Внуки Богов

Я не мог перечить ему, а стоял пораженный и внимал страшной тайне моего рождения.

– Вот оно как… Вот о чем намекал князь Ратияр, да Радогор его остановил. И все скрывали… – обида, горечь, боль, сжали сердце. Я ощутил, что на глаза наворачиваются слезы, как когда-то в младенчестве.

– Нет, русич не должен показывать слабости, особенно перед ворогом… – я жестко сжал уста и тряхнул головой.

Видя мое смятение, Борислав захохотал:

– Ну как, потрафил я тебе княже?.. Великую тайну открыл?.. Ха-ха, кошачий выкормыш…

– А почто мне никто… – начал я.

– А на кой? – захихикал боярин. – Волхвы проклянут того, кто откроет тайну… Только, что толку?.. Ужо никто не дознается, ибо ты сдохнешь днесь с сей тайной.

– Ты слуга Чернобога… 89 – произнес я. – Светлые Боги все зрят, и твоя темная душа будет наказана в срок, когда ты предстанешь на правеж перед ними и пращурами.

Боярин скривился, помахал пухлым перстом с дорогим перстнем перед моим лицом:

– Твои Светлые Боги почивают. Сейчас правят те, у кого – сила, острый меч и удача. Возьмите его! – приказал он слугам.

89

Чернобог – Повелитель тьмы и хаоса, воплощение всех Темных Богов. Его жена – Богиня смерти Мара. У них так же есть дочь – Богиня Зимы и хворей Морена, что отбирает у человека жизненные силы, насылая голод, мор и болезни. Чернобогу служат князья Тьмы – Кощеи, а также Змеи, демоны-дасы, волкодлаки, черные колдуны и всякая нежить.

Меня схватили и привязали к могучему дубу, под которым был муравейник.

– Через пару дней от тебя останется лишь куча костей, – Борислав хлопнул меня по плечу. – Ты сдохнешь зело медленно, и сие будет лепая месть за моего сына.

Я плюнул ему в лицо. Борислав вытерся рукавом и занес руку для удара. Потом опустил ее, покачал головой:

– Хочешь быстро умереть? Не выйдет, выродок, ибо я хочу, чтобы ты малость покричал – доставил мне радость.

Он подошел к костру, что развели его слуги, накалил нож и вернулся ко мне. Невольно я отвел голову в сторону, дабы не видеть раскаленного лезвия. Ужас холодным острым железом вонзился в сердце, заставил его провалиться куда-то во чрево. Боярин зашипев приложил мне нож к челу. Страшная боль заставила судорожно дернуться все тело. Кровь отхлынула от лица, и я еле сдержался, чтобы не вскрикнуть. Пот стал хладным, как на мертвеце. В очах потемнело.

– Гляди-ка, терпеливый… – даже немного удивился Борислав. – Только зубами скрипит.

Запах горелого мяса ударил, как обухом. Меня чуть не вырвало в морду боярина. Я открыл глаза и сказал хрипло:

– Еще не хватало, дабы я унизил себя криком перед твоим грязным рылом.

– Ах ты пес, еще гавкаешь?! – Борислав дважды полоснул ножом по моей груди.

Как будто кипящей смолой брызнули на плоть. Из порезов густо закапала кровь.

Подошел слуга с ковшом медовухи, полил мне на раны. Пьяно ухмыляясь, сказал Бориславу:

– Скоро мураши учуют мед и его кошачью кровь и почнут славный пир.

– Ага, – кивнул боярин, – сожрут живьем. Я бы сам его сожрал, отрезая по куску, но волки падалью не питаются… – он захохотал довольный своей шуткой, и крикнул слугам:

– Гасите костер, пора уходить!

Они вскочили на коней. Борислав подъехал ко мне и участливо произнес:

– Счастливо оставаться княжич. Надеюсь ты не в обиде за наши ласки?

Я молча опустил голову, дабы не зреть на его рожу. Прямо с коня, боярин врезал мне сапогом под дых так, что потемнело в очах, затем послышался стук копыт и они исчезли в лесной чаще.

Я остался один. Муравьи, учуяв запах крови и меда полезли по мне, как по древу. Скоро они пролезут в раны, будут их выгрызать, пока не доберутся до внутренностей, а потом – страшная, мучительная смерть.

