Военные приключения. Выпуск 5

— Вот это да-а!.. — задумчиво сказал из-под капота механик.

— Чего? — дернулся майор, заглядывая под фюзеляж. Анатолий тяжело спрыгнул с крыла и негромко потребовал:

— Фуражка, Егор!

— Командир, ты чего, в одну очередь весь ящик засандалил? — высунув голову из-под створки, удивленно-укоризненно вопросил механик.

— Где фуражка? — раздражаясь, повторил Анатолий и, увидев ее на инструментальном ящике, сказал: «Ага!», неспешно напялил ее поглубже и неторопливо пошел навстречу тормозящему «бобику», уже не слыша — или все так же не слыша — недоуменный голос майора за спиной:

— Чего это он?

— Его и спрашивайте — он командир, я его технарь. Но как же стволы-то не заклинило… Разрешите-ка…

— Ну, с победой? — деловито осведомился Романюк, ловко выпрыгнув из машины. — С одного захода?

— Так точно. Разрешите доложить: цель реальная. Перехват выполнялся составом звена по высоте…

— Знаю-знаю! — прервал Романюк. — ВНОСовцы [26] все дали. Чего унылый, победитель?

Симонов покосился на шофера, сидевшего за рулем открытого автомобиля-ящика и «ничего не слышавшего», и, глядя Романюку в глаза, медленно проговорил:

26

ВНОС — воздушное наблюдение, оповещение, связь (наземная вспомогательная служба).

— Я ему в борт стрелял. Прямо перед звездой.

— Ну?

— Точно перед звездой, — с расстановкой повторил Симонов. — А ведь я их всех помню…

— Кого?!

— Всех. В воздухе встречал. Там… — он неопределенно взмахнул рукой. — На Востоке. Тогда…

— Ну, Симонов… — досадливо сказал за спиной замполит. — Тут, понимаешь… Такая победа!..

— Нет победы! — оборвал его Анатолий, не оборачиваясь. — Понял? Нету! Он военный летчик. Офицер. Как я.

— Это ж как понимать прикажете, товарищ Симонов? — тихо осведомился странным голосом замполит.

— А так и понимать. Тот парень… Не он там должен был быть. И не его я должен был сбить.

— Чего несешь, Яковлевич? — предостерегающе проговорил Романюк. — Ты выполнял боевую задачу. Боевую!

— Не он! — зло-упрямо отрезал Анатолий. — А тот, кто его послал. А он — он обязан был сказать «Есть!». Мы друг друга метелим, а все они… Тебе, — он рывком обернулся к замполиту, — тебе этого не понять.

— Э-эй! — поднял голос комполка. — А ну прекрати. Прекрати, майор! Ты ж фронтовик. Боевой летчик.

— В том-то и дело, — безнадежно сказал Анатолий. — В том-то всё и дело… Я того паренька-футболера помню. А этот вот… — Он ткнул большим пальцем через плечо. — Вот он — нет.

— Какого паренька? — раздраженно осведомился замполит. — И что за манера такая — спиной разговаривать?

— А-а… Товарищ подполковник, разрешите идти, рапорт писать? — Симонов вскинул ладонь к виску.

— Ты его помнишь? — тихо, задавленно спросил Романюк.

— Того парнишку с «Тандерболта»? [27] — Симонов усмехнулся. — Еще бы…

27

Рипаблик П-47 «Тандерболт» — тяжелый истребитель дальнего действия ВВС США времен второй мировой войны.

— Ну конечно, — хмуро кивнул подполковник. — Верно… Это же ты с Лешкой, с Бикмаевым, его тогда вытащил…

…Они с Лешкой выскочили из облачности и неожиданно перед собой ниже увидели, как четверка «Зеро» [28] треплет огрызающийся одинокий «Тандерболт», и японцы — явно еще неопытные, вернее, уже неопытные, как почти все японцы конца этой распроклятой бесконечной войны, злые и упрямые, — вцепились в него, в несчастного невезучего одиночку, заблудшего в небесах, как в раю; а он вертится отчаявшимся псом, но вырваться не может и крутится осатанело в безнадеге, и ему влетает слева, справа, снизу, сверху, в поддых и по загривку — он ведь один, и чертов П-47 утюг утюгом в сравнении с вертким крепышом А6М5, не помогают и не спасут ни восемь стволов, ни все громадные две тыщи восемьсот коней могущего «Пратт-Уитни»; сейчас, вот сейчас его таки завалят, ох, свалят — прямо в стылый осенний океан, откуда нет спасенья… И они с Лешкой, мигом опомнившись и не успев переброситься и парой фраз, кинулись к нему, к погибающему союзнику, бездарно влетевшему в эту гиблую кашу, но не успели подойти на выстрел, как японцы, узрев их, на диво грамотно разом крутнулись на контркурсы, ухнули, отрываясь, в пикирование под русских, тут же рванули в вертикаль и моментально сгинули в облаках, браво продемонстрировав высокий класс молодцеватого ухода в ретираду.

28

Мицубиси А6М5 «Зеро» — массовый японский морской истребитель, один из лучших истребителей мировой войны, заслуженно всюду почтительно именовавшийся «Зеро-Сан» — «Господин Зеро».

А янки, когда русские подстроились к нему и, улыбаясь, вскинули в приветствии руки, — янки распахнул фонарь, сорвав черный намордник маски и, размахивая рукой, что-то им орал, хохотал, радостно тыча в пробоины в борту и крыле, вытирая слезы, выжатые, наверно, ветром, и опять суетился, аж подпрыгивал в кабине, что-то счастливейше выкрикивал, высовываясь за борт, — ведь связаться по-человечески по радио они не могли, не зная частот друг друга, но прекрасно понимали друг друга — летчики одной битвы, братья по духу и Победе.

Взмахнув приглашающе рукой, американец лихо загнул опаснейшую, дурную в такой дистанции фиксированную бочку, и Бикмаев, радостно выматерившись по радио, вертанул бочку за ним, а потом все трое — ну, одним словом, сплошное веселье.

У союзника кончался бензин. Как выяснилось потом, он, взлетев с островной базы в составе патруля, по неопытности оторвался от своих, элементарно «блуднул», в общем-то разумно дунул по компасу в сторону материка, поскольку удачно вовремя сообразил, что очутиться на каком угодно, но твердом берегу будет обязательно веселей, чем пускать пузыри в очень глубокой и наверняка холодной водичке, — и вот тут-то, войдя уже в советскую оперативную зону, он и нарвался на черт-те откуда взявшееся (не исключено, что также заблудшее!) японское звено. А налет-то у него был всего ничего, у салаги несчастного, зато страху, нервотрепки и усталости хватало с избытком; в общем… В общем, он и сам потом не мог понять, восемнадцатилетний «флайинг льютенент», почему япошата не сбили его сразу. Видать по всему, и вправду были асы вроде него самого…

Все это выяснится потом, а пока они втроем пошли на советский полевой аэродром на побережье залива. Первым садился Симонов, показывая гостю подход к полосе и посадочную глиссаду, а парнишка послушно шел за ним, а до конца войны оставалось четыре — всего четыре! — дня, но того они не знали и знать не могли, как не знали, что послезавтра Лешка Бикмаев упадет в тайгу, перешибет позвоночник и останется калекой на всю жизнь, а Толик Симонов через год станет его свояком-родственником, по-прежнему будет летать, как кадровый, а спустя неполных шесть лет расстреляет над балтийским побережьем соотечественника, или приятеля, а то и родственника этого вот паренька, уже выпустившего шасси и смело, доверчиво и уверенно садящегося сейчас на русский, на большевистский, «красный» и спасительный аэродром. И тогда, в те секунды… Э-эх, да что там! Никто никогда не знает, ибо — «нам не дано предугадать». Наперед — никто и никогда…

И едва американский «Тандерболт», послушно и вежливо следуя взмахам флажков русского финишера, зарулил аккуратно на стоянку и выключил мотор, его сразу окружила изумленная толпа. Люди молча, не зная, что говорить и делать, разглядывали непривычно белые крупные звезды в разлапившихся белых же «ушах» опознавательных знаков на бортах, удивлялись странному, несуразно-несимметричному расположению этих звезд на крыльях: на левом только на верхней плоскости, на правом — только на нижней. Молча, с уважительным и печально-знающим пониманием давно воюющих и многое повидавших солдат приглядывались к рваным пробоинам, сплошь лохмато-безобразно изодравшим обшивку плоскостей, бортов и хвостового оперения, безошибочно оценивали густо-тягучие капли, медленно натекающие под пробитым капотом в черно-блестящие радужные лужи. Да и профессионально вся эта не по-русски крупная, тяжелая, м о щ н а я машина вызывала недоуменно-почтительный интерес. А молоденький — да нет, как теперь стало видно, юный! — ее пилот медленно, с металлическим скрипом сдвинул глухо стукнувший упором фонарь, так же медленно стянул с головы необычно короткий, прямо куцый, забавно ушастый здоровенными наушниками желтый шлемофон, зачем-то потер им загорелую конопатую физиономию и растерянно-вопросительно уставился на выжидающую толпу, мальчишески помаргивая. Был он отчаянно белобрыс и веснушчат, и пшеничный чубчик его, слипшийся от пота под шлемофоном, воинственно торчал кверху.

А Симонов уже торопливо выбрался из кабины своего ЛаГГа и с Лешкой вместе бежал к «Тандерболту», возвышающемуся непривычно огромным четырехлопастным винтом над толпой. Когда они протолкались вперед, американец уставился на них — он сразу понял, почему все расступились перед этими двумя запыхавшимися летчиками, один из которых даже не успел на бегу снять шлемофон, отчего «косички» радиопроводоа смешно болтались за его плечом и «ошейник» ларингофонов чернел на горле удавкой.

Какие-то длинные секунды трое глядели друг на друга, вновь друг друга узнавая — уже тут, на общей земле, их принявшей.