Военные приключения. Выпуск 5

При следующей встрече я спросил Семена Яковлевича, как ему удавалось активно добывать разведывательную информацию, если он не имел права ни перед кем расконспирироваться, а значит, и привлекать к работе помощников. Ведь, как гласит пословица, под лежачий камень вода не течет.

— Не согласен. Разведчик — вовсе не лежачий камень. Хотя нервы ему нужны действительно «каменные» или, как принято говорить, «железные». Впрочем, почему «железные»? Иной камень, гранит или алмаз, например, куда тверже железа, особенно если оно ковких сортов. — В глазах Семена Яковлевича мелькает лукавая искорка. — Ну а информацию, за которой охотится разведчик, пожалуй, действительно можно сравнить с водой. Враг ее прячет-прячет, запирает-запирает, а она возьмет да и просочится. То тут, то там. Умей только найти такие ручейки, и они сами принесут все, что требуется. — И, уже посерьезнев, заканчивает свою мысль: — По сути дела, работа разведчика на восемьдесят процентов заключается в умении слушать, смотреть и запоминать, не обнаруживая при этом интереса к тому, что его интересует.

Вот о последнем часто забывают, когда пишут о разведчиках, — с откровенной досадой говорит Семен Яковлевич. — Между тем, это очень важно. И не только потому, что повышенное внимание к чему-то может вызвать подозрение у окружающих, а там, смотришь, и контрразведка насторожится. Тут есть и другая опасность. Сам того не предполагая, активным интересом разведчик рискует спровоцировать свои контакты на невинную дезинформацию. Допустим, человек искренне хочет удовлетворить твое любопытство, а сказать ему нечего. Он начинает придумывать небылицы. Может даже сам поверить в них. Конечно, нужно стараться перепроверять поступающую информацию. Но в последнем случае представляете, сколько времени и сил будет потрачено впустую…

Из скромности Семен Яковлевич несколько упрощал работу закордонного разведчика-нелегала. Нет, не текли в Таранто ручейки, приносящие Побережнику те ценные сведения, которые он посылал в Центр в своих шифрованных донесениях, выглядевших как совершенно невинная деловая корреспонденция. По каплям собирал он разведывательную информацию, отсеивал, сопоставлял, анализировал факты, чтобы затем уточнить, дополнить их.

…Ресторан «Ополло» полюбился разведчику вовсе не из-за отличного винного погреба: с его террасы хорошо просматривались и доки, и военный порт, и внешний рейд. На яркой бирюзе моря отчетливо были видны серые громады линкоров и крейсеров, приплюснутые силуэты юрких миноносцев, едва выступавшие из воды черные капли подводных лодок. Впрочем, нашивки, ленты, значки итальянских военных моряков, которые, получив увольнение, шумными толпами слонялись по Таранто, также немало говорили Побережнику, в прошлом не один год бороздившему моря и океаны под многими флагами мира.

Итог наблюдений — несколько коротких строчек в очередном шифрованном донесении в Центр:

«В Таранто базируется 2-я эскадра из двух дивизионов в составе 63 единиц. Из них — 3 линкора, 17 крейсеров, 34 миноносца. Здесь же дислоцируется 3-я флотилия подводных лодок — 25 единиц».

Как-то в самом начале пребывания мистера Мунея в этом портовом городе Гвидо Чезарано попросил рассчитать, какую предельную нагрузку способны выдержать электромоторы на его фабрике оливкового масла.

— Вы полагаете, что спрос на него резко увеличится в ближайшие месяцы? — искренне удивился Муней.

— О нет, синьор Альфредо, — Гвидо предпочитал называть его на итальянский манер. — На днях я заключил выгодный контракт с нашим интендантством. Беда только в том, что они не хотят брать масло регулярно, ну хоть раз в неделю, а будут извещать за два-три дня. Поэтому придется выжимать из оборудования все что можно.

— Лучше все-таки из оливков.

Но Чезарано не принял шутку:

— За прессы я спокоен, а вот моторы… Боюсь, как бы их не сожгли. Вы же знаете, что специально держать электромонтера мне не по карману, — извиняющимся тоном добавил итальянец.

Мистер Муней выполнил просьбу фабриканта оливкового масла, конечно, за соответствующее вознаграждение. Больше того, он не только рассчитал максимально допустимую нагрузку, но и великодушно согласился заезжать и приглядывать за злополучными моторами в периоды «оливковой горячки», разумеется, за отдельную плату.

Хотя с чисто финансовой стороны сделка, в общем-то, мало что давала достаточно обеспеченному англичанину, он был доволен. «Справочное бюро» синьора Гвидо Чезарано оказалось выше всяких похвал: разведчик всегда был заранее информирован о намечавшихся выходах эскадры в море и сроках ее возвращения.

Ночью в своем слишком большом и от этого неуютном номере на втором этаже «Виа Венета» Побережник иногда часами анализировал увиденное и услышанное за день, стараясь понять истинное значение фактов, дать им правильное истолкование: «Завод Миллефьорини получил от арсенала заказ на катки для орудийных башен. Видимо, будут перевооружать линкоры или крейсера, скорее всего на больший калибр. Нужно постараться срочно выяснить спецификации».

Так в «записной книжке» мистера, Мунея, а у разведчиков ее заменяет память, появляется еще одна «пометка», требующая уточнения. Проходит неделя, вторая, и Побережник доносит в Центр, что на линкорах класса «Литторио» предполагается установить пятнадцатидюймовые орудия. О ходе работ будет сообщено дополнительно.

«Крейсер «Монте Блемо» вышел из дока на внешний рейд. Значит, не сегодня завтра пойдет на мерную милю. Да, в «Бельведере» офицеры с «Монте Блемо» что-то говорили о главных машинах. Обязательно проверить, не увеличилась ли у него скорость хода после ремонта». В последующие дни разведчик обязательно проводит час-другой на своем наблюдательном пункте — террасе «Ополло». Заметить, что «Монте Блемо» готовится к выходу в море, для наметанного глаза не составляет труда. И синьор Альфредо заранее отправляется на загородную прогулку, чтобы отрешиться от деловых забот. Никому из знакомых и в голову не может прийти, что эти маленькие события как-то связаны между собой. Между тем англичанину давно известно, где находится мерная миля, а швейцарские часы фирмы «Лонжин», не уступающие по точности морскому хронометру, позволяют ему судить о результатах ходовых испытаний не хуже самого командира крейсера.

— Семен Яковлевич, но ведь такое постоянное напряжение выше человеческих сил: все время взвешивать, кто что сказал, замечать и помнить каждую мелочь, и думать, думать, думать…

— Нет, — лицо моего собеседника становится каким-то отрешенно-суровым, — это еще не самое тяжелое. Хуже, когда лежишь ночью в номере и перед главами встает то, чему пришлось быть случайным свидетелем. Всякий сон пропадает. И такая порой ярость охватывает, что кулаки сами собой сжимаются. Представьте…

Маленькая пыльная деревня. Жара, улицы словно вымерли. Резкий поворот, и… возле дома дюжий карабинер избивает худенького подростка, почти мальчонку. А когда тот падает, карабинер рывком ставит его на ноги, чтобы тут же вновь сбить наземь. И все это делается спокойно, размеренно, с каким-то тупым упоением беззащитностью жертвы.

Или другой случай.

Поздний вечер. Фары выхватывают из темноты группу людей. Пожилой мужчина, судя по одежде — рабочий, одной рукой прижимает к груди какой-то сверток, а другой отбивается от молодчиков в черных гимнастерках. У него белое, как мука, лицо. Чернорубашечники хватают мужчину за руки и за ноги и поднимают высоко над мостовой. Белыми голубями разлетаются какие-то листочки из свертка. В следующее мгновение его тело с глухим стуком ударяется о камни.

Даже сейчас, по прошествии стольких лет, в голосе Побережника, когда он рассказывает об этих эпизодах, чувствуется скрытое волнение. И я догадываюсь, как же трудно было ему тогда сдерживать свои чувства, находясь среди тех, против кого еще совсем недавно он воевал на опаленной солнцем и снарядами испанской земле. Приходилось вежливо улыбаться и пожимать руки, а хотелось почувствовать под пальцем гашетку пулемета. Впрочем, в Италии он тоже воевал, причем для него этот новый бой ни днем, ни ночью не затихал ни на минуту. Пока ему везло. Но на войне без потерь не бывает. В любой момент могло случиться так, что вражеская пуля найдет и его, пусть даже не раздастся выстрел. Побережник знал законы своей профессии и не питал никаких иллюзий на сей счет. В таком случае пройдет какое-то время, и в Центре его фамилию включат в список безвозвратных потерь, а личное дело из сейфа куратора в отделе передадут в архив с пометкой: «Хранить вечно». Но он старался не думать о возможном провале, чтобы не мешать работе. Примерно так же, как летчик-испытатель, собираясь в очередной полет, прекрасно отдает себе отчет, чем он рискует. Оба — и разведчик, и летчик-испытатель — знают, что этот риск необходим во имя победы, и сознательно идут на него.