Внутренняя красота

А потом случился распад СССР.

Завод, где трудился отец, закрыли. Ему пришлось менять работу чаще, чем светская дама из романов девятнадцатого века меняла перчатки. Оформляли полулегально, платили «в серую». Порой зарплату не платили месяцами; выживали на зарплату матери и мою пенсию по инвалидности. Матери приходилось просить помощи у бабушки. Так получилось, что она по-прежнему работала на хорошей должности, хотя уже давно вышла на пенсию. Бабушка жалела нас. Она ругалась на «никчёмного отца и мужа», но всё равно помогала деньгами, продуктами, дарила нам хорошую одежду и игрушки по праздникам. Её жутко злило, что отец так и не смог взять себя в руки и начать достойно зарабатывать.

– Всем тяжело, – говорила она. – Но как-то справляются! А он просто трутень. Ему удобно, что все вокруг помогают, тянут детей.

Бабушка не скрывала презрения в адрес моего отца. Это приводило к неиссякаемым конфликтам с матерью, – та любила мужа и бросалась на его защиту.

– Расскажи лучше, что у тебя нового в школе? Как успехи?

– Я лучше покажу.

Я достала из рюкзака зелёный дневник. На обложке красовался глобус. Мне нравился этот дневник. Он дарил мне надежду. Голубые моря и океаны омывали далёкие континенты, куда однажды ступит моя парализованная нога.

– Одни пятёрки, – бабушка улыбалась. – Какая же ты умница!

В дневнике пестрели красные чернила. Понедельник – пятёрка по биологии, две пятёрки по русскому. Вторник – английский, история. Среда – мировая художественная культура. Четверг – литература, музыка и физика. Пятница – русский и литература.

– Да, плодотворная неделька выдалась. Бабушка, мне надо позаниматься…

– Конечно! Сиди сколько нужно.

Бабушка жила в просторном частном доме, где специально для меня была выделена отдельная комната, мой личный рабочий кабинет. В спокойной обстановке учёба давалась легче. Никто не отвлекал.

В родительском доме всё было иначе. Бабушка Маша была глуховата и смотрела телевизор с убивающей громкостью. Не помогали даже затычки в ушах. Отец не был глух, но тоже любил смотреть передачи с нечеловечески громкими воплями из телевизора. А ещё он любил дёргать меня по пустякам.

– Ульяна! Ульяна! Быстрее, иди сюда!

Он орал так, будто в комнату вдруг прилетела ракета, оторвала ему обе ноги и заодно контузила на всю голову. Я закатывала глаза, откладывала в сторону ручку и ковыляла в комнату, где в старом кресле сидел отец. Кресло было ему не по размеру, из-за чего он казался похожим на разбухшее дрожжевое тесто, которому стало тесно в тазу и теперь из него срочно нужно испечь пирожки.

– Сколько можно тебя звать! – с раздражением говорил он. – Переключи канал. Я не хочу смотреть рекламу.

Телевизор был старым, сделанным ещё при Брежневе, поэтому пультом для переключения каналов служили дети.

– Пап, я уроки делаю, – оправдывалась я, подавляя внутреннее раздражение.

Я выходила в коридор и слышала в спину:

– Подожди, там сейчас реклама будет! Переключи, пока не ушла.

Мне было в тягость жить с родителями. Они не любили меня, а я не любила их. Лет в десять наш участковый невропатолог рассказал нам о школе-интернате для детей-инвалидов.

– Специально для таких, как ваша девочка. Там её будут лечить и учить.

– В счёт пенсии? – спросила мать.

– Нет. Вы как опекун по-прежнему будете получать пенсию дочери. Льготы на коммуналку тоже останутся. Ульяна будет жить в хороших условиях. Там прекрасные врачи. Специальная учебная программа для… особых детей.

– Я хочу туда!

Мне страшно польстило, что меня назвали «особым ребёнком». Отчего-то я решила, что в коррекционной школе меня будут учить по программе для одарённых детей.

– Мама, о чём тут думать? – тараторила я, вклинившись в разговор взрослых. – Там даже дополнительные занятия есть!

– Уля, помолчи! – мать нахмурилась. – Скажите, а этот интер…. Эта школа. Да, школа с проживанием. Где она?

Школа находилась в небольшом посёлке. Дорога от нашего города занимала пару часов на электричке.

– Вы сможете забирать дочку на все выходные и праздники.

– А у Дэна будет отдельная комната, – сказала я.

Матери очень понравилась эта идея. Она всерьёз её обдумывала. Не знаю, обсуждали ли они мой переезд в интернат с отцом, но не думаю, что он был бы против. Он не питал ко мне особо нежных отцовских чувств. И, будучи человеком прямолинейным, моих чувств тоже не щадил.

– Знаешь, Уля, – говорил отец, подвыпив. – Я очень ждал твоего брата. Первый ребёнок – это всегда волнительно. Тем более сын… А вот со вторым всё иначе. Понимаешь, что всё это… Мы вообще троих хотели. Хотя сейчас я понимаю, что и одного было бы достаточно. Согласился сдуру… Всё, забудь!

Я была бы и рада это забыть, но он возвращался к этому проклятому разговору снова и снова.

Родители жили вместе с братом в одной из комнат в коммунальной квартире. Моё рождение сулило им жирный куш – отдельную двухкомнатную квартиру от государства. Но их планам не суждено было сбыться. Вместо квартиры они получили ребёнка-инвалида, требующего трат на лечение, что они к тому же узнали не сразу. Такой вот неприятный киндер-сюрприз; это примерно как надеяться, что в шоколадном яйце будет желанный коллекционный пингвин, а получить дурацкую сломанную игрушку. Они как обиженные дети не могли скрыть разочарования, всем своим видом давая понять, что хотели другого ребёнка.

Мы вчетвером прожили в одной комнате до моих пяти лет. Мать даже не скрывала радости, когда умерла соседка по коммуналке, и нас с братом удалось отселить в отдельную детскую. А в третьей комнате после смерти деда жила бабушка Маша, категорически не желавшая разменивать квартиру. Из-за этого отношения с ней были крайне напряжёнными. Скандалы вспыхивали по несколько раз на дню. Булгаков был сто раз прав в том, что нас всех испортил квартирный вопрос.

Вот почему переезда в интернат я ждала как манны небесной. Мать велела мне молчать, но я не удержалась и поделилась радостью с любимой бабушкой Таней.

– Бабуля, привет! Мама скоро сдаст меня в интернат. Ты будешь меня навещать?

– Куда тебя мама сдаст? – поперхнувшись чаем, спросила она.

– В интернат для больных детей! – бодро отрапортовала я. – Меня будут учить по программе для особых детей. Здорово, правда?

Бабушка странно посмотрела на маму. В её взгляде так и читалось: «и почему я тебя в своё время в интернат не сдала?»

– Уля, иди во двор. Давай-давай, поиграй с собакой. Взрослым поговорить надо, – сказала бабушка, зло прищурившись.

Как я не упрашивала мать, ни в школу с проживанием, ни в интернат, ни в детдом она меня не отправила. И строго запретила касаться этой темы.

Не раз я просила бабушку забрать меня насовсем. Но в этом вопросе бабуля была непреклонна.

– Нет, Уля. Жить ты должна с мамой и папой. Они тебя родили и несут за тебя ответственность. Просто приезжай ко мне почаще.

Хорошо, что мы жили в одном городе и добраться к бабуле можно было за час. Если бы не бабушка Таня, то я не знаю, как бы выдержала всё то, что творилось в моей детской жизни.