– Убери эту дрянь отсюда, – и я развернулся, чтобы направиться в свою спальню. Судьба платья меня больше не интересовала. Пускай любовнице подарит, ведь у такого видного мужика точно есть любовница, или пускай сожжет, мне все равно. Хотя, будет лучше, если у него ума хватит это проклятое платье продать, оно наверняка дорого стоит.

– Ее величество будет недовольна, – покачал головой Воронцов, сидящий в это время в приемной. Он покачивал ногой, глядя на творящийся бардак и даже не сделал попытки оторвать задницу от дивана. Вот такие «верные» и «преданные» подданные меня окружали. Да в моей кошке больше уважения ко мне, чем у приставленных Елизаветой мудаков.

– Да? Хорошо, тогда я ей сейчас сам сообщу, что ни за что не напялю на себя платье. Хочет видеть меня на балу, пускай правила переделывает. Я тогда оденусь пиратом с деревянной ногой, чтобы можно было оправдать мое неумение ловко танцевать, потому что мало кому будут интересны весьма сложные взаимоотношения танцмейстера с моей кошкой, из-за которых я остался необученным до конца, – пробурчал я, и едва ли не бегом направился к Елизавете, к которой по ее же велению меня должны были пускать в любое время дня и ночи.

Тетку я видел каждый день. Мы с ней ужинали всегда вместе, чаще всего в компании с наиболее приближенными к Елизавете людьми. Еще ни разу после того случая с помещением для стеклодувного не то завода, не то мастерской, не то лаборатории, как сейчас выяснилось, я у нее ничего не просил. Так что, надеюсь, она не сочтет, что я как-то слишком наглею со своей маленькой просьбой.

Если рассмотреть ситуацию в целом, то у нас были с теткой довольно странные отношения. Она явно благоволила ко мне, а мой изначально недокормленный инфернальный вид, и рассказы о том, что со мной дурно обращались, вызвал в Елизавете нереализованные материнские чувства. Обвинить ее в дурном обращении с племянником было невозможно, даже при очень большом желании. Не говоря уже о том, что Елизавета любила лить слезы по каждому удобному случаю: не знаю, что она пыталась этим показать, вероятно, свою чувствительную натуру, но плакала она часто и охотно. И неважно от радости, от горя или от огорчения проливала она горькие слезы. Из-за этого я старался свести общение с ней к минимуму, просто потому что не знал, как себя вести с плачущей женщиной. Никогда не знал, предпочитая в этих случаях тактику бегства. Ну и еще напрягало меня то, что Елизавета никогда не назвала меня по имени, только «племянник», словно Карл Петер ее тяготил. Она, похоже, больше меня ждала перехода в православие, чтобы называть меня уже по имени, которое она выбрала для меня – Петр. И не понять, в честь отца или в честь кого-то еще, а, может быть, мое второе имя специально хотела использовать, я не знаю, мы с ней об этом никогда не разговаривали, я вообще еще ни разу не заговорил с Елизаветой на интересующие меня темы, говорила всегда только она, я же отвечал на поставленные вопросы, и то довольно односложно.