Отчаяние и ужас на миг замутили рассудок. Но потом в голове, как вечевое било прозвучал голос волхва Ведагора: «Не отчаивайся даже среди мрака и ужаса. Самый грозный враг живет в нас самих – се страх! В тяжких испытаниях, в борьбе с врагами и Тьмой насылаемыми на нас Чернобогом, победителями станут те, кто сможет властвовать над своим страхом. Запомни потомок Рода Небесного: не страшись гибели плоти, ибо она – тлен земной. Душа же твоя – вечна!.. В ней изначальный Свет Жизни!».

Я дернулся всем телом, но гридни Борислава знали свое дело, притянув ужищем 90 намертво к стволу старого дуба. И тут, словно Боги подсказали мне спасение.

– Нож!.. Нож, что дала мне Милослава на прощанье.

С трудом я согнул правую ногу в колене и перстами связанной руки вытащил острый клинок, засунутый за голенище сапога. Проклятые муравьи лезли уже в рот. Мгновения, пока я резал сыромятные ремни, показались мне вечностью. Наконец путы спали. Рванувшись, я добежал до озера и плюхнулся в воду, чтобы смыть с себя насекомых и омыть раны. Выбравшись на сушу, выжал мокрую рубаху, залитую кровью. Вылил из сапог воду и тут только взгляд мой упал на нож, лежавший на берегу.

90

Ужища – конопляные (пеньковые) веревки, канаты.

Подняв его, я поцеловал клинок, и вдруг узрел на каленом железе руны, что шли по всему лезвию клинка серебряным узором: «Клятва на сем клинке дана, под светом небесным, над отчей землей, пусть сердце мое – прибудет с тобой, а сердце твое – навеки со мной».

– Вот какой оберег пожаловала мне в дорогу моя лада. Не минул еще день, а он уже спас меня.

Толику придя в себя, я направился вдоль озера к речке Шелони, пригибаясь и прячась в ольховых зарослях.

– Выходит, не княжич я никакой… – стучало у меня в голове. – Найденыш, рысий выкормыш, объявленный волхвами – «знаком небес» для княжеского рода Рыса. И молчали, все молчали… Проклятье волхвов затворило уста всем, опричь сих тварей из стаи князя-волка.

А как же матушка, княгиня Онега?.. Помню мягкие руки ее, что прижимают меня к теплой груди и тихий, ласковый голос: «Русотик, чадушко мое ненаглядное, ну куда ты бежишь?.. Побудь с матушкой… Вырастешь, тогда и набегаешься, и наскачешься, и мечом намашешься… Всему – свое время. Посиди со мной сыночек. Дай хоть поглядеть на тебя, мое светлое солнышко…».

Матушка снова прижимала меня к себе, целовала горячими устами в чело. Я уворачивался и шипел: «Матушка, мне идти надобно, хватит целоваться-то… Еще кто позрит… скажет: не воин княжич, а красна девица. Меня засмеют гридни и девки дворовые. А Буревой первый перстом тыкать будет, да перед детьми боярскими похваляться, мол – какой он славный витязь, а брат у него слабый и нежный словно девица. Да пусти же… Радогор обещал мне ухватку показать, как сильнейшего поединщика с ног сбить». – Я вырывался и убегал, а княгиня вздыхала, тоскливо глядя мне вслед.

Такой я запомнил ее – добрую и нежную, а также ее очи, полные печали и укора. Восемь весен мне минуло, когда она тихо умерла от огненной горячки. Перед смертью бредила, звала кого-то. Но нас с братом к ней не пускали. Отец вышел из опочивальни жены с темным лицом. Хрипло произнес, сглотнув ком в горле: «Горе великое…» – постоял молча, подняв взор к небесам, потом тряхнул головой, проведя ладонью по очам, глянул на нас, притихших, едва сдерживавшихся, чтоб не разреветься, прижал наши головы к себе, молвил:

– Пойдите, проститесь с матушкой.

Мы вошли в опочивальню. Матушка лежала на ложе и голубые очи ее, все с той же невысказанной печалью глядели в небеса. Над ложем уже разобрали крышу, дабы душе, легче было подняться в небесную обитель пращуров. Мы подошли, и тут уже не смогли сдержаться. Слезы потекли в три ручья, и у меня, и у брата. Волхвы-знахари стояли окрест, опустив головы. Безсильным оказалось их целительство. Огневица-горячка – страшная хворь, насылаемая Темными Богами. В иные зимы на четверть пустела земля славен-русов от нашествия сего незримого ворога.