«Военная анархия» в Римской империи

Черту под взаимоотношениями императора и сената подвел Кар. Он (в лучшем случае) лишь поставил сенат в известность о своем

провозглашении, но не стал добиваться признания сенатом. Кар стал первым законным римским императором, не наделенным полномочиями сенатом. Это означало, что сенат лишился своей последней государственной функции. И хотя сам этот орган сохранился, из «конституционной» истории Рима он был вычеркнут окончательно. Принципат как политический строй, созданный Августом, перестал существовать. В свое время Светоний (Cal. 22, 1 ) обвинял Калигулу в том, что он почти превратил принципат в некий вид царства. Калигуле такие действия стоили жизни. Но прибл». ительно два с половиной века спустя и почти через полтора столетия после написания Светонием биографии этого императора цель Калигулы была достигнута: в Риме вместо принципата возникла regni forma.

Таким образом, важнейшим результатом событий 235-285 гг. в политической сфере стало резкое усиление императорской власти, приведшее фактически к ликвидации принципата. Однако это усиление императорской власти как политического института сопровождалось хрупкостью власти конкретных императоров. За пятьдесят лет на троне сменилось более двадцати законных августов, не говоря об узурпаторах, даже галльских, которые в совокупности удерживали власть в течение четырнадцати лет, а также пальмирских правителях, фактически, а в конце и официально независимых от Римской империи. Из этого числа только Клавдий и, может быть, Нумериан умерли естественной смертью, в то время как остальные были либо убиты в бою, либо пали жертвой заговора в своем же окружении, либо погибли в результате солдатского бунта, либо покончили с собой. Валериан же стал единственным римским императором, захваченным в плен внешними врагами (в данном случае персами) и там и умершим. Но это не зависело от личных качеств того или иного императора. Трон оказывался страстно желанным, но в то же время смертельно опасным местом. И ни одному из императоров этого времени нс удалось, несмотря на усилия, предпринимаемые большинством из них, основать свою династию.

Такая хрупкость власти конкретного человека была не случайна. Одной из причин этого была неопределенность конституционного положения императора. Не будучи монархом в полном смысле этого слова, он оказывался мишенью различных честолюбцев, считавших себя не менее достойными трона, чем правивший принцепс. Это обстоятельство особенно проявилось после реформы Галлиена. Поднявшаяся наверх новая знать, вышедшая из военных кругов, сама стремилась к политической власти. А когда ее представители этой власти добивались, то другие ее члены могли и не питать особого

пиетета к тому из «своих», кто в силу тех или иных обстоятельств оказался на троне. Реформа Галлиена, таким образом, укрепив императорскую власть в целом, не достигла того же в отношении каждого конкретного императора.

Еще важнее была, пожалуй, другая причина. С прогрессирующим вытеснением сената из государственной жизни Римское государство, если перефразировать слова, якобы когда-то сказанные Кимоном (Plut. Cim. 16), «охромело». Сенат, однако, являлся лишь вершиной айсберга. Каркасом Римской империи, определяющим ее античный характер, была густая сеть городов полисного типа. И именно эти города приходили в упадок. Речь шла, может быть, не столько о чисто урбанистическом, сколько о социально-политическом и экономическом аспектах. Показателем этого упадка являются учащающиеся назначения кураторов. Даже если процент городов, получивших кураторов, был не очень высок, само наличие и, что очень важно, все большее расширение сферы деятельности этого института, вмешивающегося в городское самоуправление^{1 э}, свидетельствуют о невозможности городского коллектива и его органов выполнять все свои обязанности перед государством и быть поддержкой центральной власти. Императорская власть, с одной стороны, чрезвычайно усилилась, а с другой — лишилась и социальной, и в значительной степени финансовой поддержки городов. При отсутствии институтов, способных заменить сенат и города в качестве социальной и экономической базы и государственно-политических институтов, единственной силой, на которую могли рассчитывать императоры, являлись армия и бюрократический государственный аппарат. Но аппарат как таковой материальной силой не являлся. Это определяло полную зависимость императора от армии в целом и от отдельных ее частей.

Роль армии в III в. резко возросла и из-за постоянного ухудшения внешнеполитической ситуации. Об этом уже говорилось, но сейчас снова надо подчеркнуть значение этого фактора. Во-первых, в огромной степени увеличилась германская опасность. Во второй половине II в. период стабильности германских племен завершился и началась новая полоса передвижений германцев. В ходе этих передвижений многие прежние племена и союзы племен распадались и формировались новые. Так, на Рейне появились аламаны и франки¹⁴⁷⁰. Завершение

периода стабильности привело и к возобновлению германского натиска на Рейне и Дунае. В конце II или в начале III в. готы под руководством Филимера, двигаясь вдоль рек, переселились в Северное Причерноморье и приблизительно в середине III в., а может быть, и несколько раньше оказались у римских границ¹⁴⁷¹. Переселение, зачастую сопровождавшееся столкновениями с различными племенами, а затем многочисленные контакты с Римом, как военные, так и мирные, привели к значительным изменениям в готском обществе. Военная добыча, в том числе относительно большое количество пленных, обращаемых в рабов, знакомство с более высокими по качеству и внешнему виду римскими изделиями, торговля с римским миром — все это усиливало имущественную и социальную дифференциацию готского общества. Уже в самом начале готского пребывания в Северном Причерноморье в их среде отмечены не только короли (reges), но и «меньшие люди» (mediocres), а также «благороднейшие и благоразумнейшие мужи» (nobilissimi prudentioresque viri), из числа которых выходили жрецы (lord. Get. 71-72)¹⁴⁷². Последнее, вероятно, может говорить о выделении знати, как светской, так и жреческой. Тацит (Germ. 7) пишет, что германцы выбирают королей из знати (ex nobilitate). У готов, по-видимому, королевская власть уже отделилась от знати. Эти процессы, с одной стороны, усилили готов, а с другой — увеличили их агрессивность. Готы стали наиболее опасными, но не единственными врагами Рима на Нижнем Дунае. Зачастую они выступали в союзе с другими племенами и целыми племенными кон федерация м и.

Во-вторых, как тоже уже говорилось выше, произошли значительные изменения у восточных границ Империи. Место одряхлевшего Парфянского царства заняла молодая и полня сил и амбиций Персидская (или Новоперсидская) держава Сасанидов. Сасаниды не скрывали своих претензий на восстановление былой мощи Ахеме-нидов и соответственно на отвоевание территорий, которые когда-то

подчинялись монархам этой династии. Римские императоры еще долго по традиции воспринимали персов как своих старых воагов — парфян и победы над ними называли Парфянскими, но на деле они очень скоро поняли всю опасность, какую представляет новое государство.

В течение долгого времени — от смерти Августа до начала правления Марка Аврелия — римская армия, как уже упоминалось, воевала мало. Но затем войн стало даже слишком много. Еще важнее было, однако, не само количество войн, а зачастую их одновременность. После завоевательных войн республики римляне редко вели крупные военные кампании одновременно на нескольких фронтах. После перехода к оборонительной стратегии в конце правления Августа (после катастрофы в Тевтобургском лесу) такого, пожалуй, и не было. В III в. такое же случалось неоднократно. Однако армия, особенно после реформы Севера, была не приспособлена к быстрому и одновременному реагированию на различных театрах военных действий. Численность римской армии была не очень большой. Ее боевые силы насчитывали приблизительно 300 тысяч воинов¹⁴⁷³. Однако римская армия обладала великолепной организацией, а прекрасная дорожная инфраструктура позволяла в случае необходимости перебрасывать армии, отдельные легионы либо их вексилляции (и группы, составленные из вексилляций разных легионов) в нужное место, создавая там необходимый перевес сил. Важно было лишь то, чтобы римляне оказались сильнее врага именно в данном месте и в данное время. Но одновременные нападения врагов лишали их этого преимущества, а сами враги стали иными —более сильными и более организованными. Это резко ослабляло обороноспособность Римской империи, и один уже этот факт наносил определенный ущерб императору как носителю империя, верховному главнокомандующему¹⁴⁷⁴. Можно говорить, что внешнеполитическая роль армии резко возросла, но полностью справиться с этой ролью армия была не в состоянии.

Зато ее роль во внутренней жизни стала решающей. Как говорилось выше, интересы солдат все более связывались с конкретной воинской частью и конкретным войском. Отсутствие легитимной династийности давало возможность отдельным генералам использовать это обстоятельство в своих честолюбивых целях. Время придворных заговоров, дворцовых переворотов и активных действий преторианской гвардии

уходило в прошлое. Политическое противостояние все больше проявлялось в открытых гражданских войнах. Последним случаем, когда судьбу трона решили преторианцы, было свержение i lymieiia и Бальбина и провозглашение Гордиана 111. Правда, именно преторианцы убили Филиппа Младшего, признав императором Деция. Но э го произошло уже тогда, когда армия Филиппа Старшего была разгромлена, а сам он убит. В этих условиях убийство преторианцами юного Филиппа явилось не государственным переворотом, какие случались ранее, а констатацией свершившегося факта. Роль префекта претория, который был уже не столько командиром преторианской гвардии, сколько фактическим заместителем принцепса, еще сохранялась. Опираясь на эту должность, реальную власть приобрел Тимеситей, и она же послужила трамплином для захвата трона Филиппом. Но затем и этот пост потерял политическое значение. Ни один из последующих префектов претория власть не захватил. Лишь Викторин в Галлии, как кажется, какое-то время разделял фактическую власть с императором Постумом. Исключением можно было бы считать Кара, но он выступал не столько как командир преторианцев (хотя значение этой его должности и подчеркивает Аврелий Виктор), сколько как командующий войсками на западе Империи, и императором его провозгласили солдаты полевых войск, а не преторианцы.

Такой рост значения армии повлиял и на самих воинов. Они почувствовали себя не столько солдатами Империи, сколько вершителями ее судеб. Это привело к упадку воинской дисциплины, на что жалуются все авторы, писавшие о событиях IH в. В свое время Ап-пиан (Ь. с. V, 13), описывая гражданские войны конца республики, писал: «По необходимости постоянно обусловливалась прочность положения зависимостью одной из них от другой: вождям нужно было, чтобы власть их поддерживалась войском, войску — чтобы существовала власть для закрепления того, что они себе забрали»¹⁴⁷⁵. С очень небольшими поправками эта характеристика взаимозависимости армии и ее командующих (как самого императора, так и отдельных генералов, включая узурпаторов) приложима и к политической ситуации 235-285 гг. В результате солдаты стали действовать исключительно в своих интересах, поддерживая императора либо собственного командира лишь в той степени, в какой считали это для себя полезным и, главное, выгодным.

Стала совершенно ясна взаимосвязь между гражданскими и внешними войнами. Вовлечение армии во внутренние дела Империи

не только отвлекало ее от решения оборонительных задач, но и зачастую полностью (или почти) оголяло границы, что в огромной степени облегчало как германские, так и персидские вторжения. Порой и сами претенденты на трон или на власть в какой-либо части Империи способствовали таким вторжениям. Победы же над внешними врагами зачастую «конвертировались» удачливыми генералами в политическую власть. Иногда сами солдаты провозглашали своего победоносного командира императором, а иногда это делали сами генералы, а их войско в надежде на такой же успех в гражданской войне и вытекающие из этого успеха материальные выгоды активно своего полководца поддерживало. Порой воины стремились получить какие-то выгоды уже сразу после мятежа. А с другой стороны, императоры пытались не допустить возникновения опасной ситуации. Важнейшим, что в таком положении и императоры, и претенденты могли предложить армии, были деньги. Официальное жалование солдатам и офицерам не увеличивалось со времени Каракаллы, но императоры часто прибегали к донативам — денежным подаркам армии, причем выплачивать и получать донативы обе стороны стремились в как можно более полноценных монетах — золотых ауреях. Да и сама обстановка постоянной войны требовала столь же постоянного увеличения государственных расходов. Все это резко увеличивало нужду в валюте.