Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
Шрифт:
А на другой день Надежда Петровна попросила Андрея задержаться после уроков и пригласила к себе домой. Она жила прямо в школе, занимала маленькую комнатку в конце коридора на первом этаже.
— Как тебе понравился О' Генри?
— Не очень, — признался Андрей.
— Вот как?.. — удивилась Надежда Петровна. — И почему же?
— Сам не знаю. Читать вроде смешно, а потом, когда прочитаешь, как-то все равно. Что читал, что не читал…
— Ты меня удивляешь все больше. Значит, тебе нужна только серьезная литература. Для твоего возраста это… Ну хорошо, я дам тебе, пожалуй,
— Он тоже запрещенный?
— Не совсем, — улыбнулась Надежда Петровна. — Он просто эмигрант. Ты знаешь, что это такое?
— Это кто после революции уехал за границу.
— Правильно.
— Значит, Бунин против Советской власти? — спросил Андрей.
— Все гораздо сложнее, Андрюша. Пока тебе этого не понять. Но Иван Алексеевич Бунин — замечательный русский писатель. Ты почитай, мы потом обсудим с тобой. А у вас дома совсем нет книг?
— Раньше у папы было очень много.
— Прости, я спросила глупость. А мне вот удалось кое-что сохранить и вывезти. Мама любит читать?
— Раньше любила, а теперь ей не до книг, — серьезно сказал Андрей.
— Это верно, теперь всем не до книг. — Надежда Петровна вздохнула, — Вот даже Кондратий Федорович уж как начитан, а почти совсем не читает. Ведь ты знаком, кажется, с ним?
Андрей кивнул молча. Что-то насторожило его в вопросе Надежды Петровны.
— Хороший человек и очень умный. Мы с твоей мамой вчера были у него в гостях. Мама рассказывала?
— Да,
— А у вас он бывает часто?
— Ни разу не был, — сказал Андрей.
— Что же я хотела тебя спросить?.. Память стала подводить. А у папы, говоришь, была большая библиотека?
— Во всю комнату.
— Ты помнишь папу?
— Помню, но уже не очень.
— Вот это и есть самое страшное, что мы постепенно забываем близких, — проговорила грустно Надежда Петровна. — А они там надеются, что их помнят…
Андрей так и не понял, зачем она приглашала его к себе, хотя какие-то смутные догадки и тревожили его. Не просто же так она заговорила об Уварове и рассказала, что они с матерью были у него в гостях, а потом сразу стала спрашивать про отца. Он если и не понимал еще, то догадывался, чувствовал во всяком случае, что женщины просто так о мужчинах не говорят.
В последующие дни Андрей внимательно наблюдал за матерью, живя в каком-то неясном и напряженном ожидании, однако не замечал ничего особенного, что могло бы встревожить его, подтвердить смутные, неосознанные догадки. Евгения Сергеевна даже раньше обычного приходила домой и, застав его однажды за чтением Бунина, к удивлению Андрея, не стала ругаться, а совсем напротив — похвалила, что он читает серьезные книги.
— Молодец, — сказала она. — Серьезное чтение открывает окно в мир. — И даже погладила по голове.
Так прошло недели две, и Андрей забыл о разговоре с Надеждой Петровной и о своих подозрениях. Возраст брал свое, и он после школы пропадал на улице. И вот как-то вечером, возвращаясь домой, он увидел в освещенном окне их комнаты Уварова. К тому же форточка была открыта (должно быть, Алексей Григорьевич перестарался, слишком жарко натопил, а Евгения
Сергеевна плохо переносила жару), и Андрей не только увидал Уварова, но и услышал разговор с матерью. Он вовсе не собирался подслушивать, зная, что это гадко — подслушивать чужие разговоры, но невольно задержался возле окна — уж очень хорошо все было слышно…УВАРОВ. Вы должны подумать и о себе, нельзя жить только ради сына. В конце концов…
МАТЬ. Может быть, вы и правы, не знаю. Но иначе я не могу.
УВАРОВ. Как минимум, это наивно.
МАТЬ. Наивность — суть женская логика. А я все-таки женщина.
УВАРОВ. Я о другом, Евгения Сергеевна. Вы же сами работаете там и не можете не понимать…
МАТЬ. Не надо, прошу вас. Да, я понимаю. Я все понимаю. Но я не имею права отнимать надежду у Андрея.
УВАРОВ. Однако рано или поздно…
МАТЬ. Это произойдет независимо от меня, и моя совесть останется чиста и перед ним, и перед мужем. Вам, мужчинам, этого никогда не понять, вы легче и проще относитесь к жизни.
УВАРОВ. Возможно. Но живые должны жить.
МАТЬ. Разумеется, но ради чего и во имя кого?.. Впрочем, мы начинаем повторяться.
УВАРОВ. Пройдет несколько лет, Андрей станет взрослым, и ему не нужна будет мать. Что вам тогда останется?
МАТЬ. То же, что остается всем матерям на свете. Хотя бы сознание выполненного долга и, простите за выспренность, чистая совесть.
УВАРОВ. Позвольте вам возразить, Евгения Сергеевна. Этого мало для человека, для женщины, наконец. Вы же молодая, красивая…
МАТЬ. Вы считаете, что чистая совесть — это мало?!
УВАРОВ. Одного этого мало. В жизни существует много…
МАТЬ. Для меня — нет. Для меня ничего больше не существует. И очень прошу вас, Кондратий Федорович, давайте раз и навсегда договоримся не возвращаться к этому… И еще об одном прошу: не приходите больше сюда. Не надо. Я благодарна вам за помощь и внимание, но так будет лучше.
УВАРОВ. Кому?
МАТЬ. Всем. Думаю, что и вам.
УВАРОВ. Всем — это всему человечеству и мне в том числе?..
МАТЬ. Не надо иронизировать. У каждого своя жизнь и своя судьба, которую не выбирают.
УВАРОВ. Но вы же делаете выбор?
МАТЬ. Нет, это не выбор. Выбор, когда есть из чего или из кого выбирать. И этот выбор я сделала давно. А если все-таки это выбор, то в пользу сына. Уходите, Кондратий Федорович, прошу вас, уходите. Сейчас вернется Андрей, получится некрасиво.
УВАРОВ. Хорошо, я ухожу, подчиняясь вашей воле. Но обещайте, что вы еще подумаете.
МАТЬ. Не обещаю. И не сердитесь на меня.
Под окно, на снег, упали две тени. Тень Уварова переместилась ближе к матери, он взял ее руку и поднес к губам.
Андрей забарабанил кулаком в окно. Уваров быстро вышел из комнаты. Проходя через двор, он на мгновение замешкался и, взглянув на Андрея, сказал:
— Эх ты, человек — один нос, два уха!
Что-то поразило Андрея в голосе Уварова. В голосе его не было обиды или осуждения. В нем была горечь. Горечь и тоска. Андрей готов был даже бежать следом за Уваровым, чтобы попросить прощения и вернуть его. Но тут во двор вышла Евгения Сергеевна.