Водораздел

— Я так ничего другого не желал бы, лишь бы народ мог жить в мире. И чтобы хлеба хватало на весь год, — молвил Самппа, протягивая внучке починенную пьексу. — А тебе, Микки, пора домой, — продолжал старик. — Уже на дворе темно, можно и с нечистым повстречаться. Мне тоже пора на печь. Какие старому радости, лишь бы тепло было. Кх-кх.

Молодежь стала расходиться по домам.

— Можно проводить тебя? — спросил Хуоти у Наталии, когда они вышли на двор.

— Проводи.

Было уже так темно, что они прошли мимо притаившегося за углом Ханнеса, не заметив его. Ханнес поджидал кого-то. С тех пор как изгнали белофиннов, Ханнес остерегался появляться там, где могли быть парни из отряда.

— Иро! — негромко окликнул он вышедшую из избы девушку.

Ханнес схватил Иро за руку, что-то зашептал ей, и они скрылись в темноте.

Напившись чаю после бани, Пулька-Поавила сразу же лег спать. Делать больше было нечего. У него теперь не было даже мерина, которого надо было поить по вечерам. Доариэ тоже скоро легла рядом с мужем.

— Как же мы сено-то привезем с Ливоёки? — вздохнула она.

— Самим придется впрягаться в сани, что же еще делать, — ответил Поавила. Помолчав, спросил: — Когда тебе рожать?

— Точно день я не могу сказать…

Поавила уже спал, когда с посиделок прибежал Микки.

— А Хуоти? — сонно спросила мать.

— Пошел провожать Наталию.

Молодость! Когда-то и ее, Доариэ, провожали домой с посиделок… Все тогда было хорошо, красиво… Перед глазами одна за другой вставали картины далеких лет. Так, вспоминая свою молодость, Доариэ и уснула.

Утром она встала первой. Было совсем рано. Она подоила корову, поставила самовар и стала будить Хуоти.

— Вставай, полуночник.

За завтраком Микки похвастался:

— Самппа посулил мне щенка.

— Собаки только и не хватает… — буркнула мать. — Самим есть нечего.

— Придется Хуоти тоже вступить в отряд, — сказал Поавила. — На один паек не проживешь…

— В солдаты? — ужаснулась Доариэ.

На этом разговор и оборвался: Микки заметил из окна парней, вернувшихся из финского плена.

— Вот они…

Поавила тоже подошел к окну. Мимо дома шагали двое парней в английских мундирах, только без винтовок. Направлялись они, по-видимому, на погост.

Поавила взглянул на озеро. Поднимался ветер, и волны в устье залива схлестывались сильнее, чем обычно. И Поавила подумал: лучше будет, если смотреть сети поедут они с Доариэ. Микки, конечно, ехать на озеро не хочется. Ладно, пусть поиграет со сверстниками. Успеет еще, наработается. Сегодня же воскресенье.

— Давай я сяду на весла, — предложил Поавила, когда они с Доариэ вышли на причал. — Тебе же в твоем положении трудно будет.

— Ничего. Ветер попутный, — ответила жена и, как всегда, села грести.

Поавила стал подгребать.

— Что это? — спросил он, разглядывая какие-то темные пятна на сиденье.

— Кажется, кровь, — догадалась Доариэ, вспомнив, что отступавшие белофинны перевозили на их лодке раненых.

Поавила стал грести сильней, словно кто-то гнался за ними. Доариэ тоже старалась налегать на весла, но грести по-настоящему она не могла — живот мешал. Они плыли к островку, темневшему вдали на другой стороне озера. Возле островка была отмель, на которой жители Пирттиярви ловили ряпушку, весной неводом, осенью сетями. Их сети тоже были поставлены неподалеку от острова.

На открытом озере дул холодный порывистый ветер, обдавая лицо колючими, как льдинки, брызгами. Руки сразу покраснели и закоченели.

Вдруг над озером гулко прокатился треск пулеметной очереди.

— А-вой-вой! — запричитала Доариэ.

— Наши упражняются, — успокоил ее муж.

В Пирттиярви остался взвод карельского отряда. Он нес охрану границы. Кто знает, что соседи замышляют. Наряду с караульной службой мужики занимались и огневой подготовкой. Был у них пулемет, который они то и дело разбирали и вновь собирали, и чуть ли не каждый день стреляли из него. Стреляли еще и с той целью, чтобы белофинны слышали. Пусть знают, чем их угостят, если снова сунутся. От деревни до границы было всего четыре версты, и когда ветер дул в ту сторону, татаканье пулемета доносилось и в Финляндию.

Со стороны деревни опять раздался оглушительный треск.

Доариэ вдруг перестала грести и подняла весла из воды.

— Что с тобой? — встревожился Поавила.

— А-вой-вой, начинается. Ты греби, греби…

Доариэ приходилось и раньше рожать одной, и она обходилась без посторонней помощи в таких случаях. Но раньше она была помоложе, а теперь… Когда женщина рожала, мужчин из дому выгоняли, посылали их пахать или находили еще какую-нибудь работу. Пулька-Поавила тоже в таких случаях уходил из избы и возвращался, когда в семье было на одного едока больше. А теперь… Надо же было так случиться. Поавила стоял беспомощный, не зная, как помочь жене, которая, корчась от боли, кусала пересохшие губы…

— Ойх! — наконец, облегченно охнула Доариэ.

— Кто, дочка?

— Дочка. Дай нож.

Она обрезала пуповину, завернула ребенка в свою нижнюю юбку.

— Заверни еще, — и Поавила протянул жене свой френч.

Лодка качалась на волнах.

— Да греби ты, — сказала Доариэ, видя, что муж все еще стоит посередине лодки. — Ведь перевернет…

И силы покинули ее.

«Надо было мне сесть на весла, — упрекал себя Поавила, поворачивая лодку к деревне. — Эх, и все-то не как у людей».

Он греб изо всех сил.

Наконец, лодка мягко ткнулась в берег у причала. Поавила подтянул лодку повыше на камни, чтобы ее не унесло ветром.

— Ты сможешь идти?

Доариэ сидела бледная как полотно. Она с трудом поднялась и, поддерживаемая мужем под руку, пошла на дрожащих ногах. Они медленно поднимались вверх по откосу. Второй раз в жизни Поавила вел Доариэ под руку. Первый раз это было много лет назад. Но Доариэ помнила тот день хорошо. Тогда она, сопровождаемая свадебным шествием, пришла в дом мужа. Лицо ее было закрыто шелковой шалью с кисточками. В избе гости, собравшиеся на свадьбу, кричали: «Красавица-невеста! Красавица-невеста!», и только когда платок сняли с лица, Доариэ впервые увидела свой новый дом, свекровь…

«Хорошо, что дочь, — думал Поавила. — Доариэ будет помощница. Одной-то трудно управляться».

Дома никого не было. Наверно, ребята опять убежали в школу, смотреть, как отрядовцы занимаются военной подготовкой.

Доариэ раскрыла сверток. Сперва из тряпок раздалось попискивание, потом отчаянный крик.

— Жива! — обрадовался Поавила.

— Сходи к Паро. Может, она придет, — попросила Доариэ мужа.

Паро тотчас прибежала. Заохала, заахала.

— Каких только чудес не бывает… А-вой-вой, уж прямо на озере! Такого в нашей деревне еще не случалось. Поавила, иди затопи баню… А тряпки где у тебя? Лежи, лежи, я сама… Ну, иди-ка сюда… Ай какая малюсенькая, бедненькая… Мой-то не может уже… Только вспоминать осталось… Корову-то тебе не подоить, сил у тебя нет. Так я Иро пошлю